Философская речь никогда не может избежать опасности ошибочного понимания; диалоги полны соответствующими примерами. Ничего не поделаешь — к познанию идей невозможно вынудить. Ведь объекты познания очень неравноценны: бестелесное, будучи «наиболее прекрасным и значительным», обладает более высоким онтологическим достоинством, но и познаётся труднее (Политик 285d 10-286b 2). В самой области бестелесного равным образом существуют различия в достоинстве (Государство 485 Ь 6), причём трудность познания, как показывает притча о пещере, возрастает в зависимости от онтологической близости к вершине (Государство 515 с 4-517 Ь 7). И чем ближе мысль подходит к трудному познанию принципов, тем меньше она может положиться на свободную коммуникацию. А уж письменное сочинение никогда не достигает той степени «ясности и достоверности» познания, которая так необходима диалектику именно в области познания принципов.
Из этого Платон заключил, что философ поступит правильно, не доверив письму свою мысль во всей полноте. Мотивом его скрытности служит ответственное отношение к существу дела «божественной» философии. Поскольку Платон апеллирует к разуму пишущего (Федр 276 Ьс, ср. Седьмое письмо 343 а, 344cd), он полагается на его свободное решение: стало быть, скрываемое в принципе поддаётся передаче, в том числе и в письменном сочинении. Своим содержанием оно имеет нечто «более ценное», т. е. обоснования, исходящие из «ещё более высоких принципов».
Соответственно, диалоги не претендуют на исчерпывающее изложение всей философии Платона. Не показывают они и последних достижений его мысли на тот или иной момент. Однако то, что они показывают, есть нечто бесконечно ценное: они открывают пути к философии, искомые и проходимые индивидуальными людьми, отягощенными теми же недостатками и ограничениями, что и мы. Благодаря своей живой жизненности диалоги обнаруживают несравненную протрептиче-скую, т. е. обращающую к философии, силу. Однако протрептика — это ещё не всё: вместе с участниками диалога мы переживаем не только сгремление к философии и прорыв к ней, но и проходим важные шаги на пути философии по направлению к принципам. Протрептику невозможно отделить от обсуждения значительных предметов, ведь именно объективная значительность «более ценных предметов» оказывается источником наиболее сильного протрептического воздействия. Стало быть, эти предметы нужно каким-то образом показать, пусть и с учётом тех ограничений, которые критика письма налагает на использование письма философом. Таким образом, диалоги следует читать как фрагменты философии Платона, имеющие отсылающий характер. При этом их форму нужно понимать в её существенной связи с содержанием. Это значит, что диалоги следует читать как драмы: как пьесы со сквозным действием и продуманной расстановкой персонажей. Действие диалогов раз за разом показывает, что философское наставление не предоставляется по желанию, как какой-то товар, лежащий наготове для любого покупателя, но преподаётся исключительно с учётом интеллектуальной и моральной зрелости реципиента; во-вторых, действие показывает, что к повышению уровня аргументации в череде «актов помощи», а тем самым и к прохождению проверки на звание философа, способен только один тип персонажей, а именно представитель философии идей. Этим предопределяется всегда одинаковая, но никогда не надоедающая расстановка персонажей: диалектик как человек, обладающий недосягаемым философским превосходством, противостоит личностям, которые могут быть весьма бездарными или весьма одарёнными, но которые, во всяком случае, ещё неразвиты, ещё недостаточно подготовлены. В условиях такого неравновесия диалектику приходится брать ведение разговора на себя; он ведёт собеседников к гомологии (соглашению), отвечающему уровню их знаний. Однозначность расстановки персонажей гарантирует, что достигнутая гомология будет не произвольной и несущественной для обсуждаемого предмета, но образцовой — т. е. наилучшей из достижимых при данных конкретных предпосылках.
Тот вывод, который по прохождении собеседниками различных обходных путей оказывается скреплённым гомологией, должен быть принят всерьёз как подлинное заключение самого автора. Однако всерьёз нужно принять и эпизоды умолчания, которые по своему положению в диалогах являются не высказанными замечаниями, но включёнными в ход действия структуроопределяющими элементами: они обращают наше внимание на способность ведущего собеседника вести разговор к дальнейшим, глубже обоснованным гомологиям.
Таким образом, последовательной реализацией своей литературной техники диалоги отсылают читателя к устной философии Платона. И этим они показывают, что являются произведениями «друга мудрости» (философа) в том смысле, в каком это понятие употребляется в критике письма.
44.5к
