ХЕРСОНЕС — ХЕРСОН — КОРСУНЬ

ХЕРСОНЕС — ХЕРСОН — КОРСУНЬ

Л.В. Фирсов

(стихотворная повесть)

Город... рождается тогда, когда каждый из нас для себя

бывает недостаточен и ищет нужду во многих.

Платон

Трагедии не пишутся ни святой, ни дистил¬лированной водой.

Принято говорить, что их пишут слезами и кровью.

Андрэ Бонар

Древнейший град — в развалинах, в пыли,

Но память о веках неистребима...

Клочок сухой щебенистой земли

На тесной кромке побережья Крыма,

Где волн понтийских не смолкает шум,

Где зубья скал увиты пенным кантом,

И шквалы ветра будоражат ум,

Когда борей вступает в спор с левантом,

И где прибой столетьями долбит

Известняков сарматских вертикали,—

Вот здесь в руинах на плато лежит

Все то, что греки Херсонесом звали,

Что в византийских актах и трудах

Носило имя города Херсона,

А старец Нестор, киевский монах,

Как Корсунь-град писал во время оно.

Неповторим его застывший вид,

Печален днем, а вечерами страшен —

Ряды колонн, фундаменты апсид,

Массивы стен, остатки грозных башен...

Достойны чести шрамы от меча,

Они приличны павшему герою,

Но стыден след жестокого бича,

Его замах над согнутой спиною!

Вот брешь в стене — ее пробил таран,

Пожара след на черепичной глине...

А сколько стерло время старых ран

С камней на каждой крепостной куртине!?

Вот в чудной фреске — борозды резца,

Искромсан крест на скосе капители,

В надгробьи римском сбит овал лица...

Когда? И кем? И для какой же цели?

С конца в конец пройдись без суеты,

Всмотрись неспешно в хаос разрушенья-

Разноречивы города черты:

Он испытал и взлеты, и паденья.

О нем писали Клавдий Птолемей,

Страбон-географ и Помпоний Мела —

Десятка два ученейших мужей,—

Но слишком кратко, как бы между делом.

Он был известен, плотно населен

И привлекал к себе не только грека

С поры античной, с эллинских времен,

До первых лет пятнадцатого века.

Не в силах время обратиться вспять,

Но от рожденья города до ныне

Оно века сумело спрессовать

Под чахлой почвой, под ковром полыни.

Исчезли люди, но остался след

На стертых плитах площадей и улиц:

Обломки амфор, кругляши монет,

Зола и уголь, раковины устриц...

Античный хлеб из пифоса, со дна,

Перегорел — обуглена пшеница,

Давно нет жизни в пригоршне зерна,

Злак не взойдет и не заколосится.

Но тень времен — в скопленьях черепиц,

В слоях из разной битой мешанины.

Слои как книга с тысячью страниц —

Читай ее, исследуя глубины.

Чего здесь нет! Аттический кратер,

Мегары чаша, килик из Эфеса,

Солен синопский, римский калиптер,

Халкиды бронза, мрамор Проконнеса —

Немых обломков груз... Но имена

Былых людей историей не скрыты:

Их донесли потомкам письмена,

Их сохранили мраморные плиты,

Они еще видны на алтаре,

На черепках из «Гордиева» дома,

На византийском бронзовом ларе,

На амфоре с печатью астинома...

Пусть скуп был древний автор на слова

В земле немало сведений таится:

В ней мощный пласт — подробная глава,

Тончайший слой — бесценная страница.

Увы, еще не полностью открыт

Киркой, ножом, лопатой штыковою

Ты, Херсонес, хотя сто лет корпит

Поклонник музы Клио над тобою.

Вот и сейчас — звенит-звенит кирка;

Пылища, душно, тянут пляж и море;

А два уставших старых чудака

Вконец увязли в безысходном споре...

Пролог скрывает безызвестья тьма,

Не прочтены вступительные акты.

Да, далеко не истина сама,

А только путь к ней — домыслы и факты!

Возможно, здесь был первобытный храм,

Согласно тексту драмы Эврипида,

Когда гречанку к дальним берегам

Перенесла богиня Артемида?

Быть может, где-то среди этих мест

Пленен был эллин варварским отрядом,

И здесь Пилад и друг его Орест

У алтаря, не дрогнув, стали рядом?

Нет, это — миф о людях и богах!

Но Геродот писал предельно ясно,

Что дикий берег сеял в души страх,

И было море в те поры опасно,

Что тавр-пират царил на море том,

Триеру брал на абордаж ладьею

И украшал свой неказистый дом

В дыму костра копченой головою;

В степях приморских скиф конем пылил,

Не покоренный Дарием Гистаспом;

Мир уходил за цепь его могил

В край, населенный невром, аримаспом...

Под Херсонесом нижний слой хранит

Кремней, оббитых таврами, не мало —

Вот он, еще неясный, первобыт!

Ведет с него история начало.

Пришла пора — и эллинский купец,

Проникнув в Понт у края ойкумены,

Его освоил из конца в конец,

Неся с собой повсюду перемены.

В глуши чужих и диких берегов

Росли десятки полисов-колоний,

Хранили культ отеческих богов,

Курили в храмах дымом благовоний.

Туда, где бухта въелась в край земли,

Из Гераклеи греки, из-за моря,

Пригнали в год Перикла корабли

И основали Херсонес-эмпорий.

Трудились «хитромудрые» мужи,

Пришельцы тесной солнечной Эллады:

Простор равнин разрезали межи,

Дороги к клерам, низкие ограды.

Народ — в довольстве, чтит закон отцов.

Архонты правят. Строй демократичен.

На пять свободных — двадцать пять рабов,

Но раб — не в счет: античный мир двуличен!

Судьба рабу начертана одна:

Не сбросить с плеч до самой смерти ига,

Под хлесткой плетью сгорбится спина,

Проклятьем станут цепи и мотыга.

Куртины стен возведены рабом,

Его рукой отесан каждый камень.

Он для свободных каторжным трудом

Благополучье создавал веками.

Врубил театр в скалистый материк

Тебе, свободный, для твоей затеи:

В нем звон кифар глушил и рабий крик,

И ярый вопль отвергнутой Медеи.

Ты восседал на каменных скамьях,

Внимал охотно похвалам Сириска,

Ценил красоты в прозе и в стихах,

И ты же бил раба почти без риска,

Что он посмеет на тебя восстать:

В твоих руках — богатство, власть и сила.

Но не гордись: смогла вас уравнять

Во всех правах глубокая могила...

Текли года — некрополи росли:

Не только раб подвержен смертной каре...

Печальный вздох летит из-под земли

С надгробных плит с коротким словом «Хайре».

Три долгих века город процветал,

Торгуя рыбой, и вином, и хлебом.

Херсонесит на верность присягал

И клялся в том землею, морем, небом,

Был независим, непреклонно-горд.

В кольце оград, как за надежной дверью,

Он не дрожал от визга скифских орд

И не бежал в бою за элевтерью.

А скиф грозил, и рос его напор,

Керкинитиду и Калос-Лимену

Разграбил, сжег и, как лавина с гор,

Удар обрушил в городскую стену.

Для Херсонеса долгая война

Была чревата гибельным исходом.

Его судьба была бы решена

Бесповоротно этим эпизодом...

В спектаклях Клио все предрешено,

Как взлет Афин и низверженье Трои,

Но ход событий, знаем мы давно,

Меняют часто случай и герои...

Направил царь Евпатор Митридат

Под Херсонес стратега Диофанта,

Фаланги три испытанных солдат,

Синопский флот с запасом провианта.

Кровавый путь железный акинак

Не прорубил по клерам Гераклеи:

В бою разбит Скилуров сын Палак,

Неаполь пал, захвачены Хавеи.

Когда в Боспоре бунт Савмак поднял,

Стратег, не медля, кровь пустил Савмаку,

За три похода напрочь разметал

Полчища скифов, навязавших драку.

Венком героя Херсонес почтил,

Восславил, подвиг в мраморном декрете,

А Митридату помощь оплатил,

Свою свободу приравняв к монете,

Надолго стал зависим от царя...

Закон ли правит или только случай —

Но все дела свершаются не зря:

Он разделил с рабами рабью участь.

Поднялись ввысь латинские орлы,

Распорот мир мечом коротким Рима.

От Понта до Геракловой скалы

Держава велика, необозрима.

Солдаты рвутся в бой под рев и свист,

Мешают вместе кровь и пот соленый,

Крушат преграды ядрами баллист.

Во все концы шагают легионы:

До Пиринеев, вдоль Сирийских гор,

К снегам Бретани, по пескам Магриба

К каким пределам, до каких бы пор

Они еще вот так идти могли бы!?

В неронов год заняли тесный порт,

На якорь став, равеннские триеры,

И в Херсонес в числе пяти когорт

Вступил десант, вошли легионеры.

Лет двести сорок кованый сапог

Стирал до блеска плиты цитадели,

Взбивал в походах пыль степных дорог,

Тревожил сон таврических ущелий.

Установил трибун Алкивиад

Для горожан посильные налоги:

Один — оплата девок для солдат,

Налог на воду, подать на дороги,—

Но город жил во власти солдатни,

Терпел лишенья и сносил обиды.

За что с лихвой отмерены они

Ему весами гневной Немесиды?

Театр как бойня — в нем идет резня,

Актера в маске заменил убийца:

Под крик «Добей!», колено преклоня,

Кончает раб-сармат раба-фракийца,

Песок арены склеивает кровь,

Звучат проклятья, хрипы, ругань, стоны,—

Толпа питает к зрелищам любовь,

Когда бытуют зверские законы...

Здесь сам Климент, в молитвах по ночам

Глаз не смыкая, слышал брань и вопли,

Когда громил язычник тайный храм.

Он — третий папа! — в бухте был утоплен.

Христогонитель Диоклетиан,

Корыстолюбец без стыда и чести,

Ссылал в Тавриду римских христиан

По наговору, по вражде, из мести.

От Херсонеса Флавий Тит Цельсин

Вдоль побережья, к дальнему Мисхору,

Пробил в горах дорожный серпантин

К крутому мысу, ныне Ай-Тодору.

На пятачке обрывистой скалы

Грозой для тавров стали Харакены —

И в этом месте, за грядой Яйлы,

Три сотни лет дозорил Рим без смены.

Пиратский Понт, как будто, замирен

Немало банд разбойных перебито:

В нем — флот трирем и целый легион

Вооруженных до зубов гоплитов.

Но житель гор, устроив цепь засад,

Где грабил фуры, где дубины махом

Кончал купца, где вырезал солдат —

Держал пути военные под страхом.

Настал конец владычества орла:

Чреда атак вандалов, готов, гуннов

Державу Рима в клочья разнесла,

С нее как пыль величье славы сдунув.

Распался мир на Запад и Восток,

Напитан чуждой христианской новью.

Еще один истории бросок —

И пройден долгий путь к средневековью.

В дела людские и событий ход.

Порой природа вносит измененья —

Скрывает царства под разливом вод

И города —под пеплом изверженья,

Хамсин багровый тучами песка

Сжигает жизнь цветущих поселений,

От мора гибнут грозные войска,

А не в боях, не на полях сражений...

Не натиск орд народов кочевых

Античный город ввергнул в пораженье –

Массивы стен и башен крепостных

В короткий миг смело землетрясенье.

Слепою силой не один квартал

Жилых домов разбит, как лбом тарана,

На месте улиц — каменный завал,

На площадях — раздолье для бурьяна.

Прекрасным слыл античный Херсонес —

Ничтожным стал Херсоном в веке пятом.

Стряслась беда, но город не исчез

И возрождался дважды пред закатом.

Еще пройти немалый должен срок,

Когда он станет мертвым городищем,

В письме уставном летописных строк

Еще мы Корсунь греческий отыщем...

Комит светлейший, некто Диоген,

По повеленью кесаря Зенона

Исправил кладку обветшавших стен

На деньги мытниц самого Херсона.

Кто знает, как-то преуспел комит

В работе сложной и достиг ли цели,

Лишь серый камень с надписью гласит,

Что он отстроил башню цитадели.

Юстиниан спустя полсотни лет

Застройку вел и здесь, и на Боспоре;

Не сразу вдруг оправился от бед

Сей пункт торговый на Эвксинском море.

Из Ватикана изгнанный Мартин

Писал, что город — бедный, просто нищий,

Еще как варвар дик христианин,

Не раздобудешь ни вина, ни пищи.

В достатке жил херсонесит давно,

Располагал богатою казною,

На вывоз гнал пшеничное зерно,

Вел торг вином, соленою хамсою.

Теперь он — жалкой бедности пример:

Мошну не тянет бронзовый ассарий,

Ладонь не греет золотой статер,

Не тешит глаз серебряный денарий.

И вышло так, почти само собой,

Что град Херсон стал фемой Византии,

Он низведен изменчивой судьбой

До форпоста ее периферии.

Нам не узнать, кто первый окружил

Жилища рвом, дубовым палисадом,

Кто камень к камню в стены уложил,

Назвав селенье укрепленным градом.

Не вечны люди, но плоды трудов

Они, уйдя, потомкам оставляют —

Вот почему срок жизни городов

Не человечьим веком измеряют...

Свой путь Херсон и дале продолжал

С времен Зенона, исцеляя раны,

Ему хазарин рабством угрожал,

Но с ним считались жадные каганы.

В нем в ссылке жил Второй Юстиниан,.

Когда того Леонтий сбросил с трона,

Здесь восставал на кесаря Вардан

И строил храмы Коматир Петрона.

Удобным местом город наделен:

Сошлись к нему степные тракты, реки,

Пути морские — как бы в центре он

И при дороге «из варягов — в греки».

Везет товар транзитом русский гость,

Купец восточный, западный меркатор,

А город мзду гребет за горстью горсть,

Как повелел ромейский император.

В нем обитал не только грек один —

Здесь жил и росс, варяг, еврей, хазарин,

Сюда стремился ловкий армянин,

Бежал от рабства сумрачный болгарин.

Монах-философ Константин-Кирилл,

Святейший муж, славянский просветитель,

В Саркел проездом город посетил

Как истой веры прочную обитель.

В тиши базилик славили Христа,

Огонь лампад мерцал под каждой крышей.

И с твердью стен и с сенью от креста

В десятый век Херсон богатым вышел,

И, если б длилась мирная пора,

Достиг бы он и большего расцвета,

Но дотянулась от брегов Днепра

К нему рука язычника-соседа.

Владимир Солнце Красно, светлый князь,

Помог войсками в деле Цареграду,

Просил отдать, еще не окрестясь,

Царевну Анну в жены, как награду,

И был разгневан, получив отказ,

Пришел с угрозой к городу Херсону,

Решив, как делал это много раз,

С ним поступить по своему закону.

Князь не шутил в делах войны, о нет!

Братоубийце не до шуток было.

Листая повесть стародавних лет,

Представь себе, как все происходило...

Херсон в кольце из каменных оград —

Воздвиг с умом их не один строитель —

Дружину бьет шесть месяцев подряд,

Ему не страшен алчущий воитель.

Осаде трудной не видать конца,

Не взять преграды в лобовой атаке,

Но велико желанье у бойца

Сойтись грудь-о-грудь в рукопашной драке.

Как много в войнах пало крепостей,

Без счета войск не избежало плена,

Когда на почве пагубных страстей

Взрастала тайно подлая измена!...

Послал врагу священник Анастас

Письмо стрелой: «Там — нить водопровода».

Князь приказал дружинникам тотчас

Копать, найти и перерезать воду.

Другой предатель, Ждьберн, ему открыл,

Где тайный путь для хлебного подвоза —

Дорогу в город князь перерубил,

Не пропустил ни одного обоза.

Херсон от жажды, глада изнемог,

Открыл «на милость недруга» ворота,

И наконец-то князь Владимир смог

С дружиной въехать внутрь его оплота…

Историк некий твердо убежден:

Успех достигнут был совсем иначе,

И не изменой Корсунь побежден,

А был намерен к добровольной сдаче;

Мол, летописец кое-что приврал,

И с Анастасом эпизод измыслен,

Что князь всерьез Херсон не воевал

И к миролюбцам должен быть причислен.

Нет, Нестор точен! Переписчик лжет:

Де, князь, войдя, всех обласкал достойно,-

Смешон такой кампании исход:

Жесток был деспот в беспрерывных войнах-

В одной из старых пожелтевших книг

Читай: когда закончилась осада,

Кровавый день настал — резня и крик,

Грабеж — дружине княжеской награда.

Владимир сам позверствовать непрочь:

Он разъярен нелегкою победой,

Связал стратига, обесчестил дочь,

Как поступил он в Полоцке с Рогнедой.

Строчит угрозы в грамотах к царям,

В Константинополь шлет гонцов, за море:

«Царевну — мне! Не то и вам воздам

Такое же, как Корсуню, я вскоре».

Снедает князя не к царевне страсть —

Наложниц, жен полно в его чертоге:

Опору ищет он в борьбе за власть

В единой вере, в христианском боге,

Хотя с млада в язычестве возрос...

Торопит он с ответом Византию.

Поможет Русь прибрать к рукам Христос,

Ярмом смиренья сдавит ее выю...

В тот год Владимир венчан с Анной был-

В одном из храмов Корсуня крестился,

Изрядный груз добычи прихватил

И со дружиной в Киев воротился,

Низверг Перунов с киевских холмов,

Не укротив молитвой буйный норов,

Крестил вначале дюжину сынов,

А день спустя, без долгих уговоров,

Плетьми загнал народ в поток Днепра,

Заставил низко кланяться иконам —

Пришла на Русь христовая пора

С лампадной гарью, с колокольным звоном.

Большой ли — малый причинил урон

Князь-неофит Херсону в озлобленьи,

И был ли он разграблен и сожжен —

На этот счет историк в разномненьи.

И не пришел к согласью до сих пор...

На город взгляд направим непредвзятый—

Скопленья угля разрешают спор:

В дыму пожара кончен век десятый.

Минуть успело лет за семьдесят —

Навесил вновь в претории ворота

Архистратиг патриций Алеат

И порт расчистил для стоянки флота.

Еще столетье... и, почти как встарь,

На стогнах — торг, толкучка, гул оравы,

И каждый вносит лепту на алтарь,

Но далеко, увы, до прежней славы.

Когда тумены яростных татар

Под бунчуком хромого Субудея

Ворвались в Крым и, как степной пожар,.

В два дня спалили славную Сугдею,

То старый город не был покорен,

Но срок ему неумолимым роком

Уже отмерен — Корсунь обречен

У Золотой Орды почти под боком.

Еще серпом махал на поле жнец

И вел рыбак добычливую ловлю,

Но хлынул в Крым из Генуи купец,

Отбил барыш, прибрал к рукам торговлю.

Ютился житель в тесноте домов,

Молил с надеждой в сумраке часовен:

«Не оставляй, всевышний, без кормов,

Не угаси, господь, огонь жаровен...»

Под дробь копыт, под свист кривых клинков,

От жажды крови ноя и зверея,

У рубежа тимуровых веков

Головорезы хана Едигея

Ворвались в город... Он дотла спален,

Разграблен вдрызг. Руины, пепелище...

Был Хероcонес, был Корсунь, был Херсон!

Увы, осталось только городище...

Нет, не святой водою окроплен

Клочок земли полуденного края!

Ты потревожь его бессрочный сон,

Воспоминаньем время возвращая.

Пусть в струях Леты — Тартара реки —

Нашла забвенье сотня поколений —

Ты ощути тепло чужой руки

В холодном камне рухнувших строений.

Пусть полон склеп безмолвных черепов,

Но их оскалы не посеят страха,

Когда ты искрой мысли, силой слов

Поднимешь к жизни мертвых из-под праха.

При свете дня, в безлунье, при луне,

В молчаньи штиля, в реве непогоды

Всплывают явью, как в тревожном сне,

Былых времен событья, эпизоды.

Давным-давно огонь лампад угас,

С известки хмурь святого лика смыта,

Алтарь упал, исчез иконостас,

До стертых плит базилика разбита.

Но, видишь, спичка вспыхнула в ночи

Над беспробудно-мертвенным покоем —

Как будто слабый огонек свечи

Затрепетал от вздоха над налоем...

На море — крейсер, дым и свист турбин:

Двадцатый век, совсем другая эра!

Нет, это режет вспененный Эвксин,

На север правя курс, пентеконтера...

Толпу ребят ведет музейный гид,

Они галдят и полны интереса —

в их голосах, прислушайся, звенит,

Как эхо, смех мальчишек Херсонеса...

Иная жизнь сейчас бурлит окрест,

Тысячелетья скрыты под ногами,

Но на прошедшем не поставить крест —

Оно навечно остается с нами.