Национальная идея и Зимний

Национальная идея пишется не через «ы» после "ц", тем более, заглавную. Интеллектуально закрытая позиция по шкалам «диалог/ рефлексия конструктивная – во всеуслышание сам с собою» и «уязвимость – сила» в этом последнем случае воспринимается, так сказать, без комментариев. Тоталитарная или теократическая нац. идея отпугивала и продолжает стращать потенциального (век двадцать первый, период полуфабрикатных войн) неприятеля где-то в средневековье (начало, по заверениям У. Эко, положено) или в джунглях. Это значит, воинствующая, горючая смесь старомодных нац. идей эффективна в отношении стран Африки и Ближнего Востока, причём ограниченно, либо «прокатит» на ООНовской медкомиссии (де, сочтут недееспособными и неконтролируемыми, а потому опасными для международного сообщества); впрочем, Ближний Восток спешно мигрирует в ЕС, следовательно, шансы не так уж плохи. Разумное пользование ресурсами склоняет к переоформлению берберской нац. идеи под Временное Правительство, а лучше – к упразднению оной в пользу сдачи экзаменов по герменевтике и истории религий, и не только, на «отлично». На первый взгляд, мы должны бы обратиться смолоду к научному атеизму, однако не со столь тяжёлыми, надеюсь, для культуры последствиями, но это не так. Сорбонна с её мыслителями не должна стать достоянием социалистических кафе под открытым небом. Государство, ровно как и поэзия, непереводимо; что же мешает языкам (в широком значении) витать свободно над поверхностью Земли? Верно, стирать границы рано, города Солнца не за один день строились. Но в то время, как, будучи на Ледяной равнине, незабвенная Барбарелла Роже Вадима не могла накинуть ничего, за исключением животной шкуры, мы на сегодняшний день имеем салоны кожи и мехов, и выбирать из чего нам есть. Неужто и впредь оставаться в ожидании варваров да обербериться самим?

Теперь о средствах излечивания «сифилизации» (Л.-Ф. Селин), каковую мы с вами сегодня имеем. «Сознание», рациональное мышление, ко всему, по слухам, обучаемые, кроме того, что бездоказательны, и мифоатавистичны, и допущение бытия которых опирается на голосовательную функцию большинства, абсолютно софистичны; а утверждение нежизнеспособности софистики – солипсический софизм. Софизм в уме и на бумаге куда лучше, чем софизм в быту, каковой привносится в этом последнем случае недооценки роли софистики в жизни; другой вопрос, проецирует ли ум повторяющиеся образы софистского образа мысли вовне? Да, софистика, возможно, не передаёт, как следует, даже структурного элемента действительности. Недооценивать её, однако, софизм похлеще, собственно, софизма. К тому же, располагаем ли мы чем-то, за исключением инструментария софистики, если не принимать во внимание долото кантианской философии (каковая суть парадокс софиста, отрицающего собственное бытие)? Верно, нет, раз рассуждаем о возможностях (точнее уж, о равенстве возможностей). А представление о «возможностях» (как было отмечено, о множестве с равноправными участниками) проистекает из неразберихи следствий и причин, помещённых в одну плоскость, которую правильным будет изобличить термином «сознание»; неразбериха эта происходит, в свою очередь, из неразличения причины и следствия, «ингибируемого» мутным потоком времени, каковой поток продолжает мутнеть, за счёт недостатка концентрации внимания. Отсюда – торговые марки позитивного мышления, позитивистской философии, НЛП и им подобные. Эдак и национальная идея начнёт звучать как мантра какая-нибудь. За флёром возможностей, сырого материала и усилий, затраченных на сбор материала (последние два образуют количество), что до, что после, – качество. В свою очередь, качество, рождённое из количества, разнообразия, поддаётся клонированию. Последнее не связано, однако, с тем, что качество не знает перегородок, организующих разнообразие. И то, во что трудно поверить, но что, тем не менее, правдиво, становится в уме суждением; невозможное, труднопредставимое правдивое переживаемое даёт двойственному, граничащему, на первый взгляд, с социальными табу, начало. «Употребление» сознательного, рациональной памяти чревато автоматическим, в манере искусственного интеллекта нарождением идеологии, идеализацией Зимнего и новой Октябрьской революцией. Допущение уместности одинаково временного субсознания, которое делает лёд наших промахов скользким, некоторой инерции мысли не позволяет неубедительной национальной idee fix закрепиться в уме; а это уже первый шаг форсировать бытие негибкой, агрессивной, хотя и представляемой миротворческой, позицию государства. Ибо сильное государство знакомо со своей историей и не переписывает её, пуская оригинал по рукам менеджеров высшего звена.