Я вытащила капельницу из аппарата и, прихрамывая, вернулась на свою хрустящую больничную койку, устремив взгляд на лес, чтобы избежать зрительного контакта с мужчиной на диване.
Я не видела Колю более восьми лет, когда мы встречались пару месяцев, но с тех пор он встречался со мной в Instagram****, в книжных магазинах и, совсем недавно, на быстрых свиданиях, где узнал, что у меня запущенный метастатический рак и множество осложнений, связанных с химиотерапией, из-за которых я постоянно попадала в больницу.
Наш последний разговор был, когда я позвонила ему на улице, чтобы сказать, что больше не могу с ним встречаться. Я заметила его в кафе на чем-то вроде свидания. По телефону я признала, что мы никогда не говорили об эксклюзивности, так что у него не было проблем. Было ли это свиданием или нет - он утверждал, что встретил старого знакомого — я сказала ему, что наше случайное соглашение мне не подходит. Я чувствовала, что это все, на что он был способен, и он не стал возражать.
После этого мы не разговаривали до июля прошлого года, когда он без предупреждения вошел в мою больничную палату, как галлюцинация.
Поскольку я была подключена к устройству, которое позволяет тяжелобольным пациентам нажимать кнопку для внутривенного введения обезболивающего, у меня под носом была тонкая пластиковая трубка, которая контролировала мое дыхание. Если мое дыхание становилось слишком медленным, срабатывал будильник, и медсестра спешила убедиться, что со мной все в порядке. Из-за характера моих инфекций медсестры также следили за тем, как я хожу в туалет.
Итак, в заляпанном слюнями больничном халате я позвонила медсестре, чтобы поговорить о своих испражнениях в присутствии мужчины, которого я однажды оседлала на музыкальном фестивале. Пока этот мужчина обменивался любезностями с моим отцом, я листала стопку книжек-раскрасок Педро Паскаля, которые он принес вместе с цветами, выпечкой и мягкой игрушкой.
Коля явно уделял пристальное внимание моим Instagram****-историям, в которых фигурируют выпечка и Паскаль. Я отписалась от него вскоре после выхода из больницы, поэтому ничего не знала о его жизни, за исключением того, что он казался все таким же высоким.
Неделей ранее он инициировал контакт, написав мне сообщение, когда я была в больнице в муках сепсиса. “Мне жаль видеть, что ты снова в больнице”, - написал он. “Дай мне знать, чем я могу тебе помочь (запоздал с этим предложением, но очень серьезно отношусь к нему)”.
Мы начали переписываться, и через 24 часа после выписки мне пришлось спешить в другую больницу на операцию. Он нашел меня в моей палате — номер которой я ему не дала — с охапкой подарков.
Я хотела спрятаться. С моей лысой головой и запекшимися от слюны щеками у меня не было достаточно времени, чтобы оценить свою терпимость к тому, что меня видит тот, кого я когда-то хотела считать красивой.
“Папа, ” сказала я, - это мой друг Коля”.
Я не пыталась рассказать отцу о нашей истории. Единственное четкое воспоминание, которое у меня осталось о нашем романе, - это вопрос: “Ты можешь сказать обо мне хоть что-нибудь хорошее?” И последовавшее за этим молчание.
После этого Коля приходил в больницу каждый день, иногда и до, и после работы, принося угощения и газировку, который я пила, разбавив полным стаканом больничного льда. Он научился готовить этот коктейль без моей просьбы, следя за синей жидкостью в моей чашке и приступая к делу, когда она наполнялась меньше чем наполовину. Мы поговорили о его работе, моей новой книге, уровне моей боли, его личной жизни, уровне моей боли, моей тошноте, моем раке, уровне моей боли, моих болевых ощущениях.
Когда медсестра сказала, что меня выпишут — ужасающая перспектива, учитывая, что мне всегда приходилось спешить обратно через несколько дней, — он отпросился с работы, чтобы помочь отвезти меня домой. В Uber было больно сидеть прямо, поэтому я положила голову ему на колени - поза, ставшая привычной в последующих поездках. Его бедро было твердым, почти напряженным. Он обнял меня, и мы смягчились.
Когда я вернулась домой, он сказал мне, чтобы я не возвращалась в больницу одна, что я должна сначала позвонить ему, даже посреди ночи. Будучи одинокой в обществе, патологически ориентированном на романтическую любовь, и с моей семьей за пределами штата, я не чувствовала, что у меня есть хоть один человек, которому я могла бы позвонить в 4: 17 утра, чтобы отвезти меня в отделение неотложной помощи, если ситуация станет опасной, один человек, чья работа заключалась в том, чтобы заботиться обо мне, хотя у меня было много замечательных друзей, которые поддерживают и любят меня.
Был ли у меня друг, который проходил мимо моей квартиры во время своих полуночных пробежек, чтобы убедиться, что у меня выключен свет и я не проснулась от мучительной боли? Нет, но Коля сделал это для меня. Был ли у меня друг, который покупал рецепты, белье для стирки, конфеты и мази от целлюлита? Нет, но Коля делал и это тоже.
Несколько друзей отдалились друг от друга. Я беспокоилась, что масштаб моей потребности был невыносим для некоторых. Я не могла понять, почему эта бывшая любовь, не склонная к обязательствам, относилась ко мне с заботой и преданностью мужа, проработавшего 40 лет.
Я отдала ему свои ключи, и он стал моим основным опекуном. Во время более длительного пребывания в больнице он переезжал в мою квартиру, чтобы присматривать за моей травмированной чихуахуа, завоевывая ее любовь (слишком большим количеством) курицей. Я возвращалась в безупречно убранную квартиру и обнаруживала на кофейном столике контейнеры из-под мармелада и аккуратно разложенные все мои косметические средства. Во время совместного просмотра чемпионата по теннису я небрежно упомянула, что хотела бы когда-нибудь снова поиграть в него. Два дня спустя к моей двери принесли ракетку и теннисные мячи.
В дни после химиотерапии, когда я томилась на диване, я иногда заставала его на четвереньках, скребущим мой пол, или глубоко чистящим древний кондиционер, который, как я боялась, был канцерогенен. Иногда он целовал меня в макушку.
“Я думаю, что я могу легко понравится, но меня трудно полюбить”, - сказала я ему однажды. Я почувствовала себя особенно общительной примерно через час после приема обезболивающего, которое мы называли “сывороткой правды”.
“Не пойми это неправильно”, - сказал он. “Но я думаю, что на самом деле все наоборот”.
Естественно, я поняла это неправильно — “Он думает, что я непривлекательна!” — и надулась. Затем я попробовала другой способ: “Он думает, что я привлекательна?” Прошло почти десять лет, но Коля научился говорить обо мне приятные вещи.
Я очень боялась, что он исчезнет. Люди и раньше прибегали к подобным уловкам, устанавливая связи против моей воли, а затем ускользая, как только они мне были нужны. Он действительно поступил бы так с больной раком? Я не знала. Он говорил такие вещи, которые я, вероятно, не произнесла бы никогда, например: “Ты симпатичная для умирающего”.
Еще одна приятная черта во мне, я думаю. Он был у моей постели, когда я снова лежала, свернувшись калачиком, в отделении скорой помощи. Мне было все равно, что он сказал, что я умираю — в тот момент я жаждала смерти. Но я уже чувствовала себя такой неуверенной в своей внешности, будучи такой больной и лысой.
Несколько месяцев спустя Коля отвез меня на последнюю химиотерапию и заснял, как я звоню в колокол - ритуал посвящения для больных раком в честь окончания отравления. На мой день рождения в те выходные он подарил мне пиньяту, которую упаковал с конфетами, наклейки с информацией о раке, которые, как он знал, я сочла пугающими, и собачьи угощения, чтобы моя чихуахуа чувствовала себя частью семьи. Его визиты становились все реже, и мое сердце затрепетало, как и восемь лет назад.
Когда мое состояние наконец стабилизировалось, нашим отношениям пришлось выйти за рамки парадигмы "пациент - опекун", и я беспокоилась, что для него это стало слишком пугающе-реальным, теперь стало меньше барьеров для физической и эмоциональной близости.
Недавно я позвала его к себе домой для разговора, похожего на тот, который положил конец всему, за исключением того, что на этот раз мы оба сказали: “Я люблю тебя”. Несмотря на то, что в течение четырех месяцев Коля вел себя как мой муж, тогда он сказал, что боится отношений со мной.
“Я не хочу все испортить”, - сказал он. “В конечном итоге я бы разочаровал тебя”.
Несколько недель спустя он пришел со мной на хирургическую биопсию. Мед сестра спросила: “Какова природа ваших отношений?” Я отвернулась, решив наказать Колю необходимостью отвечать.
Спустя три долгих секунды он сказал: “Лучшие друзья”. Я рассмеялась. У моей кровати он помог мне раздеться, нежно сняв носки и сложив брюки. Он завязал мне сзади больничный халат. Он сказал, что я хорошо выгляжу.
