Каково происхождение насилия

Каково происхождение насилия? В этой статье я возвращаюсь к своему детству, проведенному в неблагополучном районе, и делаю из своего опыта определенные выводы об этом происхождении. Я также изучаю сущность и функции правосудия, которое никогда не должно вырождаться в узаконенную форму мести. Вспышки воспоминаний всплывают в моем сознании. Они возвращают меня на тридцать с лишним лет назад.

Тогда я был мальчишкой, новичком в суровом районе. Мои родители, люди со средним достатком и смелые до невозможности, решили переехать туда после того, как мой отец получил работу редактора. Они арендовали кирпичный дом за низкую плату, который к тому же был ветхим, покрытым грязью и заваленным мусором. Я не стесняюсь в выражениях: предыдущими арендаторами были свиньи, которые уживались с клопами и крысами.

“У этого дома есть потенциал”, - сказала моя мать, чтобы успокоить меня, видя, что я в ужасе от его неприглядных аспектов. Его единственной привлекательной чертой, помимо прочной конструкции, был большой заросший лесом передний двор, заброшенный, превратившийся в большую свалку, такой же заросший сорняками, как и заросший лесом, но, безусловно, потенциально привлекательный и приятный.

Моя мать была трудолюбивым работником, обладавшим большой выносливостью, творческим подходом и вкусом. Она овладела искусством творить чудеса за небольшие деньги. После трех месяцев напряженного труда, в котором в течение первой недели участвовали плотник, два сборщика мусора и два самосвала, дом преобразился, стал вполне презентабельным, даже симпатичным, к моему большому изумлению.

Теперь он резко контрастировал с трущобами позади дома и слева от него. Справа была школа, а спереди, через дорогу, на большом участке земли располагался женский монастырь. Моим родителям было удобно сосредоточить свое внимание на этих заведениях, как будто хорошее образование и доброе отношение их учителей и сестер могли оградить нас от зла трущоб.

Излишне говорить, что они этого не сделали. В этой глуши свирепствовало насилие, и я был избран "боксерской грушей", имея всего один голос против: мой! В основе этого насилия лежала недоброжелательность, которая вырастает из обиды после того, как кто-то подвергся жестокому обращению. Несмотря на то, что моя семья стремилась к отличию, соседские мальчишки были злонамеренными и жестокими по отношению ко мне.

Для них этот образ отличия был актом унижения; их чувства были задеты, и для них было естественно причинять боль мне. Конечно, гораздо ценнее возвыситься самому, чем унижать кого-то другого. Это также намного сложнее, и природа спонтанно все упрощает. Моральное превосходство связано с культурой, это приобретенная черта, благодаря которой человек становится мужественным и справедливым, достойным похвалы.

Однажды зимним вечером я пересекал поле рядом с катком, где играл в хоккей, когда банда хулиганов окружила меня, как стая волков. Их было шестеро, один из которых – слабак, который всегда полагался на других, чтобы чувствовать себя сильным, – жил через три дома к востоку от моего дома, через заднюю улицу. Главарь вышел вперед и обернулся, хихикая. “Эй, говнюк, подойди и поцелуй меня в задницу”. Меня так и подмывало пнуть ее, а не поцеловать.

“Нет, спасибо. Пожалуйста, отпусти меня; Мне не нужны неприятности.” Когда я заканчивал фразу, один из парней бросился на меня сзади и толкнул вперед. Я бросил хоккейную экипировку и приготовился драться и страдать. Я был крупным для своего возраста, но большой становится маленьким, когда его превосходят числом в шесть раз.

И снова лидер взял инициативу в свои руки, завязалась драка. Несколькими выпадами, тычками и пинками я на мгновение отразил нападавших, пока не был сбит с ног и не повалился на землю. Кулаки и ноги били меня повсюду, без остановки, со всех сторон. Внезапно я услышал угрожающий крик, и все, поскользнувшись, нанесли последний удар, прежде чем разбежаться. Храбрый и добрый человек заметил их проступок и решил вмешаться, вооружившись хоккейной клюшкой. Я был ранен, но спасен.

Несколько дней спустя, все еще чувствуя сильную боль во всем теле, я увидел слабака, одиноко стоящего возле своего дома, точнее, его лачуги, которая была покрыта старым кирпичом, местами порванным и кишащим тараканами, крысами и древоточцами. Его лицо было в синяках и мокрое от слез, когда он в ярости кричал: “Гребаный ублюдок, гребаная сука, гребаная жизнь!” Теперь мой гнев сменился состраданием. Я разжал кулаки, движимый желанием пощадить его. Я не мог унизиться до того, чтобы добавить боли к его боли, и без того настолько сильной, что она вылилась в потоки слез и проклятий.

Его отец был неграмотным и праздным пьяницей, который зарабатывал на жизнь благотворительностью и проводил много времени и денег в таверне. Дома, развалившись в кресле, он всегда смотрел телевизор и пил пиво или ликер. В состоянии сильного алкогольного опьянения его иногда рвало, прежде чем он добирался до ванной, и, не прибрав за собой, он падал без сознания на кровать, кресло, пол или еще куда-нибудь. Кроме того, он был вульгарным и жестоким. Он часто избивал своего сына и жену и осыпал их оскорблениями.

Его жена была жестокой и вялой женщиной, страдавшей ожирением из-за попыток заполнить свою внутреннюю пустоту чипсами, печеньем и газировкой. Изо дня в день она носила одну и ту же изодранную ночную рубашку и постоянно находила причины, чтобы накричать на сына и ударить его. Она свела его с ума, а затем использовала это безумие как еще одну причину для преследования.

Эти двое отвратительных и вызывающих жалость родителей сделали его жизнь дома невыносимой. Обычно он бродил по улицам с товарищами по несчастью из таких же - несчастных и склонных к насилию – семей. Вместе они объединялись и вымещали свое негодование на других детях, таких как я. Во-первых, мои агрессоры были жертвами.

В то время ко мне пришло понимание происхождения насилия, и оно никогда меня не покидало. Я видел и до сих пор вижу жертву в каждом агрессоре. Некоторые говорят, что существует такая вещь, как беспричинное насилие, совершаемое людьми, чья молодость, судя по всему, была благоприятной. Насилие ради насилия, проявление жестокости за счет других, без провокаций, прошлых или настоящих? Позволю себе не согласиться.

Внешность не является надежным средством оценки молодости человека, благоприятность или неблагоприятность которого является субъективным, а не объективным фактором. Обстоятельства имеют значение не сами по себе, а в зависимости от людей, которые относятся к ним благосклонно или нет. Отношение - вот единственное релевантное понятие.

Кроме того, жестокость не может проявляться за счет других, если только эти другие не рассматриваются бессердечно как расходный материал. Такая бессердечность вызывает большие подозрения, вряд ли она может быть присуща тому, кто относится к людям благосклонно, благодаря чувству солидарности и взаимной выгоды.

На мой взгляд, агрессивность вызывается враждебностью, без которой она остается дремлющей: это просто потенциальная возможность, не способная причинить вред. Она может включать в себя ненормальную чувствительность или интеллект, которые усиливают или изменяют восприятие кем-либо окружающей среды.

Факт остается фактом: враждебность, воспринимаемая тем, кто испытывает болезненную неприязнь и пропорционально становится жертвой, всегда является фактором. Следовательно, агрессию нельзя отделять от виктимизации, причем не только жертв, но и агрессоров. Эти агрессоры являются жертвами своего больного ума или жестокого обращения, которому они подверглись. Они заслуживают не только негодования, но и сострадания.

Они подлежат наказанию, которое должно быть эффективным и показательным, а не мстительным. Месть и насилие - это одно и то же. И то, и другое вызывает негодование и причиняет вред. И то, и другое достойно порицания. Причиненный вред не исправляет причиненный вред; он просто усугубляет один вред другим и влечет за собой еще один вред. Это удлиняет цепь дикости с x (пугающее количество звеньев) до x+1, потенциально +2, +3, +4 и т.д., вместо того, чтобы разорвать ее и помочь освободить человечество от нее. Нет худшего рабства, чем дикость. Лучший способ - приложить все усилия, чтобы преодолеть несправедливость и простить ее, одновременно привлекая виновного к ответственности.

В целом, правосудие не должно служить для мести за людей. Оно должно предотвращать преступления и защищать общественность, запугивая или заключая в тюрьму тех, кто представляет угрозу для других, за исключением тех, кто находится под угрозой или за решеткой. Никогда не следует доводить суровость этого мандата до уровня жестокости, и в этом случае это было бы извращением правосудия, зловещим признаком варварства. Напротив, она должна стать жемчужиной в короне цивилизации и предвещать приход лучшего человечества, более соответствующего своей истинной природе и назначению – одним словом, более гуманного.

Разница между суровостью и жестокостью существенна, но в то же время неуловима; ее необходимо подчеркнуть. Жестокие правоохранители получают удовольствие от назначаемых ими наказаний и с готовностью переходят все границы дозволенного. Они порочны и заслуживают порицания, как и преступники, которых они наказывают. Суровые, но не жестокие сотрудники правоохранительных органов применяют наказания неохотно или рассматривают их как неизбежное зло, от которого они с радостью отказались бы, если бы могли.

Они осуждают преступный элемент в обществе и стремятся нейтрализовать его с помощью запугивания или тюремного заключения в качестве крайней меры, а предпочтительно путем реформирования, фундаментального изменения криминального мышления к лучшему. Их идеал, столь же недостижимый, сколь и возвышенный, - это верховенство справедливости без института правосудия: никаких угроз, никаких тюрем, только люди, которые глубоко понимают принцип справедливости и свободно применяют его.