Дубовая рубаха "Глава двадцать вторая"

И снова, все как и прежде до этого, благополучно разрешилось. Видя, что мне совершенно безразлично кого она приводила в нашу квартиру, Дашенька приуныла и до поры до времени прекратила всякое сообщение с внешним миром. Часами она просиживала за столом в кухне и с отстраненным видом покуривала папиросы, словно о чем-то думая. Наблюдая за ней, я непроизвольно сравнивал свою подругу с той кокеткой, воркующей с незнакомцами о всякой ерунде и мне становилось страшно. Та легкомысленная девушка, была свежа и жизнерадостна, в то время как моя Дашенька скорее напоминала мертвеца. И даже не взирая на то, что её неумелые заигрывания калечили мои глаза до тошноты приторным жеманством и резали слух, насквозь пропитанными притворством словами, я отчетливо понимал, что хотел бы видеть свою подругу окруженной этими чужаками, сообщающими ей такое веселое настроение. Но разве мог я сделать для неё что-нибудь еще? Запротестовать? Вступить в противоборство с ней и этими визитерами? Все это только бы усугубило сложившую ситуацию, и Дашенька заметив моё сопротивление, лишь увеличила бы давление.

Я же не хотел её терять и даже сквозь пальцы не смотрел за тем, что происходит в нашем доме, точно зная, что только так и можно перебороть мою подругу.

Единственное, что всегда пугало меня в этом противостоянии так это его завершение. Дашенька всегда сдавалась первой и даже на какое-то время становилась весьма покорной, но позже придумывала что-то новое, и настолько им проникалась, что не могла остановиться лишь на мысли, предпочитая тут же воплощать свою идею в жизнь, причем самым диким и немыслимым образом.

Но я тем не менее находил во всем этом и поводы для веселья, граничащего, правда, с преступлением. Однажды, например, я впустил к нам одного из её Андрепьеров, которые часто обивали порог нашего дома, надеясь на встречу с Дашенькой. Мы узнавали их по стуку в дверь, эти молодцы все как на подбор, битый час нервно барабанили по ней, а потом затихая на несколько минут наносили один сильный удар и уходили прочь. Мы же и с места не двигались, точно зная, кто стоит за нашими дверьми. Удивительно, но порой я ловил себя на мысли, что жизнь воздействует на нас не на прямую, а как-то косвенно. Я, например, точно знал, что Дашенька выпивает третью за день кружку чая вечером, и даже на часы не смотрел, чтобы в этом убедится. Стоило бы спросить себя, почем мне знать, отчего все так, но я не хотел постигать самого явления, мне было достаточно и его признаков. И так было во всем: барабанящие ухажеры; три громких и коротких, и два продолжительных и тихих удара в дверь Александра Михайловича; головная боль по утрам; прогуливающийся по оконным стеклам тихой дробью дождик, ближе к обеду. Все привязано ко времени, и кажется есть в этом какой-то порядок, сообщенный нам самой природой. Даже обращаясь к логике находишь, что голод возникающий в человеке в одно и тоже время суток, является самым верным признаком исправной работы организма. Для обеспечения надежности своего существования нам дано лишь время, и мы расчленяем самих себя, чтобы вставить отдельные кусочки в строго отведенные минуты, но это зачастую идет из вне, а разве насильственное насаждение является признаком само собой разумеющейся уверенности хоть в чем-нибудь?

Приди поезд на станцию раньше времени, будь подан обед на полчаса позже и все, это уже целая трагедия, повод для продолжительных и совершенно бессмысленных рассуждений о жизни, являющейся для нас чем-то схожим с предметом вечернего туалета, а не ¬¬субстанцией, в которую необходимо погрузить себя, и сделать все возможное, чтобы в ней возник новый импульс, истинный и обособленный от внешних условий, настоящий мир живого человека.

В день, когда я решил сыграть с Дашенькой злую шутку, на меня обрушился гром быстрых и громких ударов в дверь. Моя подруга была погружена в самое себя и даже не заметила, как я поднялся с дивана и вышел в прихожую. Открыв дверь я обнаружил стоящего на пороге незнакомца, которого никогда раньше не видел. То был худой и высокий юноша, с неестественно бледным лицом и выбивающимися из-под шапки рыжими волосами, завивающимися на кончиках в причудливые спирали, один вид которых уже изрядно меня развеселил. Увидев меня он изрядно удивился, и даже кажется позабыл на секунду о предмете, приведшем его сюда, но вспомнив, тут же покраснел от смущения. Вся фигура его выражала какое-то беспокойство: взгляд бегал и не мог остановиться на чем-либо; руки то погружались в карманы пальто, то выныривали из них и опускаясь на ляжки, впивались в них пальцами. Казалось, что он был сшит из частей, каждая из которых поступала сообразно своим желаниям, и вот-вот, его нога могла отвалиться и проскакать в угол, даже не слушая протестов головы, которая в общем-то тоже не принадлежала этому человеку.

- Что вам нужно? – спросил я, чтобы хоть как-то облегчить жизнь несчастному.

- Я бы хотел видеть Дашеньку, - промямлил он и добавил – у меня к ней важный разговор.

- Она в комнате, проходите.

Сбросив сапоги и чуть при этом не завалившись на пол, нелепый визитер забежал к моей подруге. Буквально через несколько секунд из комнаты донеслись крики, и рыжеволосый юноша, подгоняемый ударами Дашеньки вылетел в прихожую и на босу ногу выбежал из нашей квартиры.

- Иди ты к черту! Нужна мне твоя любовь и верность! – крикнула ему вслед Дашенька, вышвырнув за порог сапоги.

- Ты это мне назло, да? – спросила она задыхаясь от гнева.

- Прости, я хотел указать ему на то, что шапку бы надо снять, но не успел, - беззаботно проговорил я, восторгаясь и своей проделке, и остроумности ответа.

- Господи! – прошептала она и отвернувшись от меня ушла в комнату.

Я знал, что в эту секунду Дашенька страдает. Она не могла не понимать, что во многом виновата сама. Но я был так же уверен и в том, что думая о происходящим она многого не учитывала. Я сглупила, и теперь он издевается надо мной, - наверняка проговаривала она, но это было верно лишь отчасти. Меж ей причудами и моими выходками, была кое-что еще. И если я всегда прощал ей все шалости, то сил не испытывать из-за них боли и в последующем о ней позабыть, у меня хватало не всегда. Ей и в голову не приходило, что безразличие с каким я относился к её капризам, было наполовину и средством, позволяющим не видеть тех унижений, коим она меня подвергала.

Но в скором времени я лишился и этого средства борьбы. Дашенька впала в новое заблуждение, разувериться в котором могла лишь она сама. Моё равнодушие, всегда столь действенное, в этот раз причинило бы еще больше вреда, так же как, впрочем, и увлеченность, с которой я мог бы взяться за разрешение этой ситуации.

Неизвестно по какой причине, скорее от праздности в которой мы жили, нежели от стремления насолить мне, Дашеньке стала думать о том, что мы в скором времени разлюбим друг друга, и нам придется расстаться. Уверенность эта была настолько сильна, что подруга моя даже воспроизвела в своем мозгу самые чудесные моменты наших отношений, какие могли бы быть в будущем, пережила их и уже оставила в прошлом. Находясь рядом со мной, она страдала так, словно я умер, оставив её одну в этом мире.

- Как ты можешь говорить подобные глупости? – неизменно спрашивала она, когда я пытался убедить её в обратном и тут же добавляла с горькой усмешкой – Это тоже самое, что верить в то, что смерти нет. Мы все умрем и это неизбежно.

- Но разве знание о неизбежности смерти должно убивать тебя задолго до наступления конца? – спрашивал я, прекрасно зная, что она мне ответит.

- Всему своё время, и даже для смерти. Было бы слишком обидно преждевременно появиться на свет и с запозданием его покинуть – с циничным пафосом проговаривала она и бросала на меня многозначительный взгляд.

Александр Михайлович, ставший с недавних пор поверенным во всех моих сердечных делах, вообще ничего не мог понять, и как человек твердых убеждений, всегда говорил, что всякая путаница возникает прежде всего от безделья.

Пытаясь найти хоть какой-то выход из этой ситуации, я с каждым днем лишь отчетливее понимал, что идея Дашеньки сообщается и мне. Я мало-помалу начинал верить в неизбежность разрыва, и все глубже увязал в болоте истинного безразличия, и не к одной лишь подруге моей, но и к самому себе и к миру, который меня окружал. Я забросил книги, не зная каким образом чтение их может помочь мне избежать этого расставания, перестал ухаживать за собой, и три волосинки на подбородке, которые постоянно мною сбривались, теперь торчали в разные стороны и своею в палец длинною нелепостью, верно смешили всех, кому случайно попадалась на глаза моя сосредоточенная и бледная физиономия.

Все это напоминало мне притон, который я покинул год назад. Все те же мысли и сомнения закрадывались в мою голову, и выстраивая в ней целые города, сплошь населенные уродцами, разрывали её в клочья. Куда ушел этот год? Всеми силами стараясь поступать иначе, так, чтобы не разочароваться в самом себе и более не терзаться уже заданными и как казалось разрешенными вопросами, я даже и не заметил, что стою рядом с ними. Еще шаг, и они обступят меня со всех сторон подобно мойрам и будут крутить перед моим носом волоском жизни. Зачем она тебе, а? зачем? – в унисон спросят они и взорвутся от хохота. Неужели жизнь есть бесконечное повторение одного и того же пошленького фарса?