Симфония распада

Я — это тишина между ударами сердца. Я — холод на обратной стороне подушки. Я — сомнение, что закрадывается в три часа ночи, когда мир спит, а твои ошибки смотрят на тебя из темноты. И я, признаться, отчаянно скучал. Ад — место стабильное, а я не терплю стабильности. Все эти предсказуемые грешники с их банальными историями падения... Утомительно.

И тогда я увидел их. Лиам и Хлоя. Они были до тошноты идеальны. Сидели в летнем кафе, пили латте, и солнечный луч, пробившийся сквозь листву, запутался в её волосах. Он смотрел на неё так, будто она была единственным стоящим проектом в его жизни, а он, между прочим, был талантливым архитектором. Она, флорист, касалась его руки, и её пальцы, казалось, могли заставить расцвести даже мёртвое дерево. Их любовь была так густа и осязаема, что мне захотелось её... попробовать. Разломить, как свежий хлеб, и посмотреть, что внутри.

Мой замысел был не в грубом насилии. Разлучить их кулаками или банальной интрижкой — это для мелких бесов. Мой стиль — это искусство. Я решил стать архитектором их распада, используя их же чувства как строительный материал.

Я начал с его работы. Я проникал в его сны, где его выверенные до миллиметра чертежи рассыпались в пыль. Прямые линии изгибались под немыслимыми углами, здания, что он проектировал, складывались, как карточные домики, погребая под собой сотни кричащих теней. Он просыпался в холодном поту, а я сидел на краю его кровати невидимой усмешкой и шептал:

Твой идеальный, выверенный штрих —

Лишь трещина на саркофаге лжи.

Пока ты строишь замки для двоих,

Фундамент разъедают миражи.

Днём он стал раздражительным. Неуверенность — это коррозия, которая разъедает душу быстрее, чем время. Он начал срываться на Хлою из-за мелочей. Не так поставленная чашка, слишком громкая музыка. Он искал в её поддержке утешение, но я уже поселил в его голове мысль, что она не понимает масштаба его гения и его... страхов.

Для неё я выбрал её цветы. Её маленькая лавка была её святилищем. Я приходил туда по ночам. Я не заставлял цветы увядать — это было бы слишком просто. Нет. Я менял их аромат. Розы начинали пахнуть болотной тиной. Нежные лилии источали приторно-сладкий запах тления. Покупатели возвращали букеты, морща носы. Её дело, её маленькая гордость, начало рушиться.

Она плакала по ночам, уткнувшись в его плечо, а я нашептывал ему на ухо: "Её слезы — это манипуляция. Она хочет, чтобы ты бросил свою мечту и утешал её мелкие неудачи". Я наслаждался этим черным юмором: он думал, что утешает её, а на самом деле топил всё глубже.

В бутоне нежном зреет червь и яд,

Благоухает сладостная гниль.

Твой райский сад давно похож на ад,

А ты вдыхаешь эту гарь и пыль.

Апогеем моего маленького спектакля стал вечер, когда он должен был показать ей макет своего главного проекта — культурного центра, который мог сделать его знаменитым. Он работал над ним месяцами. Всю ночь перед презентацией я сидел рядом и водил невидимым пальцем по хрупким деталям.

Когда он торжественно снял покрывало, Хлоя ахнула. Но не от восторга. В самом центре изящного, светлого здания, зияла уродливая, асимметричная дыра, похожая на рану. Этого не было вчера. Он бросился к макету, его руки дрожали. Он не мог понять, как это произошло.

— Это... это часть дизайна? — тихо спросила Хлоя, пытаясь скрыть разочарование.

И в этот момент он сломался. Весь его страх, вся его неуверенность, подогреваемая мной неделями, вырвалась наружу.

— Ты смеешься надо мной! — закричал он, его лицо исказилось. — Ты никогда не верила в меня! Думаешь, я не вижу, как ты смотришь? С жалостью!

— Лиам, что ты такое говоришь? Я просто...

— Убирайся! — прорычал он. И в его голосе было столько холодной ярости, что я зааплодировал бы, если бы мог.

Она ушла, не сказав больше ни слова. Дверь захлопнулась, и звук этого хлопка стал финальным аккордом в моей симфонии разрушения.

Я материализовался перед ним. Не в облике рогатого монстра — я принял его собственное отражение в большом окне, за которым лил дождь. Только моё отражение было спокойным, уверенным и смотрело на него с легкой брезгливостью.

— Ну что, архитектор? — сказало отражение. — Построил свой идеальный мир? Ты так боялся, что он рухнет, что сам вынул из него несущую стену. Это забавно.

Лиам отшатнулся, его глаза были полны ужаса. Он смотрел на меня, на себя, и понимал. Он чувствовал моё ледяное присутствие. Мурашки, похожие на рой ледяных насекомых, побежали по его спине. Он наконец-то осознал, что в его доме был кто-то третий. И был уже очень давно.

Я подошёл ближе, всё ещё в его обличье, и положил руку ему на плечо. Моё прикосновение было холодным, как прикосновение мрамора.

— Не переживай, — прошептал я ему на ухо, и мой шёпот был похож на шелест сухих листьев на могиле. — Боль — это временно. А вот одиночество... одиночество вечно. И в нём есть своя, особенная красота. Я тебе её покажу. Мы с тобой построим потрясающие вещи. Например, мавзолей для твоей любви.

Я оставил его там, в пустой комнате, наедине с руинами его проекта и его жизни. А сам вышел под дождь. Знаете, в чем прелесть моей работы? Я ничего не создаю. Я просто показываю людям трещины, которые в них уже есть. А потом с интересом наблюдаю, как они сами разламывают себя на части.

И знаете что? Мне почти никогда не бывает скучно. Почти. Пойду поищу ещё какой-нибудь шедевр, который отчаянно нуждается в моей редакторской правке.