Она думала, что встретила любовь всей своей жизни. Она не знала, что эта жизнь продлится до заката

В вечности, что была моим уделом, время утратило смысл. Оно превратилось в бесконечную, безмолвную реку пепла, на дне которой покоились обломки империй и истлевшие воспоминания о смертных, чьи жизни вспыхивали и гасли, словно мотыльки в пламени моей неутолимой жажды. Я — реликт ночи, кошмар, облеченный в плоть. Я — проклятие, что ходит среди вас. И я давно смирился с этим, превратив свое сердце в саркофаг, где не было места ничему, кроме голода и холода.

А потом луч света пробился сквозь вековую пыль моей гробницы. Имя этому лучу было Элиза.

Я увидел ее в старой городской библиотеке, в зале с редкими фолиантами. Она стояла в столпе вечернего света, проникавшего сквозь высокое готическое окно, и пылинки танцевали в этом свете вокруг ее фигуры, словно крошечные звезды вокруг своего солнца. Она склонилась над книгой, и прядь волос цвета осенней листвы упала ей на щеку. В тот миг зверь внутри меня, тот вечный, неумолимый хищник, замер. А нечто иное, что я считал давно обращенным в прах, болезненно шевельнулось в груди. Это было забытое эхо души.

Мое существование обрело новый, мучительный смысл. Я стал ее тенью. Ночи напролет я стоял под ее окнами, наблюдая, как она рисует. Она творила на холсте миры, полные света и цвета, миры, в которые мне навсегда был закрыт доступ. Я вдыхал аромат краски и растворителя, смешанный с тонким, сводящим с ума запахом ее жизни, ее теплой, пульсирующей крови. Этот аромат был для меня одновременно и божественным нектаром, и самым изощренным ядом.

Я осмелился приблизиться. Наша первая встреча была под дождем, на пустой аллее парка. Я предложил ей свой плащ, и она, вместо того чтобы испугаться незнакомца, появившегося из ночного мрака, улыбнулась мне. Ее улыбка была подобна рассвету, который я не видел уже пятьсот лет. Мы говорили. О искусстве, о звездах, об одиночестве. В ее глазах я не видел монстра. Она видела лишь печальную, древнюю душу. И это было мое спасение и мое проклятие.

Каждая ночь с ней была украденным мгновением рая. Мы бродили по спящим улицам, и я рассказывал ей истории, маскируя века под десятилетия. Она же делилась со мной своими мечтами, такими хрупкими и яркими, что мне хотелось укрыть их от всего мира, в первую очередь — от самого себя. Я прикасался к ее руке, и ее тепло обжигало мою ледяную кожу. Я смотрел в ее глаза и тонул в них, забывая о звере, что скребся когтями о ребра изнутри.

Но зверя нельзя обмануть. С каждым днем он становился все яростнее. Ее смех был для меня музыкой, но стук ее сердца под тонкой кожей — набатом, призывающим к кровавой трапезе. Я начал голодать, отказываясь от иной пищи, надеясь, что аскеза усмирит мою природу. Но это лишь обостряло муку. Жажда превратилась в физическую боль, в огонь, пожиравший меня изнутри. Я видел, как пульсирует жилка на ее шее, и мои клыки ныли, десны горели.

Роковая ночь была окутана грозой. Мы были в моем старом особняке, где каждый камень помнил кровь и насилие. Молнии разрывали небо, бросая на стены уродливые, пляшущие тени. Элиза не боялась. Она сидела у камина, положив голову мне на колени, и рассказывала о картине, которую хотела написать — о падшем ангеле, нашедшем утешение в объятиях смертной девы.

Она не знала, что рассказывает мою историю.

Ее дыхание стало ровным, она задремала. Комнату наполнял лишь треск огня и стук ее сердца. Тук. Тук. Тук. Этот звук стал оглушительным. Зверь больше не просил. Он требовал. Он выламывал ребра, разрывал цепи моей воли. «Всего один глоток, — шептал он, — ты заслужил это. Она любит тебя. Она поймет. Она отдаст».

Я склонился над ней. Мои пальцы, что мгновение назад нежно гладили ее волосы, теперь сжались, превращаясь в когти. Я вдыхал ее аромат, и мой разум утонул в багровом тумане. Любовь и жажда сплелись в один чудовищный, неразрывный узел. Я хотел обладать ей всей, выпить ее до капли, чтобы она навсегда стала частью меня.

Это была агония. Секунда растянулась в вечность. Я видел ее лицо, такое безмятежное, и в то же время я видел лишь белую кожу ее шеи, манящую, зовущую. Я боролся. Клянусь всеми забытыми богами, я боролся. Но я проиграл задолго до этой ночи. Я проиграл в тот миг, когда родился чудовищем.

Мои клыки вошли в ее плоть.

Ее тело содрогнулось. Глаза распахнулись. В них не было страха, нет. В них было нечто худшее. Непонимание. И безграничная, сокрушительная боль предательства. Она не кричала. Она лишь выдохнула мое имя, и этот шепот стал для меня вечным приговором.

Когда туман рассеялся, я стоял на коленях в ее стынущей крови. Ее глаза, еще мгновение назад полные жизни и любви, теперь были пустыми стеклами, отражавшими чудовище, склонившееся над ней. Я убил свой единственный луч света. Я сам погрузил свой мир в непроглядную, вечную тьму.

Из моей груди вырвался не крик, а беззвучный вой раненого зверя, который только что собственными клыками разорвал свою душу. Я поднял ее невесомое тело и вышел под хлещущий ливень. Дождь смывал кровь с ее кожи и смешивался с безмолвными слезами, которые я не мог пролить.

Теперь у меня нет ничего, кроме этой ночи. Она повторяется снова и снова в моей проклятой памяти. Я вечно стою на коленях в крови своей любви. Я вечно вижу предательство в ее угасающих глазах. Я вечно слышу ее последний шепот.

Любовь должна была стать моим спасением. А стала самым изощренным кругом ада, созданным специально для меня. И имя этому аду — бессмертие.