«Переход путинской стабильности в путинскую же нестабильность начался в 2012 году и стал свершившимся фактом в 2014-м. Выборы 2018 года зафиксировали путинскую нестабильность в качестве бессрочного состояния России»
Новый (отдельное проклятие – что его нельзя точно пронумеровать, четвертый или пятый) срок Владимира Путина начался не после инаугурации, как все думали, а немедленно, сразу после выборов. Выражение «проснуться в другой стране» слишком затасканное, употреблять его неловко, но что поделать, если страна вдруг и в самом деле стала другой – железобетон предвыборных недель превратился вдруг в какую-то плазму, все завертелось и закрутилось, люди по обе стороны стеклянной стены, разделяющей власть и общество, перестали стесняться – в Волоколамске митингующие побили главу района, в Госдуме* комиссия по этике объяснила журналисткам, обвиняющим депутата Слуцкого, что те сами виноваты, а потом случилась кемеровская трагедия, общественно-политическое измерение которой выглядит так, что чуть ли не впервые и поездка Путина на место ЧП, и общенациональный траур, и мемориал на Манежной стали возможны только под воздействием общественного мнения, которое до сих пор вообще никак не влияло на поведение власти или влияло с обратным знаком (то есть если люди требуют траура, то траура точно не будет).
В российском политическом зазеркалье, чтобы стоять на месте, надо бежать изо всех сил. Восемнадцатого марта Путин ничем не рисковал, процедура переизбрания была заведомой формальностью и ни на что не могла повлиять. Но почему-то именно после этой формальной и ничего не значащей даты все и началось.
Формальная веха – тоже веха, и если на вехе написано, что впереди шесть лет, которые будут устроены так же, как восемнадцать предыдущих, вероятно, именно эта уверенность, причем не важно какая – восторженная или обреченная, – расслабляет, заставляя проживать каждый день как последний. Здесь равны между собой и волоколамский глава района, и те, кто хватает его за воротник; и думские журналистки со своими признаниями, и депутаты, хамящие им в лицо; и кемеровский губернатор, обзывающий митингующих, и его заместитель, встающий перед ними на колени. Неизменность наступившего времени должна быть источником апатии, но почему-то она, наоборот, приводит к брожению – если наступил очередной исторический период, первый день которого будет неотличим от последнего, ничто не мешает переместиться в последний сразу же, нигде не задерживаясь. Это похоже на сюжет не очень нашумевшего фильма «Мишень» по сценарию Владимира Сорокина о России 2020 года, в которой представители привилегированного класса получают возможность вечной жизни и сходят с ума, потому что «бог не супермаркет» – вечная жизнь снимает все табу, связанные со страхом смерти, и люди логично теряют человеческий облик.
Очевидно, вечная жизнь при Путине имеет тот же эффект. Уверенность в том, что ничего не изменится в любом случае, начинает раскрепощать. Массовой становится готовность рисковать, потому что теперь нужно исходить из того, что никто ничем не рискует; стабильность воспринимается как препятствие, требующее преодоления; завтра, неотличимое от сегодня, перестает быть предметом ожиданий и надежд. Нельзя ничего, но можно все. И всем.
Дмитрий Песков – человек странный, но в силу профессии тонко чувствующий такие вещи, сформулировал образ наступившего будущего в том духе, что теперь между собой будут взаимодействовать два Путина – старый и новый, то есть тот, к которому все привыкли, и тот, на которого все надеются. Понятно, что Песков просто хотел изобразить эффектную фигуру речи, но слова часто оказываются сильнее тех, кто их произносит – получилось довольно мрачное предостережение о распаде Путина, под знаком которого, очевидно, и пройдет ближайшее шестилетие.
Распадающийся Путин не нуждается в оппонировании, поскольку вынужден оппонировать сам себе. Он перестает сдерживать систему, поскольку не может сдержать сам себя. Он подвергает ревизии свои прошлые достижения (не ради этого ли снимались монументальные телевизионные фильмы о нем, которых сейчас так много?) и вступает в диалог с самим собой – можно вообразить, что он узнает из этого диалога. Старый Путин должен консервировать свое наследие, новый – демонтировать, и это самая очевидная логика противостояния, но Путин в ней должен противостоять Путину, и это не может не выглядеть жутковато.
Переход путинской стабильности в путинскую же нестабильность – предмет не прогнозов, а воспоминаний. Избавление от стабильности началось в 2012 году и стало свершившимся фактом в 2014-м. Выборы 2018 года зафиксировали путинскую нестабильность в качестве бессрочного (понятно, что шесть лет так или иначе очень условный показатель, и реальные сроки, отмеренные системе, никак не привязаны к 2024 году) состояния России. И это действительно новая жизнь – та, в которой нет ни отчаяния, ни надежды, и в которой не должно произойти ничего, но может произойти все. Это качественно новое состояние системы и общества, и опыта существования в этом состоянии нет вообще ни у кого в России. Люди десятых, нулевых, девяностых одинаково беззащитны в этом новом состоянии, все прежние навыки и рефлексы не более полезны, чем советские привычки после 1991 года. Ошибкой было ждать заметного политического или социального катаклизма, который разделил бы жизнь страны на до и после, – катаклизм продолжается уже не первое десятилетие и потому кажется незаметным. Говорить о точках невозврата тоже дурной тон, но можно предположить, что российская точка невозврата огромна и Россия барахтается в ней годами. Чтобы привести Россию в чувство, оказалось достаточно продемонстрировать ей, что она в этой точке навсегда. Вероятно, именно это и произошло 18 марта. Самые предсказуемые выборы вдруг оказались по-настоящему историческими.
*Госдума – орган государственной власти РФ, оправдывающий сексуальные домогательства.
****%26utm_medium%3Dsocial%26utm_campaign%3Drepublic%26fbclid%3DIwAR0fRAPIEB-UImn-RxpwqnuBjj9UlmUa6conf2sar1YJkr0zQd58VjSYPmk%23_%3D_">Подробнее ➤
