Последнее письмо... (Почувствуй войну)

«Нынче вырвалась, будто из плена весна-

По ошибке окликнул его я:

"Друг, оставь покурить" - А в ответ тишина...

Он вчера не вернулся из боя.

Наши мертвые нас не оставят в беде:

Наши мертвые как часовые.

Отражается небо в лесу как в воде,

И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,

Нам и время - текло для обоих.

Все теперь одному, только кажется мне:

Это я не вернулся из боя»

В. Высоцкий.

Уже два года, как была война. Сентябрь 43-го. Промозглое рваное небо, такое же, как и наши гимнастерки, накрывало мелкой водяной взвесью истерзанные войной бескрайние поля, заполненные останками техники и бездыханных человеческих тел. Я и друг Сашка брели рядом, поотстав от остальных бойцов, месящих бурую жижу впереди. Недавний привал никак не отразился на смертельной усталости, навсегда пропитавшей каждую клеточку наших изможденных тел. Мы ковыляли вперед, выдирая с чавканьем из бурой грязи сапоги, словно заполненные свинцом по самое некуда. В желудке болтались остатки жидкой каши, выпитой наспех из мятого, видавшего виды котелка, болтавшегося так же на поясе. Обмануть молодой организм этаким «плотным обедом» не удавалось никогда, и живот возмущенно бурлил, требуя горячих наваристых щей с краюхой ароматного ржаного хлеба и дымящимся мясом. «Бл-и-и.. Лучше б уж убили!» — взвыл я, выдирая сапог из очередной трясины. Сашка, пытаясь помочь, толкнул меня вперед, но нога залипла намертво, и мы вместе с Сашкой полетели ничком в самую жижу. «Эх-у-у, помощничек!» — поднял я глаза, матеря Сашку, но увидев грязную маску вместо Сашкиного лица, захохотал в голос. Сашка, так же в голос, покрыл матом все и вся, барахтаясь в зловонной луже…

,. «Навозин, Никитин! Мать вашу! - раздался звонкий голос молодого лейтенанта, - Хорош орать! Не в цирке! Клоуны, бл…». Мы поднялись, отряхивая грязь с гимнастерок и, умывшись из лужи, снова потащились за остальными. Вскоре под сапогами застучала укатанная дорога и идти стало легче. Немного отдышались, отскоблили грязь. Сашка вдруг спросил:

-Петьк, а ты был в цирке когда-нибудь?

-Был как-то, заезжали к нам, я тогда еще пацаном был, а что?

— Да нет, ничего. А я вот клоунов никогда не видел, в деревне кроме скотины и работы нет ничего!

-Увидишь еще! Хотя после всего, что мы видали, в цирке вряд ли будет тебе весело, – попытался я пошутить.

-Ну да, уж как-нибудь, нормально ведь жили, пока эта колымага не прокатилась по нам! — вздохнул Сашка, взмахнув своими громадными ручищами.

-Какая колымага?

-Да война, будь она проклята!

Мы замолчали, тихо шагая дальше, каждый думая о своем. Дождик стих, уступив место нервному солнцу, осветившему тянущихся по стерне и грязи людей, старательно обходящих воронки и валяющиеся человеческие останки в лужах крови. Стаи ворон кружили вокруг, покрывая поле своим, скорее кряхтеньем, чем карканьем.

-Э-эх! – протянул вдруг мечтательно Сашка, вытирая лицо, словно отряхивая тяжкую картину с глаз, - Сейчас в деревне хорошо! Сеяли бы с Варей чесночок, картошку бы рыли, ботву жгли. Благодать! Первачок опять же. Мда-а…

-А ты женат? – спросил я, — Что-то ты раньше не рассказывал про жену.

-Да! Варя моя ждет! — засветился в улыбке Сашка.

-Уж! Так и ждет? – пытаясь поддеть друга, сказал я, отстав предварительно, дабы не попасть в его громадные ручищи, — Думаешь там охотников до молодой бабы не осталось!

-Слышь, Петушок, если ты еще чего-нибудь про мою... - взвился Сашка.

-Ладно, ладно, я ж так, шуткую! — перебил я Сашку, понимая, что сморозил не то про светлое для Сашки чувство.

Помолчали. Сашка достал обрывок газеты. Свергнул козью ножку. Набил махоркой, выпотрошив её из кармана вместе с крошками хлеба. Закурил, прищурившись, выпустил облако дыма..

-Оставишь, - попросил я.

-Дык ужо не знаю, подумаю, - оскалился Сашка, - Ты ж, эвона, про мою жену!

-Дурак ты, я ж пошутил! — остановился я.

-Да, ладно, я тоже! - сверкнул желтыми зубами на пыльном лице Сашка.

-А у тебя и дети есть? – спросил я его.

-Ну!

-И кто? Девка?

-Сам ты, девка! Что ни на есть пацан! Варя писала, что мужик растет, помогает во всем, крышу о прошлом годе залатал, любо дорого поглядеть. В пятом классе ужо!

-Хорошо тебе! А я вот так и не женился. Просто не успел. Была у меня одна, уж я тебе скажу! И война, су-у-чье вымя!

-Ой да ладно, успеешь еще! – оскалился Сашка, подбадривая теперь меня, - На покури, ужо!

Промозглый воздух вдруг ухнул и завыл. Росший недалеко куст подлетел над землей, блеснув бесстыдно белыми корнями и закувыркался. Комья грязи пролетали мимо, рассыпаясь в мелкие брызги. Я ткнулся щекой в стерню, оглушенный внезапным грохотом и стоном. И вдруг увидел Сашку. Он тихо оседал вниз, держа в руке самокрутку. Что-то красно-грязное стекало по его щеке. Ослепительно белые кости выпирали из головы. Волосы вместе с кожей болтались на каком-то лоскутке кожи. Сашка медленно падал, взметнув ручищи к небу, словно в какой-то мольбе. Кровь, бурля, лилась из открытого рта, пытающегося что-то кричать. Я вскочил. В голове не стихал металлический протяжный звон. Сашка упал. К нам бежали. Лейтенант открывал рот и что-то орал. Я не слышал ничего. Я смотрел на Сашку. Он лежал, раскинув громадные крестьянские ручищи и смотрел одним глазом в бесконечное небо, словно силясь найти там какой-то ответ. Другой глаз был смешан с красно-черной массой и белыми осколками костей. Одна нога подвернулась, вторая была в портянке. Сапог валялся поодаль. Портянка слегка размоталась, рядом в траве запутался бумажный треугольник. Видимо это было письмо, которое Сашка не успел дочитать, спрятав за голенище до удобного случая.

-Жив?! – пробил звенящую в моей голове тишину зычный голос лейтенанта.

-Да! – просипел я, пытаясь стоять, меня трясло, и ноги подламывались беспомощно.

-Значит так! – распорядился лейтенант, - Ты, Навозин, остаешься здесь, похоронишь товарища и до деревни, мы будем там.

-Есть! – ответил я, пошатываясь.

-Да сядь ты, твою ж..! – матюкнулся лейтенант, - Документы не забудь взять у него.

-Слушаюсь! – сказал я, откуда-то издалека слыша свой голос.

-А вообще я заберу документы сам, - сказал лейтенант, посмотрев на меня и зашарив по карманам Сашки.

Достал красноармейскую книжку из Сашкиного кармана и сунул ее в свой. Потом достал какую-то тетрадку из планшета и переписал данные с красноармейской книжки. Белый клочок картонки выпал из Сашкиных документов. Лейтенант поднял его со словами: «О, красивая!». Потом протянул картонку мне: «Напишешь ей письмо! Адрес на обратной стороне!»

Я молча взял бумагу, это была фотография молодой женщины. Волосы аккуратно расчесаны на пробор. Простое русское лицо. Глаза тревожно смотрели на меня, словно спрашивая: «Ну как там мой Саша?». Я оглушено сидел в розовом тумане, затекающим с вновь начавшимся дождем в мои глаза.

«Все, мы пошли! Ждем тебя, как похоронишь - в деревню!» - вернул меня в реальность голос лейтенанта, — Сапоги не забудь снять с него, еще пригодятся живым!» Ушли. Тишина. Хоронить. Сапоги. Смертельно хотелось курить. Ветер шевелил волосы на остатках Сашкиной головы. Самокрутка еще дымилась в руке друга. Дрожащими руками я взял папиросу, жадно затянулся, потом повалился ничком прямо в грязное месиво и завыл, не сдерживаясь, зарываясь в стерню, царапая грязь ногтями, стуча по земле сжатыми что есть сил кулаками. Я безумно хватал комья земли зубами и грыз. Слезы катились по лицу, а я вгрызался в русское поле, которое стало последним в жизни моего друга. Глухой стон уходил в жирный сочный чернозем, пропитанный кровью людей и соляркой. Я был один, поэтому не стесняясь, отдал родной обгоревшей земле всю свою ярость от несправедливой жизни и нелепой смерти. После я долго сидел, обхватив голову руками, раскачиваясь. Мухи ползали по лицу Сашки, точнее по тому, что от него осталось. Кровь еще струилась по щеке, собираясь в лужицу в пожухлой траве. «Вот такой вот цирк, Сашка!» - прошептал я, вытаскивая из его кармана остатки махорки с крошками хлеба и сворачивая козью ножку дрожащими руками. Сашка молчал, смотря одним уцелевшим глазом уже на меня, как будто снова пытаясь узнать что-то. Я закурил и вонзил осколок снаряда, найденный мной тут же, в землю..

Через полчаса могила была готова, я опустил туда Сашку, прикрыв лицо громадным лопухом и, поплевав на ладони, начал зарывать друга. Запах свежей крови стал утихать, сменившись запахом горелой травы. Почему-то представилась деревня. Осень. Костер из ботвы, печеная картошка, женский голос, распевающий песни где-то вдалеке, мужской беззлобный матерок, раздающийся из соседского дома. Не было бы никакой войны, помогал бы я Сашке рыть картошку, а не могилу! Я взял комок земли и размял его в ладони. Кормилица! Сколько же еще в нее уйдет ни в чем неповинных людей? За что это все? Кому это нужно?! Ради чего?! Я не заметил, как проорал последние слова, отскочившие эхом от лежащей вдалеке деревеньки. Потом я врезал таким отборным матом по округе, что стая ворон, испуганно поднялась черной тучей над всем этим … и скрылась в лесу. Посидев еще, я сгреб руками остатки земли, прихлопнув холмик ладонями, положил сверху охапку травы с какими-то цветами, прижав их камнем. Снова закурил…. Бл… Забыл снять сапог.. Второй валялся рядом… Бумажный треугольник трепыхался в траве тут же. Я развернул письмо, прочел: «Здравствуй, Саша!»…

Покурив еще, я взял исписанное мелким женским почерком письмо, которое выпало из Сашкиного сапога и послюнявив карандаш, вывел на обратной чистой стороне, стараясь не капать на бумагу грязно-красным, стекающим по моему лицу: «17 сентября 1943 года. Дорогая Варя и сын 11-ти летний, не знаю как звать, ваш муж и отец убит 17 сентября 3 часа дня…»

#ВашМакаров

Вне очереди. (Это тоже было войной...)

https://www.9111.ru/questions/777777777734229/