Афган...

Вытянувшись на полу «вертушки», лежал Иванов, разбросав в стороны руки с красными разводами засохшей крови на них и густым слоем пыли на усталом лице. Чуть дальше, опершись на ствол автомата, с застывшей на лице молчаливой улыбкой Одеса, за ним, на жесткой тумбе-лавке, просунув руки в свисающие шелковые ремни безопасности, ротный, рядом, на носилках, Черкас с разорванным плечом и солдат Горин, раненный в ногу.

Чуть далее Зуев все еще безумно сопел, прижимая к груди сложенные крест-накрест руки, шевелил безмолвно губами, открытые глаза были наполнены ужасом первой в его жизни кровавой схватки.

И вышедшие из боя живыми солдаты-салаги с каменными лицами. У Сергея до сих пор тряслась правая рука, сжимавшая за миг до смерти гранату для него и его друга, который и не почувствовал бы того, что могло произойти. Он смотрел на Черкаса и на своих боевых товарищей, он смотрел на них, и слезы непроизвольно струились у него по щекам, падали на железный пол остервенело ревущего, уходившего от преследования вертолета.

Дорога домой, в батальон, была мучительно долгой. Вертушки то резко поднимались вверх, задрав свой горбатый нос, петляли между горными хребтами и скальными выступами, пытаясь выйти из зоны массированного обстрела.

Казалось, что "духи" были везде, пули глухо звенели, плющась о бронированные бока машины. «Вертушка» то кренилась набок, прижимая уставших, измотанных неравным боем разведчиков друг к другу, то поднималась вверх, то падала стремительно вниз, едва не касаясь земли, в бешеном движении парила над ней, так что барабанные перепонки трещали и от скрежета производимого ножками медицинских носилок, слабо притянутых на скорую руку.

Разведчики расслабились когда вертолёт принял своё привычное положение в воздухе поднявшись над горами и разглядывая друг друга успокоились понимая, что из этого неравного боя они вышли с честью.

– Ну, как там наш друг? – спросил лежащий на полу Иванов. Приподняв голову, он кивнул на носилки, где лежал и постанывал Черкас.

– Будет жить, – утвердительно крикнул Сергей, не слыша своих слов в шуме вертолета.

Сомкнув указательный и большой пальцы в кольцо жестом он посмотрел на Черкаса, который лежал уже с широко открытыми глазами, морщась от боли при каждом толчке боевой машины.

– Ну, ничего, дружище, в батальоне "Пинцет" из тебя сделает нового человека, склеит и в госпиталь, а потом брат домой – придвинувшись к носилкам, на которых лежал Черкас, в самое его ухо сказал Крымов.

Черкас еле заметно дернул немыми, налившимися тяжестью веками.

– Ничего, ты сильный, я знаю, – уверенно, магически выдавил из себя Сергей. Вертолет натянуто ухнул, провалившись в воздушную яму, подбросив своих пассажиров с замиранием в сердце.

– "Пинцет" тебя заклеит – и в госпиталь, в бригаде из тебя сделают «одуванчика», – с натянутой улыбкой повторил Сергей. Все засмеялись, прерывая затянувшееся молчание.

– А, Зуев-то, Зуев, наш салага, мо-ло-дец, духов мочил, как профессионал, с колена, – вдруг крикнул опомнившийся Одеса. Улыбаясь, он посмотрел на Губанова. – Ротный, земляк-то твой прошел крещение огнем.

И не знал Одеса, что Зуев видел, как Сергей с гранатой в руке прижимался к Черкасу. И не знал Одеса, что этот «салага», появившийся здесь только месяц назад после карантина, тоже готов был умереть, отстреляв последнюю ленту в пулемете. Он, как и Сергей, сжимал в руке гранату, готовый до конца защищать свое солдатское достоинство и честь Родины, что дано не каждому, и плакал навзрыд, готовясь к смерти в первый и последний раз.

– Молодец, земляк, так держать, – отозвался короткой похвалой ротный, прильнув к холодному стеклу иллюминатора.

Зуев чуть заметно покраснел, может быть, от гордости перед своими сослуживцами, боевыми товарищами – никто этого не знал, – прижал крепко к груди остывший пулемет, опустил голову, пряча свои влажные от слез глаза.