Дети – будущее России: от этой фразы мне становится страшно

Дети – будущее России... Каждый раз, когда я слышу это выражение, мне становится страшно. Почему?

Давайте разберемся.

Каждый день по радио, СМИ, Интернету мы слышим новости о том, что подростки убивают, насилуют, грабят, издеваются над людьми – и от этих людей сегодня зависит будущее России.

По данным Портала правовой статистики, только за начало 2019 года, а именно статистика за январь и февраль 2019 года выявила в России 5455 преступлений, совершенных несовершеннолетними. И это данные статистики только за 2 месяца. Сегодня каждый второй подросток сидел в колонии или тюрьме. Вот что вспоминают подростки отсидевшие срок.

«Когда я сидел на СИЗО, я впервые увидел, как опускают людей, и не только это. Там я узнал, что такое педикулез и другие венерические заболевания, это очень страшно, бывали дни, когда я чувствовал себя даже беспомощным. Администрация на СИЗО относится плохо, да и кормят не очень. Хоть на свободе я жил и в детском доме, но зато был всегда чистым и сытым, на каникулы ездил к тете, а здесь – никуда, только камера и все, такое чувство, как будто ты зверь, загнанный в угол, и некуда тебе бежать» (Олег, 16 лет).

«Меня посадили 9 октября 1998 г., и первое, что я увидел, это был сырой мокрый подвал с коридором, по бокам которого были камеры. Меня обшмонали, забрали шнурки, ремень, цепочку и т. д. Когда меня завели в камеру, я увидел деревянные нары и деревянную возвышенность, которая была подушкой, матрасы и подушки там были запрещены. В углу стоял бачок, это был туалет, его выносили 1 раз в день. Я попытался заснуть, но в голову мне лезли всякие мысли, и еще очень мешала лампочка, которая не освещала, но и не давала уснуть. Светила она очень мерзко и противно, а вокруг еще шуба из четырех стен. Камера 3 на 3 метра, где нельзя походить, т. к. очень мало места, в КПЗ прогулки запрещены. Через час у нас открылась дверь – это была проверка, и начальник КПЗ сказал надзирателю, чтобы он отвел меня мыть полы, и я пошел с ним. Он показал, где что лежит, и сказал мыть конвоирку, я, конечно, отказался. Он позвал еще одного надзирателя, и они вдвоем начали заставлять меня уже не морально, а физически – били руками и ногами, но я удержался. Потом начали вставлять карандаши между пальцами и сжимать, но это не помогло (т. к. мне было 14 лет, и пальцы у меня были маленькие), и они начали совать мне руки под холодную воду, но я опять же не сломался и уже держался из последних сил. Наконец они поняли, что от меня этого не добиться, и закинули обратно в камеру. Я лежал до вечера и не мог повернуться, т. к. у меня все ныло и болело. Я пощупал свое ребро – оно было сломано. Я все думал, какие они сволочи, как они обращаются с людьми, наверное, с немцами и то не так поступали, как с нами. Я попытался пошевелить пальцами, но это было бесполезно – они были отморожены, и была такая опухоль, что даже если их растопырить, то они все равно получались сомкнутыми... Вдруг я получил чем-то по голове, и в глазах начало темнеть. Это была резиновая дубинка. Я очнулся через пару секунд на снегу, меня пинал ногами какой-то мужик и орал: «Встать! Встать!» Это был большой мужик, лет 40, с большими плечами, головой как шар и кулаками как кувалда. Я кое-как встал и пошел к автозаку. Тут сразу же все разорались: «Бегом, бегом!», как собаки. Пока я дошел до автозака, я получил еще пару раз дубинкой, но уже по спине» (Саша, 16 лет).

«Когда я первый раз попал в камеру, то я сначала сильно испугался, так как, когда я сидел на ИВСе, то там рассказывали, что на малолетке творится страшный беспредел, рассказывали, как на ней издеваются со всякими придирками и подколами. "Но вот и я попал в этот ад", – думал я. Я не знал, что говорить, как вести себя с сокамерниками, ведь я еще ни разу так вот, лицом к лицу, не сталкивался с такими лицами. Они сразу стали расспрашивать, как и что я сделал. Неохотно поделившись своей делюгой, я стал присматриваться к ним, они как-то странно себя вели, все что-то шептались. Потом, как выяснилось, они делили между собой вещи, которые у меня были, как говорят, стали меня крутить на все, вплоть до трусов. Трусы я, конечно, не отдал, но остался в одной майке, тапках и трико. Это была самая ужасная тюрьма, на которой мне пришлось побывать» (Вадим, 16 лет).

«В 14 лет я получила свое первое наказание: три года условно. Я была несмышленая и попадала под влияние других людей, и мной можно было воспользоваться как угодно. Во время следствия, чтобы проучить меня, в дежурной части посадили в камерку, там очень пахло клопами, а моя подельница сидела в коридоре, пристегнутая наручниками к батарее. Нас держали допоздна, пока не набралось достаточное количество людей, чтобы отвезти нас в КПЗ. Милиционеры смеялись, подшучивали над нами, считали нас девочками с улицы или, как их называют, "путаны". По внешности выглядели мы не на 14 лет. Нас посадили в их машину и пристегнули наручниками к окну, чтобы не убежали. Я очень плакала, так как у меня уже болели руки и мне было очень страшно. Меня посадили в одиночную камеру, там было очень сыро, пищи не было, было очень много крыс. С кровати я боялась сойти. Так меня держали трое суток» (Маша, 17 лет).

«Первый день на этапе я провела ужасно, так как с нами обращались как с собаками, когда из ИВС нас отправляли в СИЗО. Нас посадили в автозак и повезли к "столыпину", в автозаке было темно, было душно и грязно, а когда нас загружали в вагон, то нас швыряли, как ненужные вещи, а кто шел медленно, того били дубинками по спине. В тройнике нас было много, очень тесно, а ехать в поезде приходилось много времени, очень хотелось есть, спать, помыться. В туалет выводят один раз, а некоторый конвой не выводит вообще, и девушки писали в бутылки и в кульки, это издевательство. В тройник нам засыпали сухую хлорку, и весь путь мы дышали ею. Этап – это ужасный путь, и, чтобы его пройти, нужно мужество, и это очень сильно влияет на психологию человека, человек ожесточается еще хуже. Я прошла через все это, и никто не мог мне помочь и заступиться» (Тамара, 17 лет).

Я ни разу не слышала от ребят о том, чтобы при задержании в полиции присутствовал психолог или педагог. Видимо, нет специальной инструкции, рекомендующей обращаться с задержанными подростками с особой строгостью, с ними обращаются с той же жестокостью, как и со взрослыми, но для лабильной юношеской психики, крайне подверженной любому влиянию извне, эта жестокость и унижения не проходят даром.

После испытаний СИЗО и этапа подростки наконец попадают в колонию. Воспитательные колонии расположены далеко не в каждом регионе. В Тверской области, к примеру, одной из самых обширных и бедных в средней полосе, воспитательной колонии нет. Тверские подростки отбывают наказание в основном в Псковской и Орловской областях. Следовательно, за свой срок большинство ребят не увидит своих родственников ни одного раза, даже при их наличии и при их желании посетить подростка. У многих нет материальной возможности даже собрать посылку. Девочки иногда следуют по этапу до 3 месяцев, через всю Россию. По словам лагерного начальства, в ежегодный традиционный «родительский день» не больше четверти ребят посещают родные.

Сама атмосфера в колонии чрезвычайно тяжелая. Жестокость замкнутого коллектива, достаточно несчастливых подростков, которых к тому же никто не учил состраданию и сочувствию (жестокость, неоднократно описанная в литературе от Диккенса до Голдинга и Приставкина), усугубляется жестким обращением администрации колонии с воспитанниками – жестокостью порядков колонии, которая проистекает, на мой взгляд, с одной стороны, из семидесятилетних традиций ГУЛАГа, не изжитых ни в современном вольном обществе, ни в системе исполнения наказаний, и с другой – из нищеты, экономического неблагополучия воспитательных колоний, когда не хватает всего и всех, в том числе воспитателей, психологов, врачей, священников, учителей.

Лагерное начальство, охранники и воспитатели из-за этого вынуждены опираться на так называемый «актив» или «бугров» (по терминологии малолеток), чтобы держать в подчинении основную массу подростков. При этом провоцируются и укрепляются такие проявления личности, как доносительство, подчинение грубой силе, соперничество, корысть, трусость и забитость, отказ от индивидуальности. Вступающий в «актив» имеет гораздо больше шансов уйти по УДО (условно-досрочное освобождение), поэтому, в частности, в «актив» идут подростки с большими сроками, сидящие за убийство, то есть обычно личности более агрессивные и сильные.

Кроме неблагоприятной психологической атмосферы, подростки в колонии страдают также от крайне тяжелых материальных условий. В воспитательных колониях обычно ничего не производят или производят очень мало (наличие производства поддерживает взрослые колонии и дает заработок заключенным). На содержание одного подростка отпускается государством в сутки около 20 руб. Чтобы обеспечить хотя бы минимальные потребности, избежать голода, приходится изворачиваться перед начальством колонии, выращивать овощи, разводить домашний скот и птицу, выпекать хлеб и тому подобное. На всех этих работах заняты сами подростки.

Катастрофически не хватает витаминов, медикаментов (в известных мне колониях даже зеленку разбавляют в 2-3 раза), белья, в том числе постельного (а около 10 % мальчиков в заключении страдает энурезом), одежды, сменной обуви, книг и учебников, тетрадей, ручек, конвертов, мыла и моющих средств.

В колониях, которые расположены в основном в сельской местности, нет горячей воды, и баню подросток посещает один раз в неделю даже летом. Отсутствие витаминов, медикаментов, адекватной врачебной помощи, теплой одежды и полноценной пищи, гигиенических средств подтачивает здоровье подростков: кроме постоянных простудных и желудочно-кишечных заболеваний, гепатита, во всех воспитательных колониях распространена стрептодермия – «тюремная гниль», как называют ее сами малолетки. Это особенно бросается в глаза при посещении колонии, поскольку пораженными оказываются и руки, и лицо.

Шрамы, по словам автора воспоминаний, остались у него на всю жизнь. Попытки отдельных начальников колоний как-то разнообразить жизнь ребят, эмоционально и интеллектуально, устраивать концерты, вывозить их на экскурсии, создавать музеи жестко ограничиваются все той же материальной нуждой.

«Когда меня привезли в зону, то я никак не мог привыкнуть к такой жизни. Сам я парень деревенский, очень стеснительный и безотказный, и для меня такая жизнь показалась очень трудной. Я хотел бежать, но об этом узнали. Если бы я убежал, то, может быть, меня и поймали, но от своей мысли я долго не мог отказаться. Сижу я здесь вот уже больше e месяцев, а мне ни разу не прислали не посылки, ни письма, и надеяться не на кого. Если бы вы знали, как здесь трудно и одиноко, мне иногда даже не хочется жить» (Сережа, 15 лет).

«В этих стенах я научилась хорошо разбираться в людях и могу сказать одно, что в этих местах друзей нет, т. к. каждый думает только о себе, как бы ему было хорошо, и каждый ищет здесь выгоду. Если ты кому-то доверился, то тебя предадут, так что нельзя никому доверять» (Ольга, 17 лет).

«Я хотел, чтобы они выслали мне посылку, потому что у меня здесь ничего нет, но они мне написали, что сами еле сводят концы с концами. Денег не хватает, чтобы прожить от пенсии к пенсии, даже на хлеб» (Саша).

«Я не прошу у вас ничего, только пришлите мне штаны и ботинки» (Вадим).

«Когда человек попадает в воспитательную колонию, чувства, которые он испытывает, – это гнев, злость на людей, которые остались на свободе, и все это хранится у него в душе, до того момента, пока он не освободится» (Николай, 17 лет).

«Я нахожусь в заключении вот уже почти десять месяцев, и за это время ни разу не видел кого-нибудь из своих родных или близких мне людей. Я считаю, что это самое ужасное, когда ты лишен возможности увидеться с близкими. У меня нет такой возможности из-за того, что у моих родителей, можно так сказать, финансовое положение в семье не совсем в порядке. Из-за чего я здесь и нахожусь» (Лева, 17 лет).

«Я постараюсь сюда больше не возвращаться. Тут так плохо без мамы. Я думаю, что мама сейчас переживает за меня и плачет» (Дима, 15 лет).

«Я сам попал в тюрьму почти в 15 лет. (Это в первый раз.) То, что меня посадили и этим самым думали исправить, то ошиблись. Наоборот, в тюрьме человек ожесточается и начинает при этом уже строить планы на будущее, я имею в виду, как совершить очередную кражу, к примеру. Ведь в колонии друг другу рассказывают о своих похождениях. А слушая все это, можно для себя сделать выводы. Например, человек попался на этом месте, т. е. совершил ошибку, а я сделаю так же, но эту ошибку обойду чуть-чуть. Я сам многому научился на "малолетке". За три года, что я там провел, узнал в отношении краж много-много. И вот потом, когда этот "малолетка" выйдет, решит все это, что он познал, произвести в реальность. Вот вам и преступник родился. А чтобы такого не было, надо с ними заниматься, а не сажать. Самое главное – это правильно отреагировать на все, что он натворил, он ведь ребенок. И прежде всего нужно думать о нем, а не о преступлении. И главная задача – сделать так, чтобы жизнь ребенка не была раздавлена навсегда. И необходимо выяснить в первую очередь причину, толкнувшую его на это» (из письма пожизненно заключенного).

«Здесь, в колонии, пацаны относятся ко мне плохо. Им с воли приходят письма, посылки. Попросишь покурить, а они кричат – ты черт, бомж обиженный, вон бычки собирай и ешь объедки. А я говорю, что придет время, и буду собирать, ведь никто мне ничего не пришлет и не принесет. Плохо мне в зоне живется. На воле жилось и плохо и хорошо, а тут только плохо» (Эдуард, 16 лет).

«...Я чувствую себя очень плохо. Здесь я стал очень злым и некультурным человеком, каждый день с кем-нибудь ругаюсь. Мне очень бы не хотелось ни с кем ругаться, но меня заставляют своим характером другие воспитанники. Я болею гепатитом С, и что-то здесь такое дают в столовой, после этого у меня очень болит печень, бывает даже задыхаюсь» (Максим, 17 лет).

«...В моей жизни случилось самое страшное – разлука с моими родными и близкими на длительное время... Так получилось, что сейчас моя мама тоже находится в местах лишения свободы... Я сначала проклинала все суды и всех прокуроров на свете. Здесь, в колонии, со мной однажды произошел волнующий инцидент (в подробности вдаваться не буду). Тогда сотрудник поставил меня перед выбором, задал конкретный вопрос, и я ответила, что не хочу звереть, а это действительно так. На мой взгляд, из 100 % заключенных 90 % освобождается зверьем, в прямом смысле этого слова» (Ольга, 18 лет).

«С самой первой минуты, как меня с сестрой и подругой арестовали, я стала сталкиваться с человеческой подлостью, а особенно здесь, в колонии. Да, я ожидала встретить такое же в этой системе, но никак от таких же, как и я, то есть осужденных девчонок. На каждом шагу какая-нибудь да хочет тебя "утопить". Нужно иметь много душевных, внутренних сил, чтобы отсюда освобождаться нормальным человеком. К сожалению, здесь таких немного, практически вся масса сливается в серый цвет. Самое ужасное, что зона учит людей искусству лицемерия, эгоизма или развивает то, что еще только начинало развиваться в зародыше. Сотрудники стараются изжить это, но у них в ближайшем веке ничего не получится. Нет тяги к хорошему с нашей стороны. Одни лишь маски добра, раскаяния за свое совершенное преступление и переосмысливание своей жизни» (Светлана, 17 лет).

«Здесь, в этой половине этого мира человек замыкается в себе, он становится грубым, некоторые люди становятся озлобленными на тот мир, который они потеряли. Человек в этом мире теряет здоровье, почти у каждого человека нарушается психика» (Артем, 19 лет).

«Когда я выйду, то больше такого не повторится, т. е. воровства. Сейчас я сижу и думаю, зачем я все это делал... Некоторые думают, что все, кто сделал плохо человеку, они уже не люди. Но это не так. Если бы понимали таких людей, они бы на первый раз прощали... Я ни разу не видел хуже, чем тюремное заключение» (Илья, 14 лет).

«Зона, особенно если человек провел в ней достаточно большой срок, озлобляет человека, учит быть более хитрым, более изощренным в своих поступках, деяниях. И где гарантия того, что после освобождения он не станет матерым преступником» (Антон, 17 лет).

Распорядок дня в воспитательных зонах построен так, что у ребят практически нет свободного времени – работа, занятия в школе, ПТУ, уборка территории, обязательные построения и маршировка несколько раз в день, даже для девочек. Передвигаться по колонии можно только строем или со специального разрешения воспитателя. За провинность одного человека следует наказание всего отряда. Например, мальчиков могут заставить приседать полчаса. Некоторые при этом падают в обморок. Все это ведет к подавлению индивидуальности – подросток, часто уже при поступлении в колонию достаточно эмоционально и интеллектуально инфантильный, не может научиться принимать решения, быть ответственным за свою жизнь и поступки.

Никто не пытается при освобождении трудоустроить подростка или предоставить ему хотя бы место в общежитии, он возвращается в те же нечеловеческие условия, в частности к родителям, лишенным родительских прав, у которых он прописан. Как ни тяжела жизнь в зоне, к ней так или иначе привыкают, и многие подростки страшатся освобождения, отдавая себе отчет в том, какая судьба их ожидает на воле. «Здесь, в колонии, меня знают все сотрудники, и я, конечно, всех. Я очень привыкла к ним, а есть и такие, которых я действительно люблю как родных. Я по ночам иногда плачу, как представлю, что скоро меня здесь не будет, что там на воле не к кому будет обратиться даже за простым советом. После освобождения я вообще не знаю, куда ехать, как жить и, самое главное, на что жить? Сама я не смогу выжить, так как я еще ребенок, которому нужна материнская поддержка. Не хочу я отсюда уезжать!» (Аня, 16 лет).

Труднее всего проследить дальнейшую судьбу отсидевших подростков, когда они разъезжаются в разные стороны. Большинству совершенно не до того, чтобы писать письма и рассказывать о своих проблемах. По официальной статистике, каждый третий освободившийся с «малолетки» попадает снова в тюрьму. Некоторые свидетельства безвыходности положения освободившегося подростка я получала от взрослых заключенных, чей тюремный путь начинался с «малолетки». В частности, одна моя сорока – восьмилетняя респондентка провела в заключении 21 год, начав с семнадцатилетнего возраста. Все сроки она получила за кражи, считалась злостной рецидивисткой и отбывала свой последний срок в колонии строгого режима.

«...домой приехал и начал заниматься с паспортом, начал заниматься с глазами, ну, в общем, оформлять инвалидность (у автора письма отслоение сетчатки на одном глазу и практически незрячий второй глаз, за все два с половиной года пребывания в колонии он так и не был отправлен на обследование и лечение в глазную больницу), сейчас бегаю, сдаю анализы» (Игорь, 17 лет).

В конце концов, у части людей, побывавших в заключении в юности, остается только два пути, и неизвестно, какой из них страшнее. Первый – это получать все новые и новые сроки, все глубже вживаясь в тюремную структуру и субкультуру, и после очередного освобождения, по достижении пенсионного возраста (если удалось дожить), отправиться в дома престарелых для «спецконтингента», иными словами, бывших заключенных. И второй – стать бомжом, тоже с перспективой умереть, не дожив до старости.

Будем все же надеяться, что эти подростки смогут изменится в будущем и переменят нашу жизнь к лучшему, а пока остается только бояться за будущее России.

Нужно воспитывать своих детей таким образом, чтобы им не хотелось совершать преступления. Многие подростки совершают преступления от безвыходности, например, если пьют родители и не уделяют им внимания, они вскоре так же становятся на этот путь и начинают пить, воровать и убивать, грабить, насиловать и издеваться над людьми. Если у родителей нет денег на их воспитание, одежду, многие подростки начинают воровать. Часто подростки попадают под влияние дурных компаний и становятся преступниками. Причины могут быть разными. Наша задача – сделать из своих детей добропорядочных, законопослушных граждан России, которые никогда не встанут на преступный путь.

Ваше мнение, уважаемые коллеги и подписчики?