Памяти наших журналистов. Россия и Украина

Ян Таксюр – киевлянин, писатель, публицист, историк… Человек с большой буквы. Таких все меньше остается в нашем мире. Потому что страшно быть Такими, это опасно для жизни.

Рассказ Я. Таксюра «Заговор квартеронов» я записала в сокращении. Рассказ был написан и опубликован в июне 2013 года. Это фантастика. Которая, увы, слишком быстро сбывается. То, что автор предсказывал на пятидесятые годы нашего века, то есть через тридцать лет, происходит уже сейчас.

Мне захотелось назвать рассказ «Подоляночка». В этом названии свет в конце темного туннеля. Не случайно автор заканчивает свою мрачную антиутопию словами из этой прекрасной народной песни.

ПОДОЛЯНОЧКА

По рассказу Яна Таксюра «Заговор квартеронов»

В Киеве я был впервые. Когда в 2020-м мои родители уезжали из Киева, мне было полтора года. И вряд ли я мог что-нибудь помнить. Было темно, а я видел тот же город, но только залитый солнцем. Видел белые каштановые свечи. Вдыхал свежий ветер, прилетевший с Днепра. Слышал счастливый смех.

Потом всё исчезало, и я опять погружался в темноту нынешнего вечера. Что это было, не знаю. Быть может, память моих родителей генетически передалась мне.

-Стояты! Не рухатысь!

Я обернулся. Два патрульных в синих плащах с жёлтыми повязками на рукавах смотрели, не отрываясь. Я сразу достал документы.

-Мэта перебування? - просипел один из них.

-Цель вашего визита, - перевёл сопровождающий Дмитро.

-Журналист. Приехал на международную конференцию.

-Журналист? – ухмыльнулся второй патрульный. - А що про нас напышеш?

-Ещё не знаю, я только что из аэропорта.

-Тилькы напиши про нас правду, - проговорил первый с весёлой угрозой.

-Щоб повэрнувся здоровый, - добавил второй, и патрульные засмеялись.

-До побачэння, пысака, - сказал старший, возвращая документы.

Мы с Дмитром двинулись дальше. Времени было часов девять вечера, но в окнах свет почему-то нигде не горел. В парадном, в которое мы вошли, было темно, и стоял сырой запах, как в погребе.

Наощупь, держась за перила, я стал подниматься за Дмытром, едва различая перед собой его сутулую фигуру. Когда мы прошли этажей пять, я спросил:

-А лифта у вас нет?

-Чого?! - крикнул он сверху.

-Лифта!

-А-а! Нет-нет… – в голосе его послышалось неприятное шутовство.

На восьмом этаже он открыл металлическую дверь, зажёг в передней фитиль маленького жестяного светильника, и мы вошли в жилище. Тут был не просто беспорядок. Скопление уродливых вещей – облупленных шкафчиков, пыльных мешков, обрывков таблиц и мутных портретов каких-то людей – всё это поражало своим безобразием.

-Ничего вам не предлагаю и ничем не угощу, - с некоторым вызовом проговорил мой новый знакомый. - Газа нет, готовить не на чем.

Он зажёг второй крошечный светильник, и тот, коптя, стал медленно разгораться.

-А газа почему нет? У вас что, авария?

Дмитро замер. Несколько секунд он смотрел на меня как слепой. На лице появилось какое-то мучительное отвращение.

-Вы приехали оттуда и спрашиваете, почему нет газа.

Немного помолчав, он простонал сквозь зубы:

-Нэлюди…

Потом взял свёрток, провезённый мной через три пограничных кордона – посылку, которую мне передали его родственники, весьма влиятельные люди в России. Задумчиво подержал его в руках. Казалось, внутренне он боролся. Наконец, он резко положил свёрток на край стола, покрытого нечистой целлофановой скатертью.

-Послушайте, вы ничего не должны писать, не разобравшись.

-Что вы имеете в виду?

-Ну, вы не имеете права давать оценки нашей жизни. Вы не знаете нашей ситуации, не понимаете её.

Он указал на обтрёпанный стул без спинки. И когда я сел, горячо и нервно заговорил.

-Поймите, наши трудности естественны. Они логичны для переходного периода. Когда идёт полная перестройка сознания людей. Понимаете? Полная!

Дмитро снова покосился на свёрток. Его острый кадык задвигался, но он продолжал.

-Тридцать лет назад в нашем молодом государстве начался Великий Очистительный Процесс. Лица неукраинского происхождения были полностью отстранены от власти и от влияния во всех сферах жизни. Те, кто осознавали себя русскими, были вынуждены уехать на историческую родину. Евреи тоже уехали. Население страны стало чисто украинским. Вначале царило невиданное, невероятное… пиднэсэння.

Он замялся, подбирая русское слово.

-В общем, был небывалый подъём. Люди поздравляли друг друга, играла музыка. Не знаю, поймёте ли вы, но люди почувствовали радость обладания своей землей. Своей родиной.

Я снова не выдержал:

-Но может быть, уехавшие тоже считали эту землю своей родиной?

Он внимательно посмотрел на меня и внятно проговорил:

-Возможно, и считали. Но они ошибались. Мы были уверены, что начнётся полный расцвет во всех областях. Но, к сожалению, многого мы не знали. Выяснилось, что новый этап нашей вековой борьбы за Подлинную Украину связан с ещё большими трудностями. Да, мы освободились от иностранцев, но из-за эмиграции возникла острая нехватка специалистов. Коммунальные службы замерли. Жизненный уровень народа стал падать.

-Что же было потом?

-Вдруг оказалось, что внутри самих украинцев есть некая тайная болезнь, некая порча, которая не позволяет развернуться национальному гению. Это была своего рода бацилла. Попадая в организм, она вызывала тоску по прошлому, желание читать чуждых нам писателей и вообще тянуться к тому, что для нас губительно.

Например, внешне гражданин мог днём и ночью носить вышиванку и даже передвигаться в ритме гопака, но внутренне он был существом чужеродным. И таких мутантов были тысячи. На борьбу с ними мы бросили все силы государства. Создавались комитеты спасения. Всё это требовало средств. Европейский банк трижды выделял нам кредиты. Но деньги трижды исчезали. В стране начались судебные процессы. Похитители были найдены и казнены. Наконец, после гигантских усилий, после огромного напряжения народных сил, под руководством нашей правящей партии эпидемия была побеждена. Да, на это ушли практически все ресурсы, но моральное… пиднэсэння, то есть, подъём, снова наблюдался. Естественно, таких шумных праздников как раньше, не было.

Но вот… новое испытание.

Дмитро замолчал, облизал свои тонкие губы под обвислыми усами, и мрачно выдохнул:

-Дело в том, что в начале нашего движения те, кто на три четверти принадлежали к титульной нации, были записаны украинцами. А это было ошибкой! Четвертью своей натуры квартерон думал и чувствовал неправильно. Это ослабляло производительность и преданность общему делу. Мы поняли: пока квартероны живут и мыслят среди нас, никакого процветания не настанет.

Дмитро остановился, посмотрел в тёмное окно, а затем с каким-то безумным любопытством глянул на привезённый мной свёрток. Потом он схватил мою посылку из Сибири и выбежал в соседнюю комнату. Его долго не было. Слишком долго. Прождав минут двадцать, я неслышно подошёл к двери, за которой исчез хозяин квартиры. То, что я увидел за порогом, поразило меня.

Дмитро стоял, сгорбившись над низким столом, и жадно пожирал то, что было в посылке. Огромная жирная селёдка была на три четверти обглодана. Рядом с ней лежали золотистые очистки лука и почти съеденный, некогда, видимо, громадный кусок сала.

Наверное, он как-то ощутил моё присутствие и обернулся. Несколько мгновений он смотрел своим томительным взглядом, в котором смешались невыразимая ненависть и мука. А потом бросился на меня с ножом, стараясь воткнуть ржавое лезвие между моим горлом и грудью. Я схватил его за руку.

-Ты всэ розкажеш, гнида московська! – жалобно стонал он, тыча мне в лицо ножом и обдавая смрадным дыханием. – Падло…

Борьба наша была недолгой. Несмотря на высокий рост, он был слаб как подросток. Я легко вывернул его кисть, и нож упал на пол. Потом я оттолкнул его, выбежал в коридор, а затем на лестницу. Со мной была карта Киева, и я, сверяясь с ней, через полчаса уже был в нашем посольстве.

В тот же день меня объявили персоной «нон грата», и я был вынужден на маленьком дипломатическом самолёте отправиться домой.

Когда самолет поднялся над землей, и внизу показались чахлые тополя, каменный всадник с отломанной булавой и купол храма, с которого ободрали позолоту, я почувствовал такую тоску и жалость, словно был на могиле родного мне человека.

Внезапно во мне зазвучал голос. И послышалась песня. Это был голос моей матери. А песня та, что она пела, когда я лежал в колыбели. Слова песни давно забылись, но сейчас вдруг вспомнились. Мама пела их во мне. И я всё понимал:

Десь тут була подоляночка,

Десь тут була молодесенька.

Тут вона сіла, тут вона впала,

До землі припала,

Сім літ не вмивалась,

Бо води не мала.

За окном самолёта начинался дождь. По круглому стеклу потекли прозрачные капли. Я заплакал.

С 1992 в Украине убито более СЕМИДЕСЯТИ журналистов.

За этот же период в России убито более ДВУХСОТ журналистов.

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ.