Кому на Руси жить плохо. Или, три дня с Виктором Некрасовым

Часть вторая.

Встреча в местном Доме культуры.

Затянувшиеся до вечера обеденные посиделки мало чем отличались от предыдущей утренней трапезы, разве что было съедено больше сибирских пельменей и усугублено большее количество самогона. Поэтому на вечернюю встречу в районный Дом культуры все вышагивали в приподнятом настроении, растянувшись в одну шеренгу и перегородив, без того неширокие сельские улицы. Мне, как примазавшемуся к знаменитости, было ужасно обидно, что на нас обращают внимание местные жители разве что из-за роскошной японской фотокамеры, висевшей на животе Николая Гнисюка.

По пути в Дом культуры Михаил Иванович заглянул в парикмахерскую с целью навести марафет на голове, а Виктор Платонович в ожидании его, простецки примостился посидеть на траве под забором одного из домов. Я моментально пристроился рядом, пытаясь в очередной раз войти в историю. Меня просто распирал мальчишеский максимализм. Как же так! Я вот так запросто сижу рядом со знаменитым советским писателем, приехавшим в эту глухомань за тридевять земель, а к нему никто не подходит и не просит дать автограф! Они, что, не узнают его что ли? Мне было интересно, а Василия Шукшина узнали бы? Это только потом я понял, что вся знаменитость Некрасова заключалась в его скромности, неприметности в обыденной жизни и нежелании выделяться из народа, частью которого он был до конца своей жизни. Видимо, он просто устал от столичной суеты и славы, застольных подхалимных спичей в свой адрес, фуршетов и раздачи автографов, поэтому решил минуточку передохнуть прямо под забором на деревенской улице в алтайской глубинке…

В ДК народу собралось видимо-невидимо, даже некоторые стояли. Судя по всему, чётко сработало составленное в духе того времени объявление (менеджеров по рекламе тогда не было), заранее вывешенное на щите для киноафиши. Писатель с присущим ему красноречием рассказал о своей работе над книгой, в которую «взял» своего верного фронтового друга Михаила Волегова. Говорил он ровным, хорошо поставленным голосом, старательно выговаривая слова и опираясь на спинку стула. Это, очевидно, его и подвело. Кое-кто из присутствующих в зале проявил неуместную бдительность. Один пьяненький мужичок подошёл поближе к сцене и радостно крикнул: «А писатель-то вроде вы-ы-пивши!». Его тут же урезонили другие, патриотично настроенные односельчане и набросились на выскочку со словами: «Это ты выпивши, а человек, может, устал с дороги». Некрасов действительно ещё не совсем пришёл в себя после дальней поездки по железной дороге, пышного приёма однополчанина, поэтому кратковременного сна в палисаднике на траве ему оказалось недостаточно для полного «ни в одном глазу». Он был не прочь вообще пропустить это мероприятие. Больно уж не любил он всего этого, но пообщаться с народом был не против. Да и пропагандистскую машину уже запустили, и афиши расклеили по всему селу, и люди собрались. Поэтому бдительная баба Лена потревожила писателя в палисаднике в назначенное время.

Справедливости ради, но не в упрёк, следует отметить, что все три дня пребывания в Бурле Некрасов основательно прикладывался к рюмке. Думаю, что чисто по-человечески его можно понять. Без малого через три десятилетия встретил дорогого сердцу человека, с которым столько каши съел из одного солдатского котелка, вот и расслабился. Ведь на фронте-то ему не положено было пить с подчиненными. Устав не позволял. А тут все равны, «не чингов, не рангов».

Поскольку дядя Миша и его гости проявляли по отношению ко мне завидный либерализм и не выгоняли меня из-за стола, я имел возможность слушать застольные беседы и удивляться знанию писателем английского языка, на который он периодически переходил. А однажды перед очередным тостом Виктор Платонович налил мне стопку, настоянной на хмелю самогонки, в которой уздечка плавится, как говорят в народе. Домочадцы пробовали протестовать (ведь мне в июне того года только четырнадцать стукнуло). Но Некрасов был неумолим и, наигранно насупив брови, слегка треснул кулаком по столу с воскликом: «Может ребёнок выпить свои сто граммов?» Вопрос был исчерпан. Рюмка тоже. Между прочим, вкус того «натурпродукта» до сих пор помню. Позднее, в воспоминаниях хорошо знавших его людей, я прочитал, что ни в правдолюбии, ни в других увлечениях меры он не знал - и там и там был несдержан, порой от одиночества, тоски и широты русской души.

На следующий день все снова много ели и пили. Для утряски желудка гоняли по селу на двух допотопных мотоциклах «Иж» и «Восход», поочерёдно упражняясь в мастерстве вождения. Отведённые Некрасовым самим себе на поездку три дня, пролетели как одно мгновение. Фронтовые друзья предавались воспоминаниям, фотографировались на память, словно предчувствуя, что эта первая после войны встреча станет последней. Из тех многочисленных снимков сорок восемь лет я храню несколько фотографий. Подаренных мне Николаем Гнисюком, как самую дорогую реликвию в память о замечательном человеке.

Все вместе – гости и местные выезжали в Кулундинскую степь побаловаться ночной рыбалкой, но меня, как малолетку, на ночное мероприятие с собой не брали. Поэтому подробности о проведённом на природе времени и разговорах мне не известны. Возвращались они каждый раз довольные, с хорошим уловом пеляди и простипомы, которых Виктор Платонович сразу же окрестил матерным словом, и созвучным словечком «проститутка». Несколько не в духе был после рыбалки только партийный работник, который, как я потом узнал, успел повздорить с Некрасовым по поводу взглядов на неисчерпаемые природные богатства Сибири. Хочу быть правильно понятым. Некрасов был именно таким, а вернее, таким запомнился мне, четырнадцатилетнему мальчишке, который в ту пору даже и догадываться не мог о личной жизненной трагедии и предстоящем очернении этого великоросса, о немилости к нему партийных вождей и предстоящей хуле его имени.

А тогда в захолустном сибирском райцентре Бурла проходили дни Некрасова и в ДК демонстрировался, специально привезенный из краевого центра фильм «Солдаты». Не путайте сериал с аналогичным названием, 2000 –х годов. Как и подобает «побратимам», Михаил Иванович и Юрий Васильевич Соловьёв перед началом фильма перерыли семейный альбом в доме Волеговых в надежде найти хоть какое-то внешнее сходство, хотя бы в ранних фотографиях. А найдя эту мнимую похожесть, оба по-детски наивно радовались, обнимались и чувствовали себя настоящими братьями.

Возвратившись домой на Владимирщину, после проведённых у брата в Бурле летних каникул, я с радостью увидел в журнале «Советский экран» статью Виктора Некрасова «Живой, книжный, киношный». Она была посвящена описанной мной встрече писателя с героем своей книги и его киношным «братом». Здесь же была помещена фотография, на которой три главных героя лежат на берегу водоёма во время рыбалки, на армейской брезентовой плащ-палатке.

Работая над этими воспоминаниями, я отыскал в Тюменской областной научной библиотеке тот самый журнал «Советский экран» за номером двадцать, и снова прочитал эту статью, но уже с каким-то другим чувством. Чувством горечи и обиды за невинно охаянного человека и его разбитую советской системой судьбу. Вообще-то Николай Гнисюк сделал тогда много фотографий, мне достались несколько из них. Я словно чувствовал, что, во что бы то ни стало нужно сохранить память об этом фронтовом писателе и немногочисленные фотографии. Как водится на Руси, людская память благодарнее, чем память государственных чиновников. Социалистический строй в стране изменился после 1991 года, а люди остались, и память осталась.

В том далёком 71-м, по мальчишеской наивности, я искал о себе хоть одну строчку в журнальной статье. Сейчас, спустя десятилетия, это кажется смешным. Ну, с какой стати обо мне должны были написать? Я же не фронтовой товарищ писателя, или дяди Миши. А тогда я очень огорчился, что писатель не «взял» меня в свою статью. Приходилось довольствоваться только тем, что он вскользь упомянул в ней о мотоцикле моего брата.

Через 8 лет, будучи курсантом военно-юридического факультета Московского Военного института Министерства обороны СССР, я случайно увидел в газете брежневский указ о лишении В.Некрасова советского гражданства. Из текста указа: «Учитывая, что Некрасов В.П. систематически совершает действия, не совместимые с принадлежностью к гражданству СССР, наносит своим поведением ущерб престижу Союза ССР, Президиум Верховного Совета СССР постановляет…» Далее ссылка на закон о гражданстве 1938 года. Подумать только, в период «развитого» социализма через сорок лет, неугодных режиму карали сталинским законом! Да ещё как карали! Лишением Родины.

Что только не пришлось ему вытерпеть за свою несладкую жизнь. Никита Хрущёв выдавал своим фаворитам команду выгнать Некрасова из партии. Но тогда за него заступился лидер итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти. Никита Сергеевич не захотел портить с ним отношения, и тогда ограничились выговором Некрасову. Из партии он был исключён уже при Брежневе и под давлением всемогущего КГБ, после шестого дня изнурительных допросов, вынужден был эмигрировать из страны Советов. Слежку за ним комитетчики начали ещё в 1968 году.

Не буду кривить душой, как дитя своего времени и плод коммунистической пропаганды, воспринял я это как акт справедливости по отношению к писателю-диссиденту. Мол, так ему и надо. Тогда я ощутил обиду и чувство стыда за общение с этим человеком, а также опасение за свою дальнейшую карьеру военного юриста. Ведь узнай об этом «органы», не видать бы мне погон не только полковника юстиции, но и лейтенантских. Это потом мне стало многое известно и понятно. В том числе и то, что последней каплей, переполнившей чашу терпения кремлёвских идеологов, давно имевших зуб на честного, но строптивого писателя, стала критика «непревзойденных произведений» одряхлевшего генсека Леонида Брежнева «Малая земля» и др. В этом заключались все действия, «не совместимые с принадлежностью к гражданству СССР». Писательские труды Виктора Некрасова было велено изымать из библиотек, а его имя разрешалось употреблять только в ругательном смысле. В те годы в мутном потоке лжи и подхалимского славословия в адрес власть имущих, правда выглядела инородным телом и потому должна была быть отторгнута больным обществом.

Позднее, находясь в Париже, Некрасов говорил, что здесь он может сказать что угодно, да только никому это не нужно, здесь у каждого свои заботы. Диссидент в то время был ценен лишь тем, что он живёт в обществе, где не всё можно говорить и даже думать, а он говорит открыто. Литература создаётся «там, за железным занавесом» - именно эти слова он употребил. Вдали от Родины у писателя слабеют мускулы и нервы.

Конец истории, но не конец памяти.

До сих пор я храню 35-й номер журнала «Огонёк» за 1988 г. с материалом Виктора Конецкого «Последняя встреча», которую предваряет вступительная статья, хорошо известного моему поколению журналиста Виталия Коротича. Текст сопровождается, надо полагать, одной из последних фотографий писателя. На ней Некрасов — глубокий старик в свои 76 лет, изменившийся до неузнаваемости после нашей встречи в с. Бурла. Его вид на фотографии выражает обречённость уставшего от безысходности и жизни на чужбине и не понятого на Родине человека.

Сегодня, наверное, мало кто припомнит знаменитую повесть «В окопах Сталинграда», которая заслуженно могла занять место в школьной программе наряду с другими произведениями классиков. Переизданная в 1990 году, она словно обрела вторую жизнь вместе со своим автором. Однако кто может похвастаться, что читал некрасовские рассказы «Рядовой Лютиков», «Посвящается Хемингуэю», «Переправа»? А ведь страна должна знать своих героев, и Виктор Платонович Некрасов должен значиться среди них в первых рядах.

С целью реабилитации памяти нашего великого земляка я обращался к бывшему президенту Украины Леониду Кучме с просьбой посмертно восстановить Виктора Платоновича в гражданстве, так как он проживал до эмиграции в Киеве. Моё письмо было переадресовано нашему, российскому президенту, из аппарата которого ответили, что в связи со смертью в 1987 г. В.Некрасова восстановить его в гражданстве невозможно. Вот, так и остался, прекрасный советский писатель и гражданин лежать на чужбине «не гражданином».

Как-то предложил я недавно книгу «В окопах Сталинграда» одному офицеру запаса возрастом около 70 - Якову Кемпфу, который пообещал прочитать её и вернуть через пару дней. Каково было моё удивление, когда я услышал от него, что он не читает книгу… а смакует её, поэтому просит отсрочку! С его слов, интереснее книги о войне он за свою долгую жизнь не читал.

Пусть эти воспоминания станут горьким напоминанием истории, которую нельзя вычеркнуть, как нельзя зачеркнуть имя славного сына советского народа Виктора Платоновича Некрасова, которому 4 июня 2019 года исполнилось бы сто восемь лет.

В 1993 г. мэру г. Сент-Женевьев-де-Буа была направлена петиция, подписанная известными французскими славистами и литераторами, а также видными культурными деятелями русской эмиграции (М. Ростроповичем, Г. Вишневской, В. Максимовым, В. Аксёновым и др.), с просьбой предоставить для захоронения В.П. Некрасова отдельное место на муниципальном кладбище, и 9 декабря 1994 года его прах был перезахоронен. Позднее к столетию со дня рождения писателя была посвящена повесть Юрия Соловьёва «Пути неисповедимые» в 2011 году. К сожалению, 14 января 2017 г. он тоже ушёл из жизни.

3 сентября 2002 г. на фасаде Дома офицеров Южного военного округа в Ростове-на-Дону (Будённовский проспект, 34) торжественно открыта памятная доска Виктору Некрасову, который с 1940 по 1941 год работал в Театре Красной Армии, располагавшемся в здании Дома Офицеров.

«…Выяснилось, что самое главное в жизни — друзья. Особенно, когда их лишаются. Для кого-нибудь — деньги, карьера, слава, для меня — друзья… Те, тех лет, сложных, тяжёлых и возвышенных. Те, с кем столько прожито, пережито, прохожено… И их, друзей, все меньше и меньше… И так мне их не хватает...» (Из последней книги В.Некрасова «Маленькая печальная повесть»).

В сети Интеренет я как-то набрёл на книгу «Неизвестный Алтай» алтайского писателя Анатолия Муравлёва. В ней он сделал ссылку на этот мой очерк, с упоминанием авторства. Через губернатора Алтайского края я выпросил эту книгу и получил её по почте. А в 2018 г. с супругой на автомобиле мы решили специально поехать в захолустное село Бурла. Без труда я нашё1 л нужный дом на ул. Пушкина и попросился пройти во двор. Нас встретила новая хозяйка дома – переселенец из ближнего зарубежья. Как оказалось, после смерти Михаила Ивановича, наследники продали дом. Я сразу спросил новую хозяйку о деревянной беседке, в которой в 1971 году проходили застолья. Она ответила, что ничего о ней не знает, а пятачок земли давно зарос травой. Когда я напомнил, что рядом находился колодец, хозяйка сказала, что он обвалился от времени и ветхости. Я вспомнил, что в него опускали банку с самодельным сливочным маслом, вручную сбитым Еленой Ананьевной на маслобойке, а Некрасов пил из него воду. Можно было сохранить для предков и установить на колодце или на доме табличку в память о пребывании некогда опального писателя. Без изменения сохранился дом и летняя изба, около которой сидели персонажи той далёкой встречи. Я взял в руки фотографию и сфотографировался на фоне летнего дома, сохранившего частичку истории и энергетики замечательного русского человека (см. фото в части 1). В последнюю очередь мы с шеститесятивосьмилетним сыном Михаила Ивановича съездили к нему на могилу и я сделал фотографию Валеги, прикреплённую на крест. Вот, так закончилась "окопная сталинградская" история.

На первой фотографии частьи 1 очерка я слева на переднем плане.