Дело было вечером – делать было нечего: по мотивам романа «Ма́стер и Маргари́та".

…Так кто ж ты, наконец? − Я − часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Гете. «Фауст»

Глава 1. Никогда не разговаривайте с неизвестными

Однажды весною, в час небывало яркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина.

Да, следует отметить первую странность этого мартовского вечера.

На календаре 31 марта, а на улице... 1 января. Ей-Богу, не отличить.

Сугробы по колено, людей почти нет, автобусы пустые.

Под ногами снежная каша.

Коммунальщики в такую метель просто физически не успевают.

Да и стоит проехать спецмашине, через пятнадцать минут опять то же самое.

Ну и возле метро двое мужиков примостились на бетонном блоке.

Первый из них, одетый в серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс.

Свою приличную шляпу пирожком держал в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе.

Второй − плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке − был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его − поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

Я шел против ветра и перегарные пары услышал издалека.

Смотрю, а у них там бутылочка и три яблока.

Сидят, карантинные. Сопротивляются безысходности.

Мимо прошел сотрудник полиции. И даже не покосился на них.

Похмельные рожи словно стали элементом унылого российского пейзажа.

Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза.

Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем.

Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать без оглядки.

Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал:

"Что это со мной?

Этого никогда не было… сердце шалит… я переутомился.

Пожалуй, пора бросить все к черту и все-таки сесть на карантин…»

И тут прохладный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида.

На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок…

Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык.

Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть!..»

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.

− Фу ты черт! − воскликнул редактор, − ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, − он попытался усмехнуться, но в глазах его еще прыгала тревога, и руки дрожали.

Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и произнес довольно бодро: "Ну-с, итак…".

Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе.

Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму.

Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил.

Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново.

И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта.

Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича − изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, − но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж.

Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем − простые выдумки, самый обыкновенный миф.

Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса.

Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса, − есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью, внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие зеленые глаза, и лишь изредка икал.

− Нет ни одной восточной религии, − говорил Берлиоз, − в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор…

И вот как раз в то время в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления.

Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу.

Во второй − что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было.

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого.

Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой − золотые.

Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях.

Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя.

По виду − лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет.

Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой.

Словом − иностранец.

Пройдя мимо бетонного блока, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся неподалеку, в двух шагах от приятелей.

"Немец", − подумал Берлиоз.

"Англичанин, − подумал Бездомный, − ишь, и не жарко ему в перчатках".

А иностранец остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце.

Затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть.

Чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки.

− Извините меня, пожалуйста, − заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, − что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…

Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.

"Нет, скорее француз…" − подумал Берлиоз.

"Поляк?.." − подумал Бездомный.

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление.

А Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли.

− Вы хотите курить, как я вижу? − неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, − вы какие предпочитаете?

− А у вас разные, что ли, есть? − мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

− Какие предпочитаете? − повторил неизвестный.

− Ну, "Нашу марку", − злобно ответил Бездомный.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному:

− "Наша марка".

И редактора, и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно "Наша марка", сколько сам портсигар: он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.

Тут литераторы подумали разно.

Берлиоз: "Нет, иностранец!", а Бездомный: "Вот черт его возьми! А?»

Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.

-Надо будет ему возразить так, − решил Берлиоз, − да, человек смертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что…

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

− Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

************************************************************

Покурив, они спускались под землю с тайной тревогой.

Все же метро - это самый массовый транспорт.

И подхватить здесь можно не только коронавирус.

А все что угодно.

Однако вагон, в который они вошел, оказался полностью пустым. И это в одиннадцать утра.

Бездомный вспоминал очень смешной рассказ Задорнова про девятый вагон.

Глянул в соседний - а там тоже никого.

Получается, у них персональный поезд? Как у Пугачевой?

И все - таки людей в метро необычно мало.

Вероятно, это связано не только с пандемией и страхом заразиться, но и выходным днем.

Поручни на эскалаторах непрерывно моют.

Платформы станций тоже (два раза в сутки - с помощью клининговых машин).

И как сообщил «Комсомолке» заммэра Москвы по вопросам транспорта Максим Ликсутов, поверхности, с которыми пассажиры контактируют чаще всего, также дезинфицируются раз в полтора-два часа.

… Вышли на «Маяковской». А там между колоннами концертного зала им. Чайковского еще двое пьяных.

Но эти приличные. Опрятные. У одного даже портфель кожаный.

Где набрались, непонятно. Рестораны-то все закрыты.

Спрашивать у них постеснялись.

И пошли дальше.

Честно говоря, тоскливое чувство возникает от всей этой пустоты и безлюдности.

Хотя сколько раз мне хотелось сбежать из Москвы хотя бы ненадолго.

От всей этой движухи. От людского потока. От скорости и движения.

А сейчас все это замерло.

Редкие прохожие переходят дорогу на красный сигнал светофора.

Потому что машин нет!

Ну или почти нет.

Они был уверены, что обязательно найдут хоть один ресторан, работающий вопреки запретам.

Ничего подобного. Карантин.

Из двадцати заведений работают только два - и те исключительно на вынос.

«Шоколадница» на Триумфальной площади и пекарня «Волконский» на Большой Садовой.

Остальные - все ушли на фронт.

Оставили на дверях объявления: «Мы не уходим, а лишь делаем паузу».

*********************************************************************************************************

− Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? – между тем продолжил начатый разговор иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

− Нет, вы не ослышались, − учтиво ответил Берлиоз, − именно это я и говорил.

− Ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

− Сам человек и управляет, − поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.

− Виноват, − мягко отозвался неизвестный, − для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок.

Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?

И, в самом деле, − тут неизвестный повернулся к Берлиозу, − вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… коронавирус, - тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль об этой заразе доставила ему удовольствие, − да, коронавирус, − жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, − и вот ваше управление закончилось!

Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать. Вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам.

Как первое и второе, так и третье − совершенно бессмысленно, вы сами понимаете.

И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи.

− Вот что, Миша, − зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, − он никакой не интурист, а шпион.

Спрашивай у него документы, а то уйдет…

− Ты думаешь? − встревожено шепнул Берлиоз, а сам подумал: "А ведь он прав!»

− Уж ты мне верь, − засипел ему в ухо поэт, − он дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что.

Ты слышишь, как он по-русски говорит, − поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал.

− Идем, задержим его, а то уйдет…

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.

Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в руках какую-то книжечку в темно-сером переплете, плотный конверт хорошей бумаги и визитную карточку.

− Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам.

Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации, − веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.

Те сконфузились. "Черт, все слышал," − подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности.

Пока иностранец совал их редактору, поэт успел разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово "профессор" и начальную букву фамилии − двойное "В".

− Очень приятно, − тем временем смущенно бормотал редактор, и иностранец спрятал документы в карман.

Отношения таким образом были восстановлены, и все трое снова сели на скамью.

− Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? − спросил Берлиоз.

− Да, консультантом.

− Вы − немец? − осведомился Бездомный.

− Я-то?.. − Переспросил профессор и вдруг задумался. − Да, пожалуй, немец… − сказал он.

− Вы по-русски здорово говорите, − заметил Бездомный.

− О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, − ответил профессор.

− А у вас какая специальность? − осведомился Берлиоз.

− Я − специалист по черной магии.

И опять крайне удивились и редактор, и поэт, а профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал:

− Имейте в виду, что Иисус существовал.

− Видите ли, профессор, − принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз, − мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.

− А не надо никаких точек зрения! − ответил странный профессор, − просто он существовал, и больше ничего.

− Но требуется же какое-нибудь доказательство… − начал Берлиоз.

− И доказательств никаких не требуется, − ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал:

− Все просто: в белом плаще…

__________________________________________________________________________________________________________

Использована публикация корреспондента «КП» ПАВЛА КЛОКОВА, https://www.irk.kp.ru/daily/27111/4188330/