Александр Орлов
Тайная история сталинских преступлений
http://trst.narod.ru/
ПРОВОКАЦИЯ
1 декабря 1934 года молодой коммунист Леонид Николаев вошёл в здание Смольного и выстрелом из револьвера убил наповал члена Политбюро Сергея Мироновича Кирова, главу ленинградской партий-ной организации. Убийцу схватили на месте преступления. Из Москвы немедленно выехала в Ленин-град специальная комиссия, возглавляемая Сталиным, чтобы расследовать обстоятельства убийства.
Подробности этого преступления остались неопубликованными. Кто такой был этот Николаев? Как он ухитрился пробраться в строго охраняемый Смольный? Как ему удалось приблизиться вплотную к Ки-рову? Какие причины толкнули его на этот отчаянный шаг - политические или личные? Все обстоятель-ства преступления оказались окутаны покровом глубокой тайны.
В первом правительственном заявлении утверждалось, что убийца Кирова - один из белогвардейских террористов, которые якобы проникают в Советский Союз из Финляндии, Латвии и Польши. Несколь-кими днями позже советские газеты сообщили, что органами НКВД поймано и расстреляно 104 террори-ста-белогвардейца. Газетами была начата бурная кампания против "окопавшихся на Западе" белогвар-дейских организаций (в первую очередь Российского Общевоинского союза), которые дескать "уже не впервые посылают своих эмиссаров в Советский Союз с целью совершения террористических актов".
Столь определённые заявления, особенно казнь 104-х белогвардейских террористов, заставляли думать, что участие русских эмигрантских организаций в убийстве Кирова полностью установлено следствен-ными органами. Однако на шестнадцатый день после убийства (как по мановению волшебной палочки) картина полностью изменилась. Новая версия, появившаяся в советских газетах, возлагала ответствен-ность за убийство Кирова теперь уже на троцкистско-зиновьевскую оппозицию. В один и тот же день, словно по команде, газеты открыли ожесточённую кампанию против лидеров этой уже отошедшей в прошлое оппозиции. Зиновьев, Каменев и многие другие бывшие оппозиционеры были арестованы. Близкий в те дни к Сталину журналист Карл Радек писал в "Известиях": "Каждый коммунист знает, что теперь партия раздавит железной рукой остатки этой банды... Они будут разгромлены, уничтожены и стёрты с лица земли!"
Ненависть Сталина к бывшим лидерам оппозиции была хорошо известна. Поэтому в социалистических кругах за рубежом начали выражать опасение, как бы он не использовал смерть Кирова в качестве пред-лога для расправы с Зиновьевым и Каменевым.
Некоторые иностранные газеты пустили слух, что Зиновьев и Каменев уже тайно казнены. Советские власти сочли необходимым опровергнуть эти слухи, а 22 декабря последовало сообщение ТАСС о том, что "ввиду недостатка улик" дело Зиновьева и Каменева будет рассматриваться не судом, а "Особым со-вещанием при НКВД СССР".
Итак, на протяжении немногим более двух недель советское правительство опубликовало две прямо противоположные версии убийства Кирова, - сначала обвинив в этом белогвардейцев, проникших из-за рубежа, а затем бывших вожаков оппозиции.
Естественно, советские граждане с нетерпением ожидали судебного процесса, надеясь услышать, что скажет на суде сам Николаев.
Однако им не суждено было этого узнать. 28 декабря было официально опубликовано обвинительное заключение, где утверждалось, что Николаев и тринадцать других лиц являлись участниками заговора, а уже на следующий день газеты сообщили, что все четырнадцать были приговорены к смертной казни на закрытом судебном заседании, и приговор приведён в исполнение.
Ни в обвинительном заключении, ни в тексте приговора ни словом не упоминалось о какой-либо при-частности Зиновьева и Каменева к убийству Кирова.
То обстоятельство, что Николаева судил тайный трибунал, ещё более усиливало всеобщее недоверие к официальной версии событий, возникшее из-за противоречивых правительственных заявлений.
Вставал вопрос: что помешало погасить бродившие в народе слухи, поставив Николаева перед публич-ным судом?
Никто не сомневался, что Кирова убил именно этот человек, схваченный на месте преступления.
К чему же вся эта секретность?
Что в этом деле было такого, что Сталин не мог вынести на открытый судебный процесс?
В эти дни меня не было в Советском Союзе, и я мог судить обо всём этом только по официальным сооб-щениям, появлявшимся в московских газетах.
Но с самого начала я был уверен, что дело нечисто: не заслуживали доверия ни первая ("белогвардей-ская") версия Кремля, ни версия о виновности Зиновьева и Каменева.
Первую версию я не мог принять всерьёз потому, что она содержала басню о ста четырёх казнённых бе-логвардейских террористах.
Как бывший начальник погранохраны закавказских республик я прекрасно знал, что через строго охра-няемые границы СССР террористы просто не могли нагрянуть в таком количестве.
Кроме того, в условиях жёсткой советской паспортной системы и всеохватывающего полицейского надзора сто четыре террориста никак не могли одновременно скрываться в Ленинграде.
Всё это выглядело тем более подозрительно, что, вопреки обыкновению, газеты, сообщая об их казни, не упомянули даже их имён.
Другая версия - об участии Зиновьева и Каменева в убийстве Кирова - была не менее абсурдной. Из ис-тории партии я отлично знал, что большевики всегда были против индивидуального террора и не прибе-гали к террористическим актам даже в борьбе против царя и его министров.
Они считали подобные методы неэффективными и порочащими революционное движение.
А кроме того, Зиновьев и Каменев не могли не отдавать себе отчёта в том, что убийство Кирова было бы на руку именно Сталину, который не преминет воспользоваться им для уничтожения бывших вожаков оппозиции.
Так и случилось.
23 января 1935 года, почти через месяц после расстрела Николаева, в газетах было объявлено, что начальник ленинградского управления НКВД Филипп Медведь, его заместитель Запорожец и десять других энкаведистов на закрытом заседании Верховного суда приговорены к лишению свободы по об-винению в том, что, "получив сведения о готовящемся покушении на С. М. Кирова... не приняли необ-ходимых мер для предотвращения убийства".
Приговор поразил меня своей необычной мягкостью.
Только один из подсудимых получил десятилетний срок заключения; все же остальные, включая самого Медведя и его заместителя Запорожца, получили от двух до трёх лет.
Всё это выглядело тем более странным, что убийство Кирова должно было рассматриваться Сталиным как угроза не только его политике, но и ему лично: если сегодня НКВД прохлопал Кирова, завтра в та-кой же опасности может оказаться он сам.
Каждый, кто знал Сталина, не сомневался, что он наверняка прикажет расстрелять народного комиссара внутренних дел Ягоду и потребует казни всех, кто нёс ответственность за безопасность Кирова.
Он должен был так поступить хотя бы в назидание другим энкаведистам, чтобы не забывали, что за ги-бель вождей они в прямом смысле слова отвечают головой.
Самым же странным мне показалось то, что Сталин, едва получив сообщение об убийстве Кирова, отва-жился лично выехать в Ленинград.
Я прекрасно знал, как относился он к собственной безопасности, и его поездка в Ленинград в такой не-спокойной обстановке выглядела как нечто из ряда вон выходящее.
Необычайную осторожность Сталина и его постоянный страх за собственную жизнь лучше всего иллю-стрируют такие примеры.
Известно, что во время официальных торжеств на Красной площади Сталин появлялся на мавзолее, охраняемый отборными воинскими частями и массой телохранителей из НКВД.
Тем не менее под кителем он всегда носил массивный пуленепробиваемый жилет, специально изготов-ленный для него в Германии.
Чтобы быть уверенным в собственной безопасности во время частых поездок в загородную резиденцию, Сталин потребовал от НКВД выселить три четверти жителей улиц, по которым он проезжал, и предо-ставить освободившиеся комнаты сотрудникам НКВД.
35-километровый сталинский маршрут от Кремля до загородной дачи днём и ночью охранялся сотруд-никами "органов", дежурившими здесь в три смены, каждая из которых насчитывала тысячу двести че-ловек.
Сталин не рисковал свободно передвигаться даже по территории Кремля.
Когда он покидал свои апартаменты и переходил, например, в Большой кремлёвский дворец, охранники усердно разгоняли прохожих с его пути, невзирая на их чины и должности.
Ежегодно, отправляясь на отдых в Сочи, Сталин распоряжался подготовить одновременно его персо-нальный поезд в Москве и соответствующий теплоход - в Горьком.
Иногда он предпочитал уезжать непосредственно из Москвы – в таком случае использовался поезд, в других случаях - спускался по Волге до Сталинграда, а уже оттуда поезд, тоже специальный, доставлял его в Сочи.
Никто не знал заранее ни того, какой вариант выберет Сталин на этот раз, ни дня, когда он пустится в путь.
Его специальный поезд и специальный теплоход по нескольку дней стояли в полной готовности, но только в последние часы перед выездом он наконец сообщал доверенным лицам, какой вариант избирает на сей раз.
Перед его бронированным поездом и следом за ним двигались два других поезда, заполненные охраной. Сталинский поезд был так оборудован, что мог выдержать двухнедельную осаду.
В случае тревоги его окна автоматически закрывались броневыми ставнями.
Объявив себя вождем рабочего класса, Сталин никогда не бывал в рабочее время ни на одном из заводов, боясь встречаться лицом к лицу с рабочими.
Можно было привести множество других примеров сталинской, мягко выражаясь, осторожности.
Вот почему я с трудом поверил сообщению, что Сталин рискнул отправиться в Ленинград, где только что действовала опасная террористическая организация и где органам НКВД не удалось уберечь Кирова.
Уже сам факт сталинской поездки заставлял думать, что убийство Кирова было делом рук одиночки и что вся эта версия о раскрытой террористической организации является выдумкой.
Тайна убийства Кирова прояснилась для меня по возвращении в Советский Союз, в конце 1935 года.
Прибыв в Ленинград через Финляндию, я зашёл в здание НКВД, чтобы связаться по специальному теле-фону с Москвой и заказать спальное место в ночном экспрессе, отправляющемся в Москву.
Тут я встретил одного из вновь назначенных руководителей ленинградского управления НКВД, с кото-рым мы вместе служили в Красной армии в гражданскую войну.
В разговоре мы, естественно, коснулись тех перемен, которые произошли в Ленинграде после убийства Кирова.
Выяснилось, что бывший начальник ленинградского управления НКВД Медведь и его заместитель За-порожец, приговорённые по "кировскому делу" к тюремному заключению, вовсе и не сидели в тюрьме.
По распоряжению Сталина, их назначили на руководящие посты в тресте "Лензолото", занимавшемся разработкой богатейших золотых приисков в Сибири.
"Им там живётся совсем не плохо, хотя, конечно, похуже, чем в Ленинграде, - сообщил мой старый при-ятель.
-Медведю даже позволили захватить с собой его новый кадиллак".
Он добавил, что капризная жена Медведя уже трижды побывала у него в Сибири, каждый раз намерева-ясь остаться там с мужем, однако всякий раз возвращалась обратно в Ленинград.
При этом, как и прежде, ей выделяли в поезде отдельное купе первого класса и полный штат обслу-ги. (Новые дворяне?)
Мой приятель рассказал мне о панике, охватившей Ленинград в связи с убийством Кирова и сталинским визитом.
В следствии по этому делу он помогал начальнику Экономического управления НКВД Миронову и за-местителю народного комиссара внутренних дел Агранову.
Перед тем как возвратиться в Москву, Сталин назначил Миронова временно, на ближайшие месяцы, ис-полняющим обязанности начальника ленинградского управления НКВД и фактически ленинградским диктатором.
Когда я спросил, как это Николаеву удалось проникнуть в строго, охраняемый Смольный, мой приятель ответил:
"Именно поэтому и были уволены Медведь и Запорожец.
Хуже того: за несколько дней до убийства Николаев уже делал попытку пробраться в Смольный, его за-держали, и если б тогда были приняты меры, Киров и по сей день оставался бы жив".
Мне показалось, что разговор наш носит какой-то поверхностный характер: мой приятель явно не хочет рассказать об убийстве ничего конкретного.
Я поднялся, чтобы уйти; тогда он в замешательстве пробормотал: "Дело настолько опасное, что для соб-ственной безопасности полезнее меньше знать обо всём этом".
Намёк моего приятеля был гораздо более ценен для меня, чем остальная, весьма скудная информация, полученная тогда от него.
Этот намёк не только укрепил мои подозрения насчёт того, что обе официальные версии фальшивы, но и показал мне, куда, по-видимому, ведут нити заговора.
К тому времени вне критики поставил себя один-единственный человек в СССР, и ни к кому другому не могли быть отнесены эти слова: "для собственной безопасности полезнее меньше знать обо всём этом".
У меня не было сомнений, что в Москве мне удастся узнать правду о "кировском деле".
Я рассчитывал на нескольких старых товарищей, которые занимали в НКВД столь высокие посты, что должны были представлять себе закулисную сторону этого убийства.
Среди них был начальник Экономического управления НКВД Миронов, которого Сталин брал с собой в Ленинград для расследования убийства и который затем был оставлен в Ленинграде в качестве руково-дителя ленинградского управления НКВД, с полномочиями диктатора.
Миронов поступил на службу в органы государственной безопасности по моей рекомендации.
В 1924 году, будучи заместителем начальника Экономического управления ОГПУ, я смог, правда, с не-малым трудом, убедить Дзержинского назначить Миронова начальником одного из отделов этого управ-ления.
Дзержинский по понятным причинам противился назначению на ответственную должность человека совершённо нового для "органов".
В дальнейшем, когда я был назначен командующим погранвойсками Закавказья, я договорился, что Ми-ронов будет исполнять мои обязанности заместителя начальника Экономического управления ОГПУ.
Благодаря своим способностям, несколько лет спустя Миронов возглавил это управление и сделался од-ним из ближайших помощников Ягоды - народного комиссара внутренних дел.
Я был уверен, что от Миронова узнаю наконец всю правду о "деле Кирова".
Вскоре после приезда в Москву меня пригласил в гости начальник Транспортного управления НКВД Александр Шанин, близкий друг Ягоды и один из помощников члена Политбюро Кагановича, занимав-шийся вместе с ним реорганизацией советских железных дорог.
После обеда хозяин дома предложил послушать пластинки.
Шанин был большим любителем старинных русских песен, а тут ещё несколько рюмок ликера сделали его особенно сентиментальным.
Показав на два альбома пластинок, Шанин сказал, что специально отложил их, чтобы послать Ване За-порожцу в его Лензолото
"Ох, Ваня, Ваня, - вздохнул он, - что за человек был!
Пострадал ни за что..." Шанин добавил, что Паукер, начальник личной охраны Сталина, только что по-слал Запорожцу в подарок импортный радиоприёмник.
Тот факт, что Шанин и Паукер посылают Запорожцу подарки, показался мне весьма знаменательным.
Оба знали, что любое проявление симпатии к осуждённому ЦК считает демонстрацией враждебных настроений.
По неписаному правилу, установившемуся при Сталине, советские сановники немедленно порывали все отношения даже со своими ближайшими друзьями, как только те попадали в немилость (я уж не говорю - в тюрьму).
Такие осведомлённые сталинские приближённые, как Шанин и Паукер, конечно, усвоили это элемен-тарное правило: следует одаривать и ублажать тех, кто успешно делает карьеру, и, наоборот, поскорее рвать с теми, чья карьера лопнула.
Напрашивался единственно возможный вывод: Шанин и Паукер знали, что Запорожец вовсе не впал в немилость и посылка ему подарков отнюдь не компрометирует их.
Будучи в Москве, я действительно узнал подоплёку кировского дела, - притом быстрее, чем мог ожидать.
Это случилось так.
Весной и летом 1934 года у Кирова начались конфликты с другими членами Политбюро.
Киров, прямота которого была всем известна, на заседаниях Политбюро несколько раз принимался кри-тиковать своего бывшего патрона Орджоникидзе за противоречивые указания, которые тот давал отно-сительно промышленного строительства в Ленинградской области.
Кандидата в члены Политбюро Микояна Киров обвинял в дезорганизации снабжения Ленинграда про-довольствием.
Одно из таких столкновений с Микояном, ставшее мне известным во всех подробностях, было вызвано следующим.
Киров без разрешения Москвы реквизировал часть продовольствия из неприкосновенных запасов Ле-нинградского военного округа.
Ворошилов, в то время народный комиссар обороны, выразил недовольство действиями Кирова, считая, что тот превышает свои полномочия, позволяя себе вмешиваться в дела военного ведомства.
Киров объяснил на заседании Политбюро, что он пошёл на такой шаг, потому что запасы, предназна-чавшиеся для рабочих, были исчерпаны.
К тому же он взял продовольствие у военных только взаймы, собираясь вернуть его, как только прибудут новые поставки.
Однако Ворошилов, явно чувствуя поддержку Сталина, не удовлетворился этим объяснением и раздра-жённо заявил, что, перебрасывая продовольствие с воинских складов в фабричные лавки, Киров "ищет дешёвой популярности среди рабочих".
Киров вспыхнул от негодования и со свойственной ему горячностью ответил: "Если Политбюро хочет, чтобы рабочие давали продукцию, их прежде всего необходимо кормить! Каждому мужику известно, - продолжал он, срываясь на крик,
-не накормишь лошадь,
-она воз и с места не сдвинет!"
Микоян возразил, что, по его сведениям, ленинградские рабочие питаются лучше, чем в среднем по стране. Киров не мог отрицать этого.
Но он привёл цифры роста продукции ленинградских предприятий и заметил, что этими достижениями с избытком окупаются добавочные пайки рабочих.[1]
"А почему, собственно, ленинградские рабочие должны питаться лучше всех остальных?" - вмешался Сталин.
Киров снова вышел из себя и закричал: "Я думаю, давно пора отменить карточную систему и начать кормить всех наших рабочих как следует!"
Эта кировская вспышка была расценена как проявление нелояльности по отношению к самому Сталину.
С тех пор как Сталин сосредоточил в своих руках неограниченную власть, установилось неписаное пра-вило: никто из членов Политбюро не должен выносить на обсуждение какой бы то ни было вопрос, не получив благословения Сталина.
Члены Политбюро ополчились против Кирова.
