КОСУШКИ
Наш старенький, обнесенный с трех сторон кирпично-красными постройками дворик, имел армейскую родословную. Когда-то, как гласила молва, принадлежал он царскому генералу, вензель которого сохранили узорчатые пузатые решетки балконов двухэтажного просторного дома. Теперь же в нем жили четыре офицерские семьи, а еще три дворовали в других строениях, отводившиеся во времена оные, скорее всего, челяди генерала.
Считанные годы тому назад, как закончилась последняя, тяжелейшая война, из которой отцы наши вышли победителями. Жили они, безусловно, попроще своего сановного предшественника, но дружно. Фронтовое братство пока еще надежно отгораживало от разобщающих поползновений дворовых дрязг и пересудов. Хотя не без этого, конечно, - то пацаны передерутся, то женщины что-либо не поделят, не найдут общего языка... Но главы семейств давили все склоки в зародыше.
Оттого и нередки были в нашем дворике совместные посиделки по вечерам под густыми кленами. Пили чай, а взрослые иногда и что-либо покрепче, крутили патефон, который приносил со второго этажа майор Угольников, пели про Катюшу и вспоминали, вспоминали, вспоминали... В основном про войну. Родители наши в ту пору еще так и не вышли из этой проклятой войны. Впрочем, так никогда и не выйдут.
Как-то в один из таких вечеров и решили отдохнуть все вместе на природе. Тут же и местоположение определили: Ханская роща, где Урал сливается с Чаганом.
Сказано — сделано. В ближайшее воскресенье не все, но четыре семьи, когда небесное светило уже достаточно ощутимо припекало макушку, покинули двор. Стоял пестрый ветреный июльский день. Плыли по небу густые ватные облака, не загораживая, обтекая стороной солнце, лучи которого роили сквозь раскачивающиеся кроны деревьев тысячи слепящих бликов. Солнечные зайчики плясали на влажной затененной тропинке, на лицах и одеждах идущих людей, дополняя атмосферу праздничности. Трезвонили птицы над головой, белая бабочка норовила сесть на мою вытянутую руку...
Взрослые смеялись чему-то своему... А детвора, не смотря на доставшуюся каждому ношу, мелькала впереди между деревьями. Я же отстал от своей компании и прилип к дяде Мише Ворожейкину. Он считался во дворе самым заядлым рыбаком.
Снасти его, конечно, были не чета нашим. Два вязовых с тонкими, гибкими концами удилища, которые он сделал разборными, тянули, судя по коленьям, если их сложить, метра на четыре каждое. Не меньше. Поплавки были яркоокрашенные, остроконечные и не из корявой коры или бутылочной пробки, как наши. Но главное, что привлекало мое внимание в большей мере, так это леска. Пределом наших мальчишеских мечтаний в те годы была шелковая крученная нить — тонкая и прочная, вдвоем не разорвать. У некоторых фартовых ребят уже имелась такая оснасточка. Брат говорил, что из волоса конского хвоста можно сделать неплохую лесу. Но эта была не похожа ни на что: буквально волосяная и прозрачная, точно стеклянное волокно. Такое получается, когда плавишь бутылочное стекло в жарком костре.
Свои удилища дядя Миша стянул в пучок и забросил на перевязи, наподобие ружья, за спину. Я пристроился сзади него и на ходу осторожно потрогал леску пальцем. Она была упругой. Ворожейкин оглянулся.
– Ну как, нравится?
Мой завистливо-восхищенный взгляд говорил сам за себя.
– Это я, браток, из Германии привез. Там еще и не такие чудеса встречались.
Он поудобнее поправил за спиной удилища и спросил:
– У тебя-то удочка есть?
– Есть, - я похлопал по карману, где лежала самодельная намотка.
– Тогда порыбачим... Не отставай!
Все вместе мы высыпали на берег Чагана, откуда хорошо просматривалось русло реки. Свежий ветер, который в лесной чаще особо не ощущался, тут встретил нас резкими порывами. Он взъерошил всем волосы, то и дело заворачивал женщинам подолы платьев, гнал и гнал по воде мелкую волну. Впереди, словно гнилые обломанные зубы, торчали поперек реки черные осклизлые сваи. Отец пояснил, что остались они от старой плотины.
Взрослые посовещались и решили идти за сваи — поближе к Уралу и подальше от сквозняка. Расположились на залитой солнцем бархатисто-зеленой лужайке, обнесенной со всех сторон могучими осокорями. Дядя Миша Ворожейкин, прихватив удочки и сумку, повел меня за собой.
Мы вышли на пригорок, тропка расступилась, и... я задохнулся от ветра, солнца и необъятно раскинувшегося водного простора.
– Его величество Яик Горыныч! - прокричал дядя Миша, поведя удилищами округ.
Для меня это был новый, еще непознанный Урал. Тут же на память пришли сказки про Змея и тоже Горыныча. Но я не ощущал и не видел вокруг себя ничего страшного, сумрачного. Наоборот, мир был светел и прекрасен, хотелось взбрыкнуть жеребенком и пуститься вскачь по песчаной отмели, поднимая фантаны радужных брызг. Но рядом с бывалым рыбаком, который по-прежнему неподвижно и с наслаждением вглядывался в речную даль, я невольно устыдился собственного неразумного желания.
Урал в этом месте делал плавный поворот; ветер, сорвавшись на изгибе с кромки голого яра, с остервенением набрасывался на речной поток, словно пытаясь повернуть его вспять; мутно-голубые валы, увенчанные белыми барашками, с шорохом докатывались до нашей отмели...
– Красота! - дядя Миша отер, как от наваждения, лицо рукой и зашагал по направлению к Чагану.
Через какую-то сотню метров мы вышли к небольшой песчаной косе. Справа от нее находился Чаган. Стремительное, плотное течение Урала, закручивая сердитые буруны, взбивая мусорную пену, угрожающе шипя и хлюпая, как виделось, неохотно роднилось с тихими и прозрачными водами притока.
– Вот здесь мы и станем, - Ворожейкин положил на песок сумку, на нее удочки. - Рыбачь, я сейчас приду.
Вернулся он с майором Угольниковым, лица у обоих раскрасневшие, в глазах стоял довольный блеск.
– Посмотри, Ионыч, - хорошо-то как! - дядя Миша произнес слова с такой гордостью, будто сам организовал и этот прекрасный день, и это живописное рыбацкое место.
– Еще по сотенной пропустить, куда лучше было бы, - отозвался майор Угольников.
– Под уху успеется, - рассмеялся Ворожейкин. Он протянул мне две сушки:
– На, грызи. Мать наказывала, чтобы в воду не лез.
Но мне было не до крендельков. Брат не пошел с нами, сославшись на какие-то свои заморочки, а без него у меня дела не клеились. В который раз я отчаянно взмахивал сухой таловой веткой, которую подобрал на берегу и которая уже кому-то служила удилищем, но ветер с издевательским посвистом возвращал мне леску обратно под ноги.
– Разреши, браток, посмотреть. Серьезная снасть, осетра выдержит, - в голосе Ворожейкина не было насмешки. - А давай, мы сделаем немного по-иному?
Я согласно кивнул головой. Дядя Миша отвязал от удилища мою самокрученную лесу, отделил с края и оторвал от нее одну нить длиной как раз по пруту. С великим разочарованием следил я, как он достал из своей сумки и привязал к нити крохотный крючок — стоило идти на Урал за мелюзгой! Вместо поплавка приспособил кусочек сухого тростника, который на берегу валялся в избытке.
– Вот и готово, - Ворожейкин насадил на крючок хвостик червя и резким махом послал поплавок туда, где течение крутило почти на одном месте. А мне сказал:
– Рой ямку до воды...
Я принялся разгребать прибрежный песок и вскоре добрался до воды. Она прибывала откуда-то снизу. Меня это заинтересовало, ямка была уже глубокой, как вдруг в нее шлепнулась серебристая, с ладошку, рыбешка и резво заходила в мутной воде. Я тут же ухватил ее и посмотрел на дядю Мишу, который снимал с крючка еще одну, такую же.
– Ты косушку не мни, браток. Она нам живенькая нужна, - сказал рыбак. – Держи свою удочку...
Он показал, куда и как забрасывать, а сам пошел к майору Угольникову. Заброс удался с первой же попытки. С тонкой и короткой ниткой все получилось само собой: поднимаешь удилище в верх, леса развевается по ветру, делаешь резкий мах, и поплавок уже на воде. Не успел он немного поплясать на ряби, как его повело в сторону. Дергаю, и косушка на крючке. Есть! Моя! Жестко, чтобы не упустить, хватаю рыбешку. И она уже плещется в ямке. Подсаживаю червя и вижу, что моя ладонь в чешуе. Нежная малявка, а дядя Миша говорил, чтобы не мял...
Делаю новый заброс. Такое впечатление, что крючок с червем попадает косушкам прямо в рот. Поклевка следует моментально, меня охватывает азарт. Десятка полтора косушек отправил в ямку.
– Ого! - слышу голос Ворожейкина. - Да у тебя, браток, рыбы на добрую уху. Пойдем, поможешь нам...
С сожалением оставляю свое занятие и иду. За свои удочки дядя Миша еще не брался, они так и лежат не развязанные. В отдалении над чем-то склонился майор Угольников. Дядя Миша достал из сумки большую деревянную намотку, повертел ее в руках, освобождая три внушительных, с мой палец, крючка и принялся разматывать леску. Она была, что и на удочках, прозрачной, только гораздо толще.
– Знаешь, что это?
Я отрицательно покрутил головой.
– Закидушкой называется, сейчас увидишь, что и как...
Подошел майор Угольников.
– Я уже две размотал. Вот сторожок.
Он протянул Ворожейкину таловую ветку с рогулькой на тонком конце. «Надо же - «сторожок», - удивился я, разглядывая прут.
– Не стой, - подтолкнул меня Угольников, - неси животку.
В нерешительности я взглянул на него, потом на Ворожейкина.
– Ну что рот раскрыл?! - майор Угольников был явно недоволен моей несообразительностью.
Он обладал зычным голосом и даже во дворе любил покомандовать женой и детьми, чужими тоже. И если что-либо получалось не по его, тут уж Угольникова слышали в соседних дворах.
– Косых неси, косушек, - поднял голову от снасти дядя Миша.
– Живых выбирай, - услышал я вдогонку голос майора.
Я носил рыбакам самых резвых косушек из ямки, которых тут же насаживали на крючки. Делалось это осторожно — жало крючка пропускалось лишь под кожицей возле спинного плавника рыбешек, которые оставались живыми и плавали на поводках, как на привязи. Забрасывал дядя Миша. Отвесив грузило почти до песка, он делал им несколько плавных маятниковых движений и затем также плавно, но мощно отправлял снасть наискосок, против течения Урала. Прочертив по воздуху вместе с искрящимися на солнце рыбками дугу, грузило булькало далеко от берега. «Даже Гена так бы не смог», - подумал я. Напористый водяной поток реки сносил закидную, и леска некоторое время перекручивалась по песку, замерев наискосок, но теперь уже по течению.
– Порядок в танковых частях, - удовлетворенно молвил Ворожейкин и, воткнув в берег сторожок, накинул на него петлей леску.
Майор Угольников принес три колокольчика, которые были навешены на сторожки. Дядя Миша подергал за леску одну из закидушек, таловый прут угодливо закивал, колокольчик отозвался тонким перезвоном.
– Уловил? Как только услышишь, ноги в руки — и к нам. А мы пока на стан сходим...
Я вернулся к своей удочке и продолжил ужение косушек. Клевали они так же жадно. Почти все рыбешки брали наживку в заглот. Я обратил внимание, что жало крючка выглядывало, как правило, у выловленных косушек из глаза или возле него. «Вот почему их называют косушкими, косыми», - решил я.
Сняв с крючка очередную пойманную рыбку, я принялся ее внимательно рассматривать. И цветом, и формой она напоминала лезвие небольшого ножичка, если, конечно, не брать в расчет хвост и плавники. Прямая спинка косушки без всяких изгибов переходила в остроконечную головку, увенчанную большим ртом (иначе, так моментально не заглотишь наживку), зато брюшко ее было вычерчено по овалу и «заточено», как лезвие, клинышком...
Сильный всплеск, рывок, чуть было не заставивший выпустить меня удилище, и... обрывок нитки на его конце. Моя детская душонка, на мгновения оцепенев от испуга, зашлась в отчаянии. Сорвалась большая рыба, пропала снасть, вся рыбалка испорчена! Я не знал, что делать...
Вернулись дядя Миша и майор Угольников. Глаза их еще больше светились внутренним огнем. Я показал удилище с оборванной ниткой.
– Зацепился? - строго спросил майор Угольников.
– Нет, - руки у меня подрагивали, - рыба...
– Сейчас мы это дело поправим, - дядя Миша сходил за своими удочками и поинтересовался:
– А закидные молчат?
Я не слышал колокольчиков, о чем и сказал.
И вот уже два красно-желтых поплавка заплясали на волнах. Естественно, рыбаки не на косушек нацелились. У меня к ним тоже интерес пропал. Я сел на теплый песок и принялся наблюдать.
Течение, волны и размашистые воронки играли с поплавками в замысловатые пятнашки. Две яркие непотопляемые пирамидки то прибивало к берегу, то вновь выносило на стремнину, после чего, попав в бурун, они опять оказывались в затишке.
Поклевку на улочке майора Угольникова я заметил сразу. Она была такой же резкой, будто клевала косушка. Ее-то и выдернул после короткой борьбы майор. Только она была раз в двадцать больше моих рыбок.
– Вот это косушка! - вскочил я с песка.
Но оказалось, что ее именуют чехонью. Странно, название другое, а ничем не отличается от моих косых, разве только размером. Дядя Миша тем моментом подсек рыбу, которая упорно сопротивлялась, не желая расставаться с речной глубиной. Ворожейкин, казалось, спокойно курил, то выбирая согнутым в колесо удилищем леску из воды, то вновь поддаваясь рыбе. Наконец, на поверхности показалась большая крутолобая рыбья голова, а там и желтоватый бок с ярко-красным плавником.
– Язь! Красавец! - в командирском голосе майора Угольникова явно слышалось восхищение.
Вскоре дядя Миша вываживал еще более крупного язя. Зрелище было увлекательнейшее. Я прыгал возле рыбака, не зная, чем помочь. Только вдруг мне послышался колокольчик. Оглянулся и увидел, как сторожок ближней закидной, склонившись было до воды, медленно возвращается в первоначальное положение.
– Закидушка! - закричал я.
Головы старших тут же повернулись, и дядя Миша коротко бросил:
– Ионыч, давай!
Дернув леску закидной на себя, майор Угольников на мгновения замер, стараясь, видно, определить, что же происходит на другом конце снасти. На его раскрасневшемся лице расплылась довольная улыбка. Наклонившись вперед, будто стремясь побыстрее рассмотреть желаемое сквозь взбаламученные воды Урала, он пошел берегом, широкими движениями выбирая закидушку на песок. Волны захлестывали его ботинки. Рыба почувствовала отмель, раздалось несколько сильных всплесков уже в десятке метров от нас. Майор Угольников еще активнее заработал руками, приговаривая:
– Не балуй, не балуй...
Вода вскипела у самых его ног, и Угольников последним рывком выхватил из реки громадного судака. Рыбина, разевая зубастую пасть, отчаянно билась, пока подбежавший дядя Миша ни придавил ее и ни принялся извлекать глубоко засев-ший крючок.
Присмиревшего судака отбросили подальше от воды. Вываленный в песке он потерял свою первоначальную привлекательность и стал походить на большое грязное полено. И лишь все так же воинственно топорщились его плавники, да стекленеющий глаз смотрел на нас зло и осуждающе.
... Стали собираться. Я склонился над почти затянувшейся песком ямкой с косушками.
– Выбрось их чайкам! - приказал майор Угольников.
– Зачем же? - дядя Миша прополоскал и вынул из воды тяжелый кукан с рыбой. - Забирай их, браток, с собой. Косушки в ухе — вещь для аромата незаменимая. Сейчас сам отведаешь.
Уха, действительно, удалась на славу. Приправленная зеленым лучком и укропом, она затмила все запахи в округе. Майор Угольников в очередной раз под стопку рассказывал, как он ловко обошелся с судаком. Дядя Миша, дуя на ложку с ухой, подмигнул мне: мол, судак судаком, но мы-то знаем, откуда аромат и прелесть рыбацкой ухи.
