Сталин умер!

Сталин умер!

В этой смерти был элемент свободной внезапности, бесконечно чуждой природе сталинского государства.

Эта внезапность заставила содрогнуться государство, как содрогнулось оно после внезапности, обрушившейся на него 22 июня 1941 года.

Миллионы людей хотели видеть усопшего.

В день похорон Сталина не только Москва, но и области, районы устремились к Дому союзов.

Очередь периферийных грузовиков вытянулась на многие километры.

Затор движения достиг Серпухова, затем паралич сковал шоссе между Серпуховом и Тулой.

Миллионные пешие толпы шли к центру Москвы.

Потоки людей, подобно чернымм хрустким рекам, сталкивались, расплющивались о камень, корежили, кромсали

машины, срывали с петель чугунные ворота.

В этот день погибли тысячи.

День коронации царя на Ходынке померк по сравнению с днем смерти земного русского бога - рябого сына сапожника из городка Гори.

Казалось, люди шли на гибель в состоянии очарованности, в христианской,

буддийской, мистической обреченности.

Словно бы Сталин - великий чабан-

добирал недобранных овечек, посмертно выбрасывал элемент случайности из своего грозного генерального плана.

Собравшись на заседание, соратники Сталина читали чудовищные сводки московской милиции, моргов и переглядывались.

Их растерянность была связана с новым для них чувством

-отсутствием ужаса перед неминуемым гневом великого Сталина.

Хозяин был мертв.

Пятого апреля Николай Андреевич разбудил, утром жену, отчаянно крикнул:

-Маша! Врачи не виноваты! Маша, их пытали!

Государство признало свою страшную вину

-признало, что к заключенным врачам применялись недозволенные методы на допросах.

После первых минут счастья, светлой душевной легкости Николай Андреевич

неожиданно ощутил какое-то незнакомое, впервые в жизни пришедшее мутное, томящее чувство.

Это было новое, странное и особое чувство вины за свою душевную слабость,

за свое выступление на митинге, за свою подпись под коллективным письмом,

клеймящим врачей извергов, за свою готовность согласиться с заведомой

неправдой, за то, что это согласие рождалось в нем добровольно, искренне, из

глубины души.

Правильно ли он жил?

Действительно, как все вокруг считают, был он честен?

В душе все силилось, росло покаянное, томящее чувство.

В тот час, как божественно непогрешимое государство покаялось в своем преступлении, Николай Андреевич почувствовал его смертную земную плоть,

-у государства, как и у Сталина, были сердечные перебои, белок в моче.

Божественность, непогрешимость бессмертного государства, оказывается, не только подавляли человека, они и защищали его, утешали его немощь, оправдывали ничтожество; государство перекладывало на свои железные плечи весь груз ответственности, освобождало людей от химеры совести.

Василий Гроссман.

Все течет

-----------------------------------------------

По изд. "Октябрь", n6, 1989 год

OCR: Дмитрий Закгейм

-----------------------------------------------

Повесть