С Б А Т Е Й
Косичка стала нашим с Мишкой рыбацким пристанищем. За нами сюда потянулись и «лесники». Всем всего хватало: и берега, и рыбы... Неизменным оставалось одно — сазан попадался только мне. На «мосол». Приятно было слышать в разговоре мужиков нашего двора, которые по вечерам собирались на посиделки у парадного подъезда «генеральского» дома, что «Юрка с каждой рыбалки сазана приносит.»
А с другом мы чуть не поругались из-за этой рыбы. В очередной раз двинули на Косичку. Вода спадала, протоку можно было уже переходить. И не успели мы после «водной процедуры» трусы натянуть, как Михаил устремился вперед. Ну, торопишься и торопись, мое от меня никуда не денется. Однако подхожу и вижу, что там, где я обычно «мосол» втыкал, Мишка свою закидную разматывает. Промахнулся что-то с местом. Говорю ему об этом. Отвечает:
– Я здесь вчера рыбачил!
На меня не смотрит. Понимаю, что ему до слез хочется поймать удивительную рыбину, которую даже опытные рыбаки считают за честь выловить. Ну, попросил бы тогда, я, гадом буду, уступил бы лучшему другу. Но так в наглую заливать! Показываю:
– От мыса и далее — твои угодья!
Молчит и продолжает распускать леску. Что делать? Не драться же с самым верным корешом. Между нами такого не было никогда. Я даже подрастерялся. И тут замечаю кем-то воткнутую в песок палку, как раз напротив сазаньего места.
– Видишь вешку? - киваю головой. - Специально поставил, чтобы путаницы не было...
Аргумент убийственный. Друг уходит. Я и на этот раз ловлю своего сазана. И снова накрываю его голым пузом, и опять собираю по берегу оторванные крючки и грузило, и вновь тихо благодарю Урал... Мишка смотрит на меня с подозрением. Может, о чем-то и догадывается. Но у него свои «фокусы», у меня — свои.
Взираю на противоположный берег. «...Далеко-далеко колокольчик звенит. Рыбаки в шалаше пробудилися...» И я слышу едва уловимый радостный перезвон, вижу рыбаков... Их много — Абрам, Петрик, Зыня, Толик Колесников... Мы с Михаилом, естественно. И мой отец! Наконец-то, он выбрался на рыбалку. Высокий, в черных сатиновых «семейках», разрисованный «офицерским» загаром — лицо, шея, кисти рук коричневые до черноты, а жилистое сильное тело сметано-белое. И в военкомате, и в командировках он застегнут на все крючки. Служба обязывает.
Рыбачит он азартно. Швыряет дальше моего, конечно же. Пришлось размотать закидные на полную катушку, чего я никогда не делал. Лишь «мосол» пребывает в своей первозданной длине. Бате снасть не интересна — коротка. А на глубине берет язь, что по силе и красоте своей рыбьей мало в чем уступает сазану. Разве, что по мозгам.
Папка вынимает очередной серебристый оковалок. И гордо показывает:
– Смотри!
Экземпляр, в самом деле, достойный — килограмма на полтора. У мальчишек тоже язь клюет, но чаще синец и подлещик. Чебак, одним словом. Правда, Михаил настоящего леща выудил. Килограмма на два. Засветился лицом сразу.
Сели кушать. Батя с десяток яиц достает. Я и не видел, когда он их варил.
– Осторожней, они сырые, - предупреждает.
Мне доводилось пробовать сырые яйца, не понравились. Как будто слизняка какого заглатываешь.
– Сейчас мы их запечем. Несите сушняк, - отдает команду отец.
Сам закапывает яйца в песок. Сверху разводит костерок. Хворост горит быстро и жарко. Все собрались вокруг — интересно, что получится. А пока жуем колбасу и помидоры. Запиваем из Урала. Отец — из китайского термоса. Мне тоже в крышку чай наливает, но я, как все.
Пламя сошло на нет, отец разгребает уголья, песок и достает первое яйцо. Окунул его в воду, подержал, положил на ладонь и крутанул — вертится.
– Готово! Разбираем! Только в Урале охладите, чиститься лучше будут... А скорлупу — на газету, сожжем...
С той стороны, с которой запекался, фарфоровый глянец чищенного яйца помечен коричневато-желтым пятном, а так, как варенное. Хотя не совсем — дымком попахивает. И почему-то кажется вкуснее в сто раз.
– Здоровски... - Абрам в миг слопал свое и с вожделением смотрит на оставшиеся яйца. - Теперь всегда буду брать сырые на рыбалку.
Почти все лесники держат во дворах кур, так что в следующий поход Тобик уж точно отведет душу.
– Все подъедаем и убираем, - отец направляется к закидным. И тут же возвращается:
– А черви-то кончились...
Да, с червями мы промахнулись. Но кто знал, что сегодня клев будет, как на заказ. Нередко случалось, что с утра пораньше чебак поактивничает, а потом начиналась «вялотекущая шизофрения», переходящая в «летальный исход» (мишкины выражения), то есть в полное отсутствие клева. А сегодня все закидные продолжают долбить, причем рыба-то идет серьезная — язь, подлещик, синец крупный... От червя на крючках одни ошметки остаются, каждый раз надо перенасаживать.
Рыбалка удалась, чего грешить. Одно терзание сидит в моей душе — сегодня без сазана. Так хотелось перед отцом отличиться. Когда теперь он соберется на рыбалку? А так принесли бы домой, выложили в таз, и мамка удивленно всплеснула бы руками: «Вань, как вы такого здоровущего вытащили?» Но, видно, не судьба сегодня.
Решаем искупаться и свертываться. Напоследок мы всегда оплываем закидные, устраивая на воде догонялки и веселый тарарам.
Перед этим шарю на всякий случай по банкам и нахожу двух полувысохших червячков. Размачиваю их в мокрой ладони. Ну и что с ними делать? Подсажу-ка на «мосол». Отец предлагает еще голые крючки колбасой наживить, он специально нарезал из нее длинные полоски. Так и поступаем.
Уходим от стана подальше вверх и с размаху влетаем в реку. Кто последний, тот и догоняет. Пошла круговерть! Урал — это наша стихия. Мы выросли на воде, и нас абсолютно не пугают ни темная, леденящая глубина, ни сила и стремительность течения, ни размашистые, всхлипывающие воронки... Река не предаст нас, а если надо, то и спасет.
Вот и сейчас она подхватывает нас, словно на руки берет, и, покачивая, несет мимо берегов. Дельфинятами режем мы упругие струи. То тут, то там мелькают среди волн худые, лакированные водой наши коричневые тела. Водит Зыня. Это его постоянный удел — медлительный, как черепаха. Абрам подразнивает его буквально в метре, но стоило только Вите Добровольскому взмахнуть рукой, как наш мелкий друг моментально исчезает под водой. Выныривает метрах в четырех против течения. Это надо суметь! Гвалт над водой плывет вместе с нами, но никто не матерится — батя на берегу. Он приложил козырьком руку ко лбу, наблюдает за нами — как бы чего не случилось. Ох, уж эти взрослые...
Выплываем почти у Старого Собора. Зыня так никого и не догнал, но не в обиде, улыбается. Трусим по берегу, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге — воду из ушей вытряхиваем. На ходу договариваемся, когда в следующий раз пойдем рыбачить.
Папка сжигает мусор, вещи складывает. Распрямился, смотрит на меня, будто в первый раз увидел.
– Вырос ты, сын, вырос... - Вздохнул широкой грудью. - Ладно, я тут подсуечусь, а ты собирай закидные.
Иду к реке.
Гимн свой я сегодня втихоря пропел. Правда, каждый раз мое рыбацкое песнопение получается на разные мотивы, да это и не беда — слова-то остаются прежние. Урал поблагодарил сердечно, когда приличного язя вытащил. Теперь с надеждой смотрю на сторожок «мосла»...
И все же бог — не фраер, как сказал однажды друг моего старшего брата Вовка Рязанов: таловый прутик намертво прижат леской к песку, а сама она вытянута вдоль берега. Сердечко заколотилось. Берусь за закидную и осторожно пробую выбирать. Ест! Есть! Есть! Только бы не оплошать! Я уже научился реагировать на мощные сазаньи рывки, намеренно поддаваться его неуступчивым потягам, но все равно гнуть и гнуть свою палку...
Слышу голос Мишки:
– Юрец сазана зацепил!
Пацаны сгрудились возле меня. Отец тоже рядом стоит. Молчит. Метр за метром подвожу рыбу к берегу. Сопротивление нарастает. «Потянул ветерок, воду морщит-рябит...» Уже совсем недалеко от нас пошли по стремительным росчеркам реки крутые развороты. Один, другой, третий... Но я успеваю стравливать леску и тут же, не давая слабины, обратно отвоевывать ее меру у рыбины. «Далеко-далеко колокольчик звенит...» Поет струной натянутая снасть. Ну все, зажимаю ее в кулаке. Не выдай! Рву от воды. Зрение сузилось до пульсирующих 0,5, уходящих в реку. И вдруг эта точка взрывается множеством брызг, из которых в сверкающем изгибе вылетает прекрасная рыбина и ударом красно-черного хвоста-веера глушит все звуки вокруг. Как в немом кино вижу застывших ребят, отца, подавшегося вперед, разлетающуюся в разные стороны снасть... И над всем этим парит золотистое чудо... И я взлетаю вместе с ним. Полет наш вечен. Но я знаю, упасть все равно придется. Сначала сазану — на мокрый прибрежный песок, а затем мне — сверху.
Голос отца включает звук.
– Ты же так себе живот пропорешь! Видел, какая у него пила на верхнем плавнике? Нет, это не дело... Надо подсак готовить...
Я стою, подняв с песка сазана за жаберные крышки, и смотрю на отца. Хочется выглядеть бывалым и равнодушным, мол, чего волноваться, столько их уже ловлено-переловлено... Но рот сам предательски растягивается в счастливой улыбке. «...И стоит себе лес, улыбается.»
