РЫБАЛКА ДЛИНОЮ В СОРОК ТРИ ГОДА
Две отпускные недели пролетели, как один день. Ехали со старшим братом в родимый городок, казалось, вечность впереди, планы строили... Оглянуться не успели, а уже пора обратно собираться. Нет, конечно, что-то удалось — родителям и старшей сестре могилки подправили, оградки покрасили, младшему брату Володе, у которого остановились, помогли сантехнику в квартире отремонтировать... На рыбалку выбрались и с друзьями свиделись. Как же без этого! Правда, не со всеми. Не было уже в живых Толи Абрамичева, Вити Калистратова... И Миши Степанова тоже. Символично ушел из жизни мой лучший друг детства.
К тому времени он закончил экономический факультет Московского авиационного института, попал по распределению на Николаевский судостроительный завод, долго там не задержался и вернулся домой. Жена, две дочки... Отметил полувековой юбилей...
В субботу собрался к семье на дачу, что находилась в Учужном затоне. Попасть туда можно было от пристани на плоскодонной «калоше» под маркировкой «Пэ-эС-Ка». Минут пятнадцать-двадцать хода. Но друг решил с распорядком водного транспорта не связываться, время не терять и действовать самостоятельно. На автобусе по центральному проспекту до кольца, там пешочком краем Ханской рощи до берега Урала, и вот на той стороне она — Учужка.
Сбросил с плеч вещмешок с резиновой лодкой, накачал ее, спихнул с песочка на мелководье... Черно-белый спаниель привычно запрыгнул в «резинку», с нетерпением поглядывая на хозяина. А тот неторопливо раздевался, прикидывая, где он сегодня вечером заякорится у противоположного яристого берега и подергает на удочку чебака... Сложил в освободившийся рюкзак одежду и, наклонившись, легко повел рукой лодку на глубину, намереваясь поаккуратнее сесть в нее. Но не успел. Упал бездыханный лицом в воду — убийственный инфаркт подкосил. И понесла река, как когда-то в детстве, качая на волнах, моего ненаглядного Мишаню. Скулил и метался в лодке, не понимая, что происходит, пес, а потом выпрыгнул и поплыл вслед за хозяином...
Бесследно растворился в этой жизни Витя Добровольский. Брат его младший, мой тезка, погиб, будучи студентом минского вуза, - самостоятельно ставил какой-то химический опыт...
Эх, жизнь наша — копейка. Много скорби и слез таит она в себе. Как бы и жить при таком раскладе, если бы еще не дарила она нам то сиюминутную, то долгую радость. В школе я обзавелся, естественно, новыми друзьями, и в дальнейшем о них во многом пойдет речь. И это те люди, о которых я думаю очень и очень часто, что приносит моей душе успокоение и праздник.
А тогда посидеть «на дорожку» решили у одного из них — Шурика Фокина. Жил он в родительском доме один, оставив свою квартиру младшему сыну. На тихую улочку, по-прежнему густо заросшую у тротуаров кустами и деревьями, я прибыл вовремя, и тут меня ждал сюрприз в лице несколько располневшего Петрика, хотя друг детства и утверждал, что никакой он «не толстый» и что он «всю жизнь такой». Может, и такой — последние лет тридцать, которые мы не виделись. В свое время Петрик отучился в местном пединституте и на момент нашей встречи торговал на рыбном базаре. «Демократия» побеждала и в нашем городе, требовалось как-то выживать.
Сели за стол, опрокинули по первой. И пошли-поехали воспоминания о детстве, о школе (мы все выпускались из одного класса) и, естественно, о рыбалке...
– Послушай, Юрец... Ты на меня зла не держишь? - Петрик в упор смотрел на меня своими круглыми глазами.
«Вроде бы рановато еще прояснять извечный вопрос взаимного уважения», - подумалось в ту минуту.
И еще. Петрик назвал меня, как когда-то в детстве, хотя со старших классов школы ко мне навсегда приклеилась кликуха «Старый».
«Виноват» во всем был мой отец. Он никогда не доставал нас нотациями, не читал мораль по поводу и без... Правда, раза два-три мне довелось получить от него «горяченьких». Абсолютно по делу. Главное, как ни высокопарно это звучит, у нас перед глазами всегда был пример отца: он многое знал и умел — и мы стремились к этому; он не курил — и мы к табаку не пристрастились; он выпивал за праздничным столом стопку-другую и переворачивал ее донцем кверху — и мы не стали пьяницами; он, давая обещание, всегда держал свое слово — и мы выросли не болтунами... Мы росли и «Веселые картинки», «Мурзилка» менялись у нас на «Пионер» и «Костер», «Пионерская правда» - на «Комсомолку»... Потом почтальон стал приносить «Юность», «Новый мир», «Неву», «Иностранную литературу»... Отец, не давя на «мозоли», учил нас и воспитывал.
Буквально за ночь «проглотив» в журнале аксеновский «Звездный билет», я, несколько обалдевший, принес в класс обращение «старик». В итоге все мои друзья к седым и лысым головам остались «молодыми», а я с девятого класса стал «Старым». Вот не читал бы «Юность».
Но в то застолье Петрик обратился ко мне, будто мы все еще гоняли мяч на пыльной улице или, накупавшись до зубной дрожи, отогревались на раскаленном береговом песке... И я понял о чем пойдет речь. Мне так кажется, что я помню буквально каждый свой рыбацкий день. И тот тоже, естественно, не забыл...
...Друг мой Мишка был в очередном летнем отъезде. На рыбалку я собрался один, прихватив за компанию лишь небольшую черную дворнягу Жучку. Все веселее.
Лов складывался обыденным порядком за исключением двух моментов. Первый приключился, когда мы с Жучкой не успели и с десяток чебаков поймать. Собака, сидевшая возле меня, вдруг отбежала в сторону и с какой-то стати стала в песок закапываться. Подивился я, но вскоре понял причину. Туман начал наползать да такой густой, что хоть в ладонь его собирай, как мыльную пену. И клев тут же заглох. Можно было подумать, что пелена и рыбам глаза застила.
Около часа, наверное, продолжалось это безобразие. Сижу в тоске и плотном тумане, только чувствую, как горячий язычок моей руки коснулся. Жучка неслышно подобралась, покинув свой схорон. Пока мы с ней хлеб жевали, молочная муть вокруг пошла на убыль.
И рыба принялась наверстывать упущенное — заработали сторожки на всех закидных. Это явилось второй особенностью рыбалки. Но нет, что называется, добра без худа. Взял сазан и не маленький. Принялся его вываживать, краем глаза наблюдая, как кивают сторожки на других закидных. Поспешил и упустил рыбину вместе с крючками и грузилом. На «мосол» вытащил «лапушка», но при этом лишился двух поводков. Когда клюнул третий сазан и я почувствовал его нешуточную мощь, то решил, что снасть надо спасать, иначе придется собирать манатки. Долго ходил я по берегу туда-сюда с леской в руке, ожидая одного из трех: сойдет, крючок сломает или поводок оторвет. Про четвертое как-то и думать не хотелось. Случилось первое. Вот так мы с Жучкой и порыбачили.
Пришел домой, поел и завалился спать. Проснулся часа через два, натаскал матери воды... И что дальше делать? Ноги сами повели к Уралу. Одинокого рыбака на голом и плоском начале Косички отметил сразу. Интересно, что это он на галечнике да стремнине расположился? Сходить, что ли?.. Может, какую рыбацкую премудрость увижу? Подгребаю — Петрик нахохлившимся сычом сидит.
– Ты что, как сирота казанская, на отшибе пристроился?
– Да, не хотелось тащиться дальше, я всего-то на часок... От матери сбежал, заставляла коровник чистить... Сеструха на кровати валяется, а мне — вилы в руки...
Несправедливо, конечно. Усаживаюсь рядом на затянутую песком корягу. Вечер уже, а клева нет. На кукане два подъязка да густерка с ладошку величиной. Мелко тут, хоть на сто метров забрасывай. Товарищ голавлика вынимает. И опять тишина. Петрик ее нарушает:
– Юрец, поймай мне сазана! А то мать домой не пустит. Отец уж точно выпорет...
Надо как-то выручать дружка. Предлагаю перебраться с галечника к кустам, там хоть поглубже будет. Петрик охотно соглашается. Он рад нашей нежданной встрече, от грустных мыслей, видно, отвлекает.
Закидные на новом месте забрасываю я, соорудив на каждом крючке по клубку из «красных» подвижных червей. Клевать стало лучше, но все чебак берет. А Петрик с надеждой переспрашивает:
– Юрец, поймаешь?
Молчу, что могу ответить — не бог я и не царь. Ставлю закидные на разную длину, может, где и проклюнется долгожданный. И он клюнул. Тащу осторожно, двойная ответственность: и снасть не моя, и нужен он позарез. Выуживаю. Обошлось без накрывания телом. В вечернем наряде я — штанах и рубашке, хоть и босиком.
Петрик на сазанчика наглядеться не может, разве что в мясистые губы не целует. Прячет в котомку и предлагает:
– Если хочешь, поймай себе теперь!
Рыбачим. И второй клюнул, которого я также благополучно доставил на берег.
Петрик в сумку его засунул и с облегчением говорит:
– Теперь хоть не так страшно домой возвращаться...
Мимо нашего двора товарищ прошел, забыв поделиться пойманными сазанами, а я и не стал напоминать.
...За столом весело внимали повествуемой истории.
– Не двух ты поймал тогда, а трех, - поправляет меня Петрик.
Я-то знаю: заблуждается товарищ. Но три больше впечатляет, чем два. И я для порядка уточняю:
– А ты уверен?
– Еще бы! Я, считай, - Петрик поднимает глаза к потолку, - уже сорок три года, шесть месяцев и двадцать два дня в каждом сне рыбачу и пытаюсь отдать тебе этих сазанов... Но все что-то мешает. Проклятье какое-то.
Названным цифрам можно было верить — Петя закончил физмат.
– Ну, ты не держишь на меня зла? - переспрашивает он.
Я улыбаюсь. Я безмерно рад встрече с друзьями. Какое зло? Окстись, как говаривала моя матушка. Если бы так, ты у меня в тот вечер получил бы трепку. Случалось иногда. А сейчас я молчу и продолжаю блаженно улыбаться. Петрик выжидающе смотрит на меня через стол своими круглыми глазами. Понимаю, что надо снять тяжесть с души товарища.
– Нет, Петенька, не держу. Ты лучше скажи, выпороли тебя тогда или обошлось?
– Мать начала было заводиться, но отец осадил: «Чего привязалась? Видишь, человек устал! Завтра почистит...»
