Весь месяц Василий сомневался, откладывал поездку, шутка ли — столько лет дома не был. Ему, конечно, повезло: все живы и дом цел, не дошли сюда фашисты. А уж как Любушка рада была, как прижималась к нему, какие слова шептала ночами. И сынки подросли, взрослые не по летам, младшему седьмой годок, а управляется не хуже взрослого мужика. Казалось бы, вот оно счастье — победили фашистов, освободили землю от страшной чумы, живи, радуйся, но не может Василий радоваться, разучился что ли? Как уснет Любушка, так вновь в голове оживают бои: обстрелы, взрывы снарядов, встают перед глазами лица товарищей, которых не обнимут домашние. А тут еще эта ложечка…
***
Степана Покровина прикомандировали в их взвод в сорок четвертом, обучили мальчишку, вчерашнего школьника, на водительских курсах и отправился он по фронтовым дорогам.
— Я, дядька Василий, сам на фронт просился, год назад в военкомат ездил, у председателя лошадь выпросил, а он давать не хотел. Не брали меня, хоть восемнадцать мне еще в том году исполнилось.
— Эх, сынок, сынок, — только и отвечал Василий. Степка, как и Василий, водил «Студебекер», американский грузовик таскал пушки по линии фронта. Во время обстрелов Василий всегда искал глазами Степку, мальчишка совсем, к боям не привык.
— Дядя Вася, ты за меня не переживай, я заговоренный, ничего со мной не будет. У меня вот что есть, — Степка достал откуда-то из-за пазухи маленькую ложечку, обернутую тряпицей, — крестильная моя, вроде талисмана. Мамка завернула, говорила, что сбережет меня от пули.
— А от мины? Ты, парнишка, ложку береги, но и сам осторожней будь.
Недолго провоевал Степка, а за это время успел надоесть Василию хуже пареной репы. Чуть свободная минутка, он уже рядом и все рассказывает, и рассказывает о деревне дальней, о сестрице и отце, что умер еще до войны от тифа, о девчонке, которая живет через три двора.
— Варька тоже на фронт просилась, не знаю, взяли ли, она только немного меня младше.
Василий засыпал и сквозь сон слышал, как Степка удил рыбу или рассказы о блинах матушкиных, что тоньше кружева.
— Смотришь через такой блин в окошко, и кажется, что солнце из-за туч вышло.
— Спи, Степан, завтра день тяжелый. И перестань про блины, и без того живот сводит.
А день и, правда, был тяжелый – грохотало так, что уши закладывало, а тут еще грузовик впереди застрял. Только остановились, как Степка к леску побежал, не добежал, срезала его минометная мина…
Кинулся, было, Василий к нему, видит, в траве блестит что-то — ложечка, выронил свою ложечку парнишка.
***
Решился Василий, собрал узелок в дорогу, обнял Любашу и поехал. Добирался с военными эшелонами, с фронтовиками, возвращающимися домой. От райцентра до Степкиной деревни очень удачно доехал, председатель на станцию каждый день лошадь с телегой посылал, мало ли, кто вернется. И дом Степкин отыскал легко, много успел о нем парнишка рассказать. Зашел во двор, сердце екнуло, словно был тут много раз. Дверь в сенцы приоткрылась, и показалась старуха, укутанная в черное. Остановилась на крыльце, всматриваясь в незнакомца.
— Софья Покровина, не знаю, как по батюшке?
— Софья Кирилловна.
— Я служил со Степкой, со Степаном.
— Проходите, — посторонилась женщина.
Он молча вошел, сел на лавку у стола. Зачем приехал, чем он может помочь этой несчастной женщине, которая даже не плачет, слезы давно кончились.
— А дочка ваша?
— На работе она, теперь вот остались вдвоем, — сказала так, словно и до сей поры не верила в смерть сына. — Как он погиб?
— В боях, смелый мальчишка у вас, герой. Я вот привез, — Василий протянул ложечку, — обронил он ее в тот раз, я потом нашел.
И женщина заплакала, странно так заплакала, молча смотрела на него огромными глазами, из которых текли слезы.
Василий крякнул, вышел во двор, искурил самокрутку и направился в сарай, где нашел инструменты. Подбил оторвавшуюся от крыльца доску, приладил раму. Он подправлял штакетник и не заметил, как к нему подошла хозяйка.
— Пойдем, мил человек, блинцами угощу.
А блинцы, и правда, были кружевными, с хрустящими краешками.
— Женат? — спросила Софья.
— Угу, два пацаненка.
— Береги их, нет ничего важнее семьи.
Уже прощаясь, Софья протянула ему сверток:
— Возьми, собрала тебе в дорогу блинцов своих. А ложечку эту подари третьему ребенку, — отдала назад Степкин талисман.
— Так у меня двое.
— Будет и третий, — впервые улыбнулась женщина.
Третьей была девочка.
Источник
