(продолжение)
-Нет, ну не сдрефили мы тогда, - возразил Гагарин, один из самых молчаливых в чайхане, - так вышло, что все разом спрыгнули, будто по команде. Ну, а если и шугануло нас, то все разом! Да и как представить: кто-то из нас колотит по броне: давай — вперёд! После стакана водки - разве что. Испуга не было, поверьте.
-Мы тут уже час - о страхе. - Крым взял со стола обломок карандаша, постучал им, будто недовольный учеником. - Скажу тебе проще. Ваш «спецназ» тогда надо было довезти до того перекрестка, стряхнуть с брони, и - пинком под зад - прямо в бой! А вам: задание, вроде как думать дозволили. Мышление, брат, трусливо в своей рассудочности: взвешивает «за» и «против». Умереть, рассуждая, трудно. Мозг оберегает тебя. На то вам и командиры даны. Это им думать и можно, и нужно. Вот Политрук изобразил на днях поднимающегося в атаку политрука той войны со снимка военкора. По мне так не очень похоже вышло. Превосходства не заметил. Но всё равно сильный образ, работающий. Вдохновляет. Победить труса должен командир. Лучше — своим примером. Были тогда и приказы, и заградотряды. Но быстро дошло: без героизма в той войне не победить. Хотя сегодня, говорят, пришла другая эпоха. Героев не очень любят, мешают жить Так что — как знать? Повезёт — узнаем. У нас, вроде, прогресс запаздывать должен.
Гагарин закивал стриженной «под ноль» головой. Предложенное понимание трусости, похоже, пришлось ему по душе.
После лекции Крыма прошло больше недели. Случаев оставления позиций стало больше. Для реабилитации "попрыгунчиков" хватило новых историй Ямполя, Красного Лимана. Атаманы так вообще в заслугу себе ставят сбережение жизней своих казачков. Ментальность не та. Русский солдат должен возвышаться над другими своей жертвенностью. Сколько об этом писано-переписано. Теперь востребована эта жертвенность. В ожидании боёв, это хорошо понимают командиры. Пока их считали “передовым отрядом” Москвы, превосходство было на их стороне, теперь противопоставить “укропам” можно только беспримерный героизм. Идейный боец и сам голову сложит, и командира оправдает, если тот покарает прижимистых до своих душ бойцов. Таким теперь видится хороший солдат. «Батяня-комбат» тут совсем не звучит — сопли для русской глубинки, там - мир.
Иртыш, кажется, это начинает понимать, и куда серьёзнее воспринимает оброненную раньше угрозу Политрука. Припомнилось и то, что слова о пуле произносились тогда обыденно, будто рецептом нового блюда делится - не жалейте перца, он придаст мясу особый вкус. Эмоциональное же «убью», которое доводилось слышать раньше - это сотрясение воздуха! Условный рефлекс. Речевая агрессия - боязливая,, если верить Крыму.
Иртышу приятны их неспешные беседы: окружающий их хаос отступает и мир предстает другим, чуточку лучше, понятнее. Образ Политрука как крутого пустобреха давно дал трещину, и Иртыш уже допускает право за Политруком «стрелять» в своего для дисциплины: а как, прикажете, бороться с плохими рефлексами? Может, это та необходимость, что во благо. Хуже, если все начнут рассуждать, умничать как этот Крым. А так ещё поживём. Иртыш, хоть и из казачьего племени. Но "Любо!" ему тут никто не крикнет. Так что будь по-вашему, товарищ Политрук. Это «будь по-вашему» он пробормотал себе под нос, засыпая. Но в тишине сумеречной комнаты согласие вышло громким
-Что? - отозвался из своего угла сосед.
-Спи. Это себе говорю.
Смирившись с неограниченной властью командира, Иртышу вдруг почудилось, будто бы тот стоит за спиной и ковыряет берцем траву на его участке: «Что, черешню жрёшь?». Даже затылком ощутил пристальный взгляд говорившего. "Только совсем гнилую", - оправдался он, с тем и заснул. Политрук же ещё раз потревожил бойца под самое утро. «Ладно, - сказал тот уже в лицо, - доедай свою гнилую черешню, но если сдрефишь в бою— хана и тебе, и твоей чайхане». Проснувшись, Иртыш окликнул «дачу», хотел спросить о Политруке. Никого Дневное солнце припекало даже через стекло, слепило. Иртыш прикрылся ладонью. Что сон? Что явь? Бабочка давно в паутине. Он резко встал, прошёл в угол товарища. Кровать аккуратно заправлена новеньким одеялом. Рядом — на табурете - подушка, ещё в упаковке. Гуманитарка! А как — иначе?! Он подпрыгнул, снёс ладонью из угла паутину с крылышкам бабочки и пошёл за двери, заниматься коптильней...
И вот их опять построили. Иртыш, как и все ждут, что скажут командиры. Однако Политрук отпускает Тесака и требует из строя Гагарина. Тот делает небольшой шаг из строя и вопрошает командира взглядом: мол, что?.. Но без намёка на дерзость.
-Скажи, мил человек, ты зачем прокладки у наших поварих спёр? - мягко начинает Политрук.
Гагарин покраснел, замотал головой.
-Я, я… Это гуманитарка. Смотрю на стельки годятся. Вот и взял.
-А фен? Тоже гуманитарка?
-Не знаю. - мямлит тот, оглядывается назад - на стой, будто ищет поддержки. - Носки сушить, голову — тоже сгодиться.
-Ну-ка, шапку долой!.. Что тут собрался сушить?!
Гагарин, словно соглашаясь, провёл ладонью по ёжику своей головы: и впрямь, сушить тут нечего.
В строю принято молчат — не на собрании! Гагарин не оправдывается, не объясняется. Только глупо улыбается и больше краснеет. Что тут скажешь? Такая вот ему досталась гуманитарка... Политрук же только жёстче смотрит на голову «под ноль» и говорит уже без наигранной мягкости:
-Ты мародер и трус! Раздевайся!
Гагарин не прекословит, раздевается, механически складывая рядом в дорожную пыль камуфляж. Аккуратист. Засунул руку в берцы, но злосчастные прокладки из них не вытаскивает. Видно, дошло: они им испорчены безвозвратно. "Косяк" уже не исправить.
Иртыш понимает ситуацию так же, как и стоящий перед строем в нижнем белье боец: глупо вышло, поварих обобрал. В шеренге комментируют сцену: мол, пороть будет. «Нет, - шепчет Иртыш, - нам скажет. Ясен пень, не велик мародёр вышел. Это Политрук нам на будущее — воспитывает...».
-На колени, - вдруг приказывает командир и тянет руку к кобуре.
Иртыш было выматерился, но не успел, со слова сбил резкий звук, будто сломалась большая сухая ветка. Гагарин упал возле своего камуфляжа.
-Закопайте, эту падаль. - в голос Политрука вернулись мягкие нотки.
У дороги была канава. Туда и положили Гагарина. Набросали поверх тела земли, появился холмик. На него положили армейскую кепку, достав её из под мёртвого Гагарина. Вспомнили, что та ему нравилась. К вечеру соорудили крест. А камуфляж так и остался лежать на дороге. Не тронули и берцы, большую там ценность.
Утром Иртыш отнёс на холмик Гагарина букетик цветов со своей "дачи" и гроздь черешни.
Политруку эти почести "мародёру и трусу" не понравились. Сильно не понравились: крест из земли выдернул, дары что легли у могилки распинал. И сразу уехал. Больше его в Николаевке не видели.
Вскоре ушла в Горловку одна из рот; сама — без разрешения. Но стрелять грешников тут было уже не кому.
На разорённой могиле Иртыш встретил Конкретного, восстанавливающего крест. Спросил того его же излюбленным вопросом:
-Там был?
-Нет, перекрывал дорогу — Политрук озаботился никого не пустить на то построение. Выстрел слышал. Рефлекс курка, наверное, - неуверенно предположил Конкретный
-Рефлекс тупой, инстинкт дремучий, природа... Всё научно. Ну, а крест то, товарищ Политрук? Что?
-Так политрука и спрашивай.
-Зачем?
На том и расстались, чайхана больше не откроется.
Иртыш оставался на своих позициях ещё три дня. Под непрекращающимся минометным обстрелом выполнял приказ командира не сдавать позицию. Уходил из Николаевки в числе последних. Из его группы никто не вышел.
