Максим Мишарин-предприниматель, 42 года
124 погибших, 2 выживших
Катастрофа
Я помню, как проснулся и летел. Взрыв случился в 5 утра, прямо под нашей квартирой — я жил на втором этаже. Дом будто подбросило, я оказался неглубоко под завалами, выбирался из-под плит сам с помощью рук. Помню, какая вокруг стояла тишина, никаких криков, шел только мелкий дождь. Пыль оседала толстым слоем на весь двор. Я долго лежал на груде обломков, пока из соседних домов не стали выходить люди. Мои ноги были перекручены, одна нога свешивалась через плечо. Я пытался прохрипеть: «Ищите маму», — но во рту было слишком много песка. Потом меня оттащили на Каширское шоссе и оставили лежать практически голым на мокром асфальте. Первая же скорая отвезла в больницу, но я успел простыть и заработать пневмонию.
В ту ночь мать спала рядом со мной, на одной постели, отец выходил покурить. Возможно, поэтому ее покалечило не так сильно, как его. Родители жили в Тверской области, часто гостили у меня на выходных, но в этот раз остались ночевать, чтобы уехать понедельник: так было удобнее с электричками. Спасатели, разбирая тела, нашли мать второй, папу — 62-м. Из 120 жильцов выжили только я и Юрий Сафонцев. Четыре года после взрыва мы еще виделись на годовщинах у монумента, но потом он потерялся из виду.
Увечья
После взрыва я очнулся в тоске. Спрашивать ничего не пришлось, я знал, что родители погибли. Я три месяца лежал в палате, с температурой 39, как полутруп. Мне не хотелось ни о чем думать. Потом еще два года я мыкался по больницам. У меня были контузия третьей степени, сломаны обе ноги, удалена селезенка, пробиты оба легких, началась пневмония, а еще мне зашили печень и желудок. Сестра срочно вернулась в Россию, общалась с ритуальщиками, ездила на опознание. А я даже не смотрел фотографии с похорон родителей. Накануне мне казалось, что я достиг счастья. Я был горд, что сам начал помогать родителям на их спокойной пенсии. Я хотел подарить им внуков, собирался найти жену. Теперь иногда я хочу увидеть их мертвыми, чтобы мне больше не казалось, будто они просто уехали.
В 1999-м в России случилось еще несколько терактов, в Москве в обычных жилых домах постоянно обнаруживали новые «мешки с гексогеном». У сестры началась тяжелая депрессия и еще несколько лет она сидела на таблетках. Ее мучили головные боли, она буквально перестала спать, жила в постоянном страхе несколько месяцев, не могла находиться дома одна. Полгода с ней жили друзья.
Я же не чувствовал ни страха, ничего вообще еще лет десять. Ощущал только пустоту. Сразу, как выписался из больницы, поехал к самому близкому другу в Узбекистан. Там несколько дней беспробудно кутил до такой степени, что сломал ногу еще раз, вернее, титановую пластину внутри. На самолете меня с температурой снова привезли в Москву, в ту же больницу, что после взрыва. Снова прошел курс реабилитации. Я до сих пор плохо сплю. В голове постоянно что-то звенит и гудит. Перед сном стараюсь ни о чем не думать. Это просто не имеет смысла: я знаю, что все равно не успею убежать, если что. Какая разница, положу я паспорт и куртку ближе к кровати или нет? В теракте это никого не спасет.
Иногда я хочу увидеть их мертвыми, чтобы мне больше не казалось, будто они просто уехали
Накануне
Моя семья до середины 90-х жила в Узбекистане. Отец трудился на вредных урановых производствах, за что мы получили квартиру в городе Калязине, в Тверской области. Публика там оказалась очень простенькая, интересной работы не было. Полгода я раскрашивал матрешки в коллективе из 50 женщин. Сестра на тот момент уже отработала десять лет в сфере ивент-менеджмента в Японии и на заработанные деньги купила ту злополучную квартиру в Москве. Дом панельный, одноподъездный, холодный, внизу алкоголики, которые частенько устраивали скандалы. В ночь теракта, к слову, они удачно уехали к друзьям, а вернувшись, первые стали кричать «дайте нам недвижимость».
В 23 года я переехал из Калязина в московскую квартиру сестры. До этого в Узбекистане я выучился на электрика горного оборудования, но в Москве хотелось заняться чем-то более современным. Как-то зашел на строительный рынок «Каширский двор», и в одной из лавок там меня взяли на работу продавцом. Я быстро дослужился до старшего менеджера. Деньги полились рекой, в 1997 году я зарабатывал по 2 тысячи долларов в месяц. Этого с лихвой хватало для молодого парня со своей квартирой, чтобы пить, гулять и водить девчат.
Компенсация
После взрыва власти предлагали нам квартиру то в Митине, то за МКАД, то одну комнату вместо двух. Подруга сестры помогла выбить двушку на Борисовских Прудах. Друзья бесплатно сделали ремонт. Банк «Зенит» без всяких условий выдал мне 7 тысяч долларов. Были все-таки гуманные люди, потому что государство мне не помогло.
Я по-прежнему работаю в районе Каширского двора: склады-офисы, склады-офисы. Близость к месту взрыва меня не гнетет, даже наоборот. Там как-то все по-домашнему, тепленько, привычно, все родное. Раз в два месяца заезжаю на машине к мемориалу, от скуки по дороге домой — просто помолиться.
Я религиозный человек, но в церковь не хожу — смущаюсь. Если до 42 лет не получилось быть ближе к богу, то, видимо, и не стоит. В Узбекистане все жили не крещенные, не было потребности. А после теракта в больницу приехал батюшка и срочно меня покрестил: все были напуганы, что я не выживу. Сестра долгое не верила в бога, но со временем вера пришла к ней.
Эхо
Еще до взрыва я устроил стажером в фирму, где я работал, друга Вадима. Пока я лежал в больнице, Вадим подменил меня, а через два года после взрыва мы начали собственное дело. Департамент соцобеспечения Южного округа подарил мне маленькую «Оку», на ней я построил бизнес. Днем нагружал машинку сверху стройматериалами, как в индийских фильмах. Вечером с полной барсеткой денег мы с друзьями ехали за девчонками. Гонял как проклятый, вообще не боялся смерти. Первая авария — с «шестисотым мерседесом». Мужики отпустили, мол, езжайте, ребята, дальше, вы и так бедные.
Десять лет после взрыва, когда я пахал на себя, стерлись из моей жизни: это был кошмар. Я работал как мул по 14 часов в день семь дней в неделю. В богатые нулевые стройматериалы оказались золотой жилой. Через пять лет мы зашибали большие деньги на торговле потолками. Я был уверен, что приду к успеху. Вложил все деньги в свои торговые точки, а в 2012 году Собянин решил избавиться от рынков, и все мои магазины превратились в груду хлама. На руках еще лежали несколько десятков миллионов рублей в виде нереализованного товара. Начался кризис, и за 2 года все ушло на содержание и аренду. Мы начали торговать навесными потолками через интернет. В начале 10-х годов я открыл цех по производству собственных витражных потолков. Был миллион взлетов и падений, но мы пережили кризисы. Сейчас я снова вернулся к ручному управлению своим «Миром витража», как те первые десять лет с потолками.
Десять лет после взрыва, когда я пахал на себя, стерлись из моей жизни: это был кошмар
Постепенно бизнес переставал отвлекать меня от одиночества. Захотелось иметь рядом человека. Я впервые разместил объявление на сайте «познакомлюсь для серьезных отношений». Написали десятки девушек, с четвертой завязался разговор. Оказалось, она из Вологодской области, но я не растерялся: купил себе «Тойоту Камри», номер — три девятки, и поехал с другом «к девчонкам в Череповец». Быстро влюбились. Я начал мотаться к ней в Череповец каждую неделю. В какой-то момент предложил переехать ко мне в Москву. Еще через месяц я уже предложил сыграть свадьбу. Любовь — это прекрасно, но все равно человека почти не знаешь, пока не проживешь с ним хотя бы год, десять раз не поругаешься. Всю эту фигню про взрыв я рассказал ей бегло, в диалоге. Про теракт мы не разговариваем. Только с сестрой, когда напьемся.
Когда я почувствовал, что морально застыл, я пошел на академический рисунок и живопись в Суриковское училище. Захотел разобраться в искусстве, писать маслом, иметь корочку, в конце концов. Да и клиенты хотели видеть в продавце витражей человека искушенного, а я даже не знал, кто такие Климт и Буонарроти. Жена, конечно, была недовольна: отец нужен и дома, а я пошел на рисунок, будто у меня полно свободного времени.
Я всегда мечтал о семье и детях — двух девочках и двух мальчиках. Но пока хватает и троих детей. Они еще маленькие: три года, шесть и семь лет. Здоровье у меня уже не то, четыре года назад был инсульт. Я показывал дочкам шрам на животе, рассказываю про взрыв каждый раз новую историю, потому что предыдущую они уже не помнят. Один раз сказал, что проглотил шарик и врачи разрезали меня, чтобы его вытащить, в другой раз — что вытаскивали бомбу. Они снова мне поверили.
Когда я сейчас слышу о новых терактах или тяжелых авариях, на глаза наворачиваются слезы. Тяжело видеть страдания людей. Я отчетливо представляю себе тех людей за кадром, кто только что потерял близких. И все то, что ожидает их в следующие несколько лет. Я не могу выскочить из депрессии, она постоянная. Даже не знаю точно, из-за чего, может, просто из-за нервотрепки. Жизнь пролетает катастрофически быстро.
Источник информации: the-village.ru/village/people/people/266514-lyudi-perezhivshie-terakty
