Одинокая фигура на балконе

Как только осенние сумерки отступали, освобождая место расцвеченной огнями городской ночи, он выходил на балкон и смотрел на заветные окна в соседнем доме. Вот в дальней комнате гаснет голубоватый свет экрана монитора,

зажигается желтый свет на кухне, скоро и он погаснет и затлеет ночник в комнате с балконом. Он ждал, надеясь, что женщина выйдет перед сном подышать воздухом, откинет назад тяжелые волосы и поднимет глаза к небу, силясь разглядеть в чехарде огней мегаполиса звезды. В такие минуты ему всегда вспоминались строчки из стихотворения Марины Цветаевой:

«Август — астры,

Август — звезды,

Август — грозди

Винограда и рябины…»

Нет, он никогда раньше не заглядывал в чужие окна и первое время боролся с желанием выйти на балкон в заветный час, а потом вдруг понял, что именно в эти минуты он принадлежит себе. В эти минуты он может представить, что знакомится на улице с женщиной с тяжелыми волосами, она приглашает в гости, и он видит и подслеповатый ночник, и веселые, солнечные кухонные занавески. Он совсем не хотел стать свидетелем чего-то интимного, запретного, не предназначенного для других глаз, он просто хотел видеть ее профиль в свете дворовых фонарей, водопад волос. Остальное рождалось в его фантазиях.

Наступил дождливый октябрь, и он все реже выходил на балкон. Да и дел прибавилось – студия поэтического мастерства, которую он вел, возобновила занятия. Новые сборники, альманахи, выступления поэтов – все это отнимало много времени и сил, а ведь он еще писал книгу о Марине Цветаевой.

Он скорее почувствовал, чем узнал в этой новенькой поэтессе женщину с водопадом волос. Разбирал стихи, говорил о размере и композиции и постоянно сбивался, поглядывая на новенькую. Не может быть, неужели – тот же профиль, те же тяжелые волосы? К концу занятия он все же решился, подошел к ней и попросил остаться.

Она ждала, пока все разойдутся, ждала и смотрела на него так, как смотрят на давних знакомых.

— Простите, мы не знакомы? – было первое, что спросила.

Он смутился, что-то тихо пробурчал и, наконец, представился.

— Эдуард Семенов, просто Эдуард. А вы? – Что-то екнуло в груди, успел загадать, если…

— Марина, — просто произнесла она.

— Как Цветаева.

— Как Цветаева, — согласилась она.

— «Имя твое — птица в руке,

Имя твое — льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ…»

— Моя любимая поэтесса, — произнесла она тихо. А разве могло быть иначе? – Каждое ее стихотворение – эмоции целой жизни, сжатые в пружину.

— Как точно вы сказали.

— Нет, мне все же кажется, что мы знакомы, возможно, я видела вас на концертах или…

«Есть черный тополь, и в окне — свет,

И звон на башне, и в руке — цвет,

И шаг вот этот — никому — вслед,

И тень вот эта, а меня — нет…»

Это вы, тот мужчина в соседнем доме.

— Да, это я, но не подумайте ничего такого, я просто изредка вами любовался. Как-то случайно увидел на балконе, а, согласитесь, трудно не заметить, если ваш дом так тесно прилегает к моему, и впервые пожалел, что я не художник.

И были прогулки по темнеющему парку, были стихи: ее, его, Цветаевой. Были рассказы о книге и откровения. А потом была подслеповатая лампа и тень Марины Цветаевой.

«Откуда такая нежность?

Не первые — эти кудри

Разглаживаю, и губы

Знавала темней твоих…»

источник