Воспоминания Юрия Гагарина (1964 г.)

В пресс-службу Роскосмоса была передана уникальная книга «Космонавты рассказывают…» издательства «Детская литература», выпущенная в 1964 году. Вот уже более 40 лет Юрий Гагарин, Герман Титов, Валентина Терешкова ведут диалог с читателем со страниц этой книги. Сегодня мы публикуем отрывки из воспоминаний Юрия Гагарина «Вижу Землю».

Пока всё земное

Детство моё прошло в деревне Клушино, Смоленской области, затем — в небольшом городке Гжатске. Отец и мать, так же как и деды и бабки, — крестьяне. Мои родители сейчас — люди пожилые. Я помню, как в деревне говорили: «Золотые руки у Алексея Гагарина!»

К учению я относился серьёзно. Не гнался за хорошими отметками в дневнике, а просто хотел знать как можно больше, научиться всему как можно быстрее.

Но я оговорился: «в дневнике». На самом деле в клушинскои школе, порог которой я переступил 1 сентября 1941 года, дневников не было и в помине. Шла война. В одной классной комнате одновременно занимались два класса — первый и третий. Потом, во вторую смену, — второй и четвертый. Даже тетради были редкостью. Часто приходилось писать на полях газеты, на кусках обоев...

С войной пришлось столкнуться рано. Как-то, возвращаясь с ребятами из школы, мы увидели невысоко в небе два советских самолёта.

– Смотрите-ка! – крикнул кто-то из товарищей. – Неужто один – подбитый?

В самом деле, маленький истребитель заваливался то на одно крыло, то на другое и все ниже и ниже клонился к земле. Другой большими кругами летал над ним, как одна птица — над другой, подбитой. Лётчику, наверное, стоило больших сил удержать самолёт от падения. Ему удалось, наконец, посадить машину на торфяном болоте за околицей. При посадке самолёт переломился, но пилот успел выпрыгнуть из кабины.

— Другой садится! — закричали мы и, конечно, бросились к болоту.

Действительно, второй самолёт приземлился рядом, на лугу.

Лётчик не бросил друга в беде. Они переночевали в Клушине, а утром оба улетели на исправной машине.

«Сам погибай — товарища выручай» — эту пословицу мне пришлось не раз слышать позже, от бывших фронтовиков, от инструкторов в аэроклубе, от командиров в авиационных частях, в которых я служил. Но я уже давно знал, что означает эта пословица: случай с двумя лётчиками, их дружбу и мужество я никогда не забуду.

Война принесла много лишений. Мы переехали в Гжатск, но и там пришлось хлебнуть немало горя и нужды. На счету был каждый кусок хлеба. И в 1949 году, когда мне исполнилось 15 лет, я решил оставить учёбу в cредней школе и овладеть каким-нибудь ремеслом, чтобы быстрее начать помогать родителям.

Цель была ясна: поступить работать на завод и потом уже продолжать учиться заочно. Многие гжатские ребята так и делали.

Конечно, и матери, и отцу не хотелось расставаться со мной. Им казалось, что я ещё маленький, хотя сами в таком возрасте уже работали по-взрослому. В конце концов, решили, что я поеду в Москву, к дяде, который подскажет, как поступить дальше.

Дядя посоветовал мне пойти в ремесленное училище при заводе сельскохозяйственных машин в Люберцах, московском пригороде.

В училище определилась моя будущая профессия, которой не суждено было стать основной: формовщик литейного цеха. Профессия не из легких. Она требует не только знаний и опыта, но и большой физической силы. Но свободное время оставалось. Его хватало и на выполнение комсомольских поручений, и на игру" в баскетбол, которой я всегда увлекался, несмотря на свой, мягко говоря, не слишком высокий рост.

Труднее стало, когда я поступил в вечернюю школу рабочей молодежи. Приходилось жалеть, что в сутках только двадцать четыре часа. Но школу я окончил. И тогда дирекция ремесленного училища помогла мне и нескольким моим друзьям поступить в индустриальный техникум в Саратове на Волге. По той же литейной специальности, далекой от самолётов и тем более от космических дел.

Тем не менее, именно с Саратовым связано появление у меня болезни, которой нет названия в медицине, — неудержимой тяги в небо, тяги к полетам.

Как это началось

В техникуме работали самые различные кружки и секции. Я продолжал играть в баскетбол, любил плавать. Но появилось особенное пристрастие к физике. Видимо, сказывалось влияние моего первого преподавателя физики в гжатской школе, — Лев Михайлович Беспалов умел заинтересовать ребят. В техникуме уроки физики вёл Николай Иванович Москвин. Мы смотрели, как на волшебство, на самые простые опыты в физическом кабинете.

В Саратове, конечно, пришлось изучать физику на другом уровне. В физическом кружке я подготовил и сделал два доклада. Первый — о работе русского учёного Лебедева о световом давлении. Тема второго выступления называлась «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях». Чтобы подготовиться к докладу, пришлось прочитать и сборник научно-фантастических произведений Циолковского, и много других книг.

...Лет с двенадцати я, как и все ребята, зачитывался произведениями Джека Лондона, Жюля Верна, Александра Беляева. На фантастические романы в гжатской библиотеке стояла очередь. Мы их пересказывали друг другу, завидовали тому, кто прочтёт книгу первым.

Циолковский был совсем иным писателем. Меня увлекла его прозорливость, способность видеть будущее с необыкновенной точностью. Он писал, что за эрой самолётов винтовых придёт эра самолётов реактивных, — и они уже летали в небе над Саратовом. Он писал о ракетах — и они уже поднимались ввысь над советской землей. Правда, пока ещё в стратосферу.

Словом, то, что предвидел Циолковский, сбывалось на глазах: «Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе всё околосолнечное пространство».

Пожалуй, именно с доклада о работах Циолковского и началась моя «космическая» биография. В литейщике родился лётчик. Решил начать с аэроклуба. Признаться, мы с друзьями — Витей Порохней и Женей Стешиным — думали, что пройдёт какая-нибудь неделя-другая и мы начнем летать. Оказалось, что всё не так просто: нужно долго и упорно изучать теорию, овладевать практическими навыками, работать, работать и снова работать...

Помню день первого прыжка с парашютом. То ли было очень шумно в самолёте, то ли я слишком волновался, но команду инструктора вылезать на крыло не услышал. Только увидел его жест: пора!

Выбрался за бортик кабины, глянул на землю. Никогда ещё не приходилось бывать на такой высоте...

— Не трусь, Юрий, — внизу девочки смотрят! — подбодрил меня инструктор.

В самом деле, на земле ждали своей очереди подруги по аэроклубу.

— Пошёл.

Приземлился удачно. И потом все показалось простым, захотелось ещё и ещё спускаться под белым куполом.

После диплома уже просто не мог отступить, бросить воздушную стихию. Подал заявление в Оренбургское авиационное училище. И, хотя я не стал техником-литейщиком, сейчас могу сказать с уверенностью: и знания, полученные во время учения, и профессиональные навыки мне пригодились в жизни и нужны до сих пор.

Только однажды я чуть было не изменил своей мечте, чуть было не уклонился от избранного жизненного пути. И спасибо друзьям: они помогли не сделать ошибки

Дело было так. В Оренбурге, на первом курсе авиационного училища, я получил грустное письмо из дома. Заболел отец, матери жилось нелегко. Потянуло в Гжатск. Появилась мысль: брошу-ка я всё, уеду куда-нибудь поближе к семье, устроюсь на завод...

Поделился с друзьями тем, что было на душе.

— Юра, не унывай, — сказали они мне. — Не будь тряпкой. Кончишь училище и сможешь лучше помогать родителям.

Чёрные мысли улетучились наполовину. Совсем они исчезли после разговора с Валей. Тогда мы ещё не были мужем и женой, но уже крепко дружили. Валя поняла моё душевное состояние. В день моего рождения она подарила мне фотоальбом с надписью: «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы».

Я прочитал эти строки и подумал: «Неужели курсант Гагарин всерьёз хотел бросить авиационное училище? Неужели он решил отказаться от любимого дела, от своей мечты?»

Пустое дело — рассуждать по методу «если бы да кабы». Но легко себе представить, что по-иному сложился бы мой жизненный путь, если бы я не прислушался к добрым советам Вали и других друзей.

Мы рисуем космические корабли

Годы учения в Оренбурге совпали с первыми советскими успехами в завоевании космоса. После запуска искусственного спутника в Ленинской комнате училища у радиоприемника разгорались жаркие споры: Теперь скоро и человек полетит в космос…

— Скоро? Больно ты быстрый! Лет через пятнадцать — двадцать... Тебя к тому времени уже спишут из авиации!

— Первым, конечно, на спутнике полетит учёный. Это же корабль-лаборатория...

— Совершенно не обязательно. Потребуется человек с железным здоровьем. Как у водолаза или лётчика-испытателя,

— А, по-моему, для первого полета выберут врача. Ведь главное — проверить, как реагирует человеческий организм...

Особенно поразило нас сообщение о запуске второго искусственного спутника с собакой на борту. «Раз живое су-щество уже поднялось в космос, — подумал я, — почему бы не полететь туда человеку?» Я присоединился к той группе спорщиков, которая считала запуск первого космонавта делом недалекого будущего.

А время шло. Настали и счастливые события. Вернее, совпали: я надел форму лейтенанта авиации и женился на Вале. Многое дал мне Оренбург — и семью, и власть над самолётом.

Из приуральских степей путь наш лежал на Север, в край длинных полярных ночей. Там — служба, там — практика. Я много летал, а ещё больше — учился. Занимался теоретическими дисциплинами, чтению отдавал почти всё свободное время.

Принесёшь, бывало, в комнату дров, затопишь печь. Валя готовит ужин и просит:

— Почитай что-нибудь вслух...

Даже романы и повести я старался выбирать из жизни лётчиков. Да и Валю эта тематика быстро увлекла.

Так шла, бежала, летела вперед жизнь. Третья космическая ракета сфотографировала невидимую сторону Луны. «Какая изумительная точность! — отметил я мысленно. — Значит, уже совсем скоро...»

Через несколько дней я подал рапорт с просьбой зачислить меня в группу подготовки космонавтов, если, разумеется, такая группа уже существует.

Почему решился на такое заявление? Трудно ответить. Но теперь уж точно известно, что решился не один я: подобных заявлений было немало, и не только от лётчиков.

Кое-что у меня было в активе: я был молод, здоров, хорошо себя чувствовал во время полётов и прыжков с парашютом. Но, признаться, я не слишком надеялся на успех заявления. «Найдутся тысячи и тысячи лучше меня», — думалось мне.

Какова же была радость, когда пришёл вызов из Москвы! Пройдена первая, тщательная медицинская комиссия, после которой пришлось вернуться на Север. Окончательный ответ не приходил долго. Валя чувствовала, что я волнуюсь, но не догадывалась о подлинной причине. Не стоило ей говорить, когда ничего ещё не было решено. Ведь я знал, что Валя не встанет на пути моих планов и будет рада за меня. Мы уже привыкли жить одними мечтами, одними стремлениями.

...Хороший праздник — день рождения. Наверное, на тысячу людей находится не больше одного чудака, который не отмечает такой праздник. Мне же в канун двадцатипятилетия пришёл редчайший из подарков: вызов в Москву. Я понял, что это значило.

Экскурсия на борт «Востока»

— Будем знакомы: Титов.

— Меня зовут Андриян…

— Гагарин, Юрий.

Первые встречи, первые знакомства. Все мы с интересом присматривались друг к другу. Славные ребята! Душевные, простые, обыкновенные!

Сразу прибавилось уверенности в силах.

Мы поселились под Москвой, в месте, которое сейчас принято называть «Звёздный городок». Быстро пришлось убедиться: предстоит немало трудиться и учиться. И, главное, впереди было не так уж много времени: учёные и конструкторы практически заканчивали все необходимые приготовления.

К полётам нас готовили специалисты самых различных областей знания. Мы изучали основы ракетной и космической техники, конструкцию корабля, геофизику, астрономию, медицину. Кроме теории, много времени уходило на физическую подготовку. Гимнастику сменяли игры с мячом, прыжки в воду с трамплина, велосипед. Регулярно, в любую погоду, под наблюдением врачей. А вскоре подошло время специальных тренировок — испытаний в сурдокамере, где царит абсолютная тишина, на стремительной центрифуге, в термокамере с обжигающим воздухом, в самолётах, где специально создается состояние невесомости.

Готовился и космический корабль. Его я впервые увидел летом 1960 года, за девять месяцев до старта. Будущий «Восток» всем сразу же понравился. Тогда же мы узнали, что оболочка корабля нагревается при входе в плотные слои атмосферы до нескольких тысяч градусов...

— Гагарину хорошо — он литейщик, привык стоять у раскаленных печей, — пошутил кто-то из товарищей.

— Пожалуй, несколько тысяч градусов многовато и для Юры, — отметил другой.

— Как-нибудь не расплавимся!

Здесь же мы познакомились с тепловой защитой корабля. И, забегая вперед, скажу, что во время всех наших полётов температура в кабине была нормальной.

Я хочу рассказать о корабле. Космический корабль состоит из двух отсеков. Первый — «жилой». Это кабина пилота с рабочей аппаратурой. Второй отсек с тормозной установкой, которая обеспечивает посадку корабля.

Самый большой предмет в кабине—кресло. В него вмонтирована катапульта, схожая с теми, что имеются на реактивных самолетах. По команде кресло с человеком отделяется от корабля. Кроме катапульты, в кресло вмонтирована спасательная лодка, запас провизии, рация для связи в случае вынужденной посадки на воду, запас медикаментов.

В кабине расположены аппараты и системы, обеспечивающие нормальные условия жизни и работы космонавта: температуру воздуха, влажность, содержание кислорода и так далее. Вы знаете, что никаких непредвиденных обстоятельств при посадке советских космонавтов не случалось. Все шестеро приземлились в заданном районе, и аварийный запас провизии никому не понадобился...

Мне кажется, нам очень повезло по сравнению с американскими коллегами и в таком отношении: кабины на наших кораблях намного просторнее, чем на американских. Судя по тому, что рассказывали Гленн и его товарищи, у нас были и другие преимущества. Например, температура поддерживалась в заданных нормах. А американские учёные, видно, не смогли окончательно преодолеть перегрев... И ещё—старт. Не завидую тому пилоту-космонавту, который сидит на космодроме и узнает, что запуск откладывается из-за таких-то и таких-то неполадок. У нас этого не было. Необычайная точность расчётов сопровождала нас во всем от старта до посадки.

Безукоризненно работали все приборы. Об одном приборе я расскажу вам подробнее. Он похож на глобус, на такой же глобус, который есть в каждой школе. Во время полёта этот глобус вращается. И в любую секунду мы могли точно определять, над какой точкой Земли находится корабль. Управление кораблём настолько совершенно, что оно вызывало у нас, космонавтов, откровенное чувство восторга учёными и конструкторами.

Как вы знаете, в космос корабль выводится многоступенчатой ракетой. Как только «Восток» достигает заданной высоты, он отделяется от ракеты-носителя и продолжает полёт самостоятельно. Скорость — около восьми километров в секунду.

Советские ракеты не имеют себе равных по мощи, надежности и точности работы. Ракета, которая вывела на орбиту Земли «Восток», имела общую мощность двигателей около 20 000 000 лошадиных сил.

Сто восемь минут

День перед полётом был отведён для полного отдыха. В домике, где жили мы с Германом, звучала тихая музыка. О полёте не разговаривали. Вспоминали детство, прочитанные книги, увиденные фильмы. Весело посмеивались друг над другом, вспоминая всякие забавные случаи и происшествия. Кроме врача, который был с нами почти постоянно, заходили друзья по отряду, Главный Конструктор (С.П. Королёв – длительное время его фамилия оставалась секретной – ред.)

Спать легли в девять вечера. Помнится, снов я не видел. В половине шестого утра разбудил врач. Встал и Герман, напевая, как обычно; шутливую песенку. Последняя проверка. Все — в норме.

Мне помогли надеть скафандр. Тут же, кажется, я дал первые в жизни автографы.

У подножия ракеты — огромного, устремленного в небо сооружения — попрощался с провожающими и на лифте поднялся к вершине ракеты. Заявление, которое я сделал за несколько минут перед этим, широко известно. Оно было напечатано в газетах, передано по радио. Тем не менее хочется вспомнить несколько фраз, сказанных на космодроме. Они ведь точно отражали моё душевное состояние перед полётом, мои чувства и мысли:

«Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях. Сейчас до старта остаются считанные минуты. Я говорю вам, дорогие друзья, до свиданья, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далёкий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далёких и близких!»

И вот я остался один, среди многочисленных приборов, освещённых искусственным светом. Лишь радио связывало меня с окружающим миром.

Конечно, я волновался — только робот не волновался бы в такие минуты и в такой обстановке. Но вместе с тем был уверен, что полёт завершится успешно, что ничего такого, что не предвидели бы наши учёные и техники, не случится. Был уверен в совершенстве ракеты, скафандра, приборов, связи с Землей, качества пищи. Очевидно, и во мне были уверены. Все это, вместе взятое, и называлось «готовностью к космическому полету».

О чём я думал, сидя в кресле космического корабля перед стартом? Уже была проверена техника связи. Слышалась музыка: друзья позаботились, чтобы я не чувствовал одиночества. Оставалось шестьдесят минут «свободного времени».

Ещё не подсчитана скорость человеческой мысли, но какое расстояние может она преодолеть за час! Мне предстояло стать пионером, первым человеком, оторвавшимся от Земли, преодолевшим власть её тяготения. Из всех человеческих дерзких мечтаний это, конечно, испокон веков считалось самым несбыточным, сказочным.

Двигатели ракеты были включены в 9 часов 07 минут. Сразу же начали расти перегрузки. Я буквально был вдавлен в кресло. Как только «Восток» пробил плотные слои атмосферы, увидел Землю. Корабль пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо были видны островки на ней и освещенные солнцем лесистые берега.

Смотрел то в небо, то на Землю. Чётко различались горные хребты, крупные озера. Видны были даже поля.

Самым красивым зрелищем был горизонт – окрашенная всеми цветами радуги полоса, разделяющая Землю в свете солнечных лучей от чёрного неба. Была заметна выпуклость, округлость Земли. Казалось, что вся она опоясана ореолом нежно-голубого цвета, который через бирюзовый, синий и фиолетовый переходит к иссиня-чёрному…

Невесомость, к которой я быстро привык, сыграла со мной злую шутку. После одной из записей в бортовой журнал я отпустил карандаш, и он свободно поплыл по кабине вместе с планшетом. Но, неожиданно развязался узелок шнурка, на котором был закреплён карандаш, и он нырнул куда-то под сиденье. С этого момента я его больше не видел. Дальнейшие свои наблюдения пришлось передавать по радио и записывать на магнитофон.

За исключением этого небольшого происшествия, ничего непредвиденного не произошло. Заранее разработанный график полёта соблюдался точно. До самого спуска всё шло примерно так, как мы рассчитывали на Земле.

В 10 часов 25 минут автоматически было включено тормозное устройство. Корабль вошёл в плотные слои атмосферы. Сквозь шторки, прикрывавшие иллюминаторы, я видел багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки вновь прижали меня к креслу. Они увеличивались и были сильнее, чем при взлёте.

В 10 часов 55 минут, через 108 минут после старта, «Восток» благополучно опустился на поле колхоза «Ленинский путь» у деревни Смеловки.

В ярко-оранжевом скафандре я, наверное, выглядел странно. Первые «земляне», женщина и девочка, боялись подойти ко мне поближе. Это были Анна Акимовна Тахтарова и её внучка Рита.

Потом с полевого стана подбежали механизаторы, мы обнялись, расцеловались. За те неполных два часа, которые я провёл в космосе, радио донесло и сюда, и во все концы Земли весть о запуске. Моя фамилия уже была известна тем, кто меня встретил.

«Восток» спустился в нескольких десятках метров от глубокого оврага, в котором шумели весенние воды. Корабль почернел, обгорел, но именно поэтому казался мне ещё более красивым и родным, чем до полёта.

Ждём новых стартов!

Сейчас мне уже трудно так, как раньше, никем не замеченным и неузнанным, походить по вечерней Москве, прийти на Красную площадь. Популярность — вещь непоправимая. Приходится лишь думать: чему и кому ты ей обязан.

Один иностранный корреспондент спросил меня:

— Не устали ли вы, Гагарин, от той известности, которую получило ваше имя после 12 апреля 1961 года? Теперь, наверное, вам обеспечен отдых до конца жизни...

— Отдыхать? — возразил я ему. — У нас все трудятся и больше всего самые известные люди. Герои Советского Союза и Герои Социалистического Труда, а их в стране тысячи, стараются работать как можно лучше, увлекая других своим личным примером.

Подробнее ➤