Узник гетто Григорий Шмулевич: я сбежал до начала расстрела. Часть 2

Тиф и полицаи

Самое тяжелое время в гетто было, когда я болел тифом. Я осенью заболел и где-то только в конце марта встал на ноги. Болезнь очень тяжело проходила.

Лечил меня врач, у которого, кроме скальпеля, ничего не было. Мне делали операцию на ногах, когда у меня осложнения получились. Мать держала за руки, отец — за ноги

Вскрыли нарыв на одной ноге — мне стало сразу легче, и через пару дней должны были на второй делать операцию. Оказалось, что доктор сам заразился и умер за эти пару дней. Отец даже собирался сам операцию мне делать, но нарыв внезапно сам прорвался.

Особенно тяжелой была первая зима. Много умерло народу от голода, от холода, от болезней при страшной антисанитарии и отсутствии медицинской помощи. Немцы делали обходы, чтобы не было эпидемии, а больных забирали — говорили, что в госпиталь, но никто не вернулся. Когда я тифом болел и шли облавы, меня таскали на чердак и прятали.

В целом всякие дни были. В какой-то момент сказали, что нужно звезды желтые носить. Мы их сами шили и пришивали к одежде. Еще нас часто выгоняли из дома — искали то ли шпионов, то ли еще кого-то. Переклички были каждый месяц — людей собирали и по головам считали. Никто не знал, куда дальше нас поведут. Каждый день были страшные волнения.

Часто пьяные полицаи заходили в гетто и избивали всех встречных без всяких причин, просто покуражиться. Еще был случай, когда отца забрали в комендатуру. Он потом пришел весь побитый. Оказалось, что перепутали, не того человека взяли.

На работы гоняли каждый день — чистить кюветы на дороге, картошку убирать, свеклу. Особенно свеклу тяжело было убирать, когда уже подмораживает, земля вязкая такая. Вот так жили.

Самое страшное было, что люди не знали, что их ожидает. Жили одним днем, одним часом, одной минутой.

При этом мы учили Тору в гетто. У нас был старик ребе из Молдавии. Учил нас. Вообще, как бы там ни было тяжело в гетто, старались, чтобы у каждого был кусок хлеба. В Бога, правда, никто не верил тогда. Мы же были пионерами.

Освобождение и сны про гетто

В 43-м мы услышали о партизанах. Правда, мы их не видели, но все говорили, что партизаны отбили обоз с зерном, что поезд пустили под откос. Наконец, в марте 44-го года, когда уже было понятно, что скоро будет освобождение, было страшно. Никто не знал, чем же все это закончится. От фашистов всего можно было ожидать.

В итоге жандармерия удрала, местные тоже удрали. Потом видели отступающую немецкую армию. Это были уже не те молодцы, которые шли на восток. Шли назад пешком, бедненькие, закутанные. К нам на ночь поставили двух солдат немецких. Оказалось — они то ли грузины, то ли армяне. Они нам сахар дали и плакали, что их заставили в армию, а теперь они не знают, что делать, куда идти, что они винтовки в руках не держали, только на подсобных работах работали, что у них семьи молодые, дети.

Потом пришли наши, грязные все. Март же месяц. Все грязные. Мы их всех помыли, просушили их белье. К ним относились как к освободителям. Все делали для солдат. Те, кто оставались в местечке, — их мыли, кормили, поили...

Мне до сих пор снятся сны про гетто. То один, то другой. У меня же там и друзья погибли, и родные. Я потратил лет десять, чтобы восстановить памятники в местечке. Там сейчас три памятника. Самый большой — где массовое захоронение. Они обустроены на деньги переживших Холокост, таких как я, кто выжил. Первые-то памятники были сделаны сразу после войны, но за 60 лет все развалилось. Сейчас сделали все капитально.

Недавно мне приснилась соседка, девочка, что мы с ней играли. Она погибла. Чего вдруг она приснилась? Я о ней и думать не думал, но приснилась.

Источник: https://tass.ru/obschestvo/13527011?from=teaser