"Как вы считаете, вы больше ученый или художник?". Я часто слышал этот вопрос, когда готовился к поступлению в докторантуру по нейронаукам, часто после того, как говорил научным наставникам и коллегам, что люблю писать стихи. Я научился отвечать: "Ученый" - не потому, что это обязательно было правдой, а потому, что я чувствовал, что это вызовет больше уважения. Когда я училась в университете, поэзия была моей терапией, моей катарсической разрядкой. Но в аспирантуре я хотела, чтобы меня считали такой же преданной своей работе, как и окружающие меня люди, которых, казалось, совершенно не отвлекали ненаучные занятия. Поэтому я оставила поэзию на обочине - но прошло совсем немного времени, прежде чем я почувствовала огромную пустоту в своей жизни.
Ко второму году обучения в аспирантуре мой диссертационный проект стал всепоглощающим, и я начал выгорать. Однажды днем практикантка, работавшая в лаборатории напротив, упомянула о еженедельном мероприятии, проводимом университетским поэтическим клубом, лидером которого она была. Услышав, как мне нравится поэзия, она заявила: "Ты должен прийти!". Через несколько дней я сидела в переполненном кафе, наслаждаясь теплом живого сообщества.
Когда я получил еще одно приглашение - на этот раз выступить со своими произведениями, - я не смог отказаться. Я вновь открыла для себя катарсис через рассказ, написав о женоненавистничестве на рабочем месте, свидетелем которого я стала. Однако, когда я готовила свое стихотворение, меня охватило чувство вины за то, что я потратила несколько часов на написание и репетиции - время, которое я могла бы потратить на чтение статей и анализ данных. Тем не менее, я закончила свое стихотворение и пришла на выступление. Благодаря той любви, которую я получил в тот вечер, я понял, что обязательно вернусь.
Я продолжал писать и выступать, но все еще беспокоился о том, что могу показаться не до конца преданным своей науке. Поэтому, когда старший аспирант в моей лаборатории прошептал: "Я слышал, ты выступаешь с поэзией!" я замерла. Неужели мое прикрытие раскрыто? Мое сердце заколотилось. Далее она пригласила меня выступить на художественном гала-концерте нашего отдела - своего рода шоу талантов, в котором участвуют преподаватели, сотрудники и стажеры. "Кстати, Шерил будет выступать!" - добавила она.
Я с удивлением обнаружила, что Шерил, главный исследователь нашей лаборатории, танцует. Я с волнением разыскала ее, и мы больше часа говорили о том, как могут переплетаться наука и искусство. Она объяснила, что мое умение улавливать закономерности в результатах экспериментов - это то же самое, что я использую для создания рифм в своих стихах. Взяв Шерил за образец, я решила выступить на гала-концерте, не чувствуя, что мне есть что скрывать.
В вечер гала-концерта я восхищалась талантом, который был продемонстрирован, включая потрясающее музыкальное и изобразительное искусство. Общаясь с другими исполнителями, многие из которых также были аспирантами, я поняла, что многие разделяют мои опасения, что коллеги могут воспринять увлечение искусством как отсутствие увлеченности наукой или, по крайней мере, как отвлекающий фактор. Но в течение вечера я обнаружил, что примирился с двумя половинами своей личности, и у меня возникло ощущение, что другие тоже почувствовали этот мир.
С тех пор я продолжаю принимать всю себя. Во время получения докторской степени и перехода к постдоку я часто набрасывал поэтические строчки на блокнотах Post-its и Kimwipes и писал стихи во время обеденного перерыва. Некоторые наставники и коллеги видели ценность этого внешнего интереса; другие относились к нему скептически. Но когда у меня возникают сомнения, я вспоминаю своего научного руководителя и знаменитого нейробиолога XIX века Сантьяго Рамона-и-Кахаля, чьи прекрасные рисунки центральной нервной системы можно найти в учебниках по естественным наукам и в художественных музеях. Они напоминают мне, что искусство и наука могут глубоко дополнять друг друга. И теперь, если меня спрашивают, кто я больше ученый или художник, я с гордостью отвечаю: "И то, и другое".
