Наталья Зеленина, украинский социальный работник, была заключена в тюрьму пророссийскими сепаратистами на пять лет.
Наталья Зеленина провела пять лет в тюрьме пророссийских сепаратистов, где, по ее словам, подвергалась жестокому обращению
Она стала социальным работником
Наталье Зелениной, которая родом из Донецка в Украине, было 35 лет, когда она перестала употреблять тяжелые наркотики и начала опиоидную заместительную терапию (ОЗТ).
Затем она стала социальным работником и целыми днями помогала тем, кто хотел бросить уличные наркотики.
В 2017 году, когда она путешествовала по восточной Украине по работе, ее остановили на границе с Донецком пророссийские сепаратисты, захватившие регион тремя годами ранее.
Так называемая Донецкая Народная Республика (ДНР) во всем мире признана территорией Украины, но ею управляют прокремлевские повстанцы с 2014 года, когда Россия оккупировала Крым и поддержала сепаратистов в Донецке и соседней Луганской области.
Чиновники повстанцев обвинили Зеленину в торговле наркотиками, и после того, как суд, по ее словам, был фиктивным, ее приговорили к 11 годам лишения свободы.
Когда 24 февраля прошлого года Россия вторглась в Украину, Зеленина опасалась, что ее шансы на помилование сведены к нулю.
Но 17 октября уроженка Донецка оказалась в числе 108 женщин, освобожденных из российского плена в результате обмена пленными.
Поскольку война продолжается уже 12 месяцев, Зеленина вернулась к социальной работе в Краматорске, контролируемом Украиной городе на севере Донецка.
17 октября в результате обмена пленными с Россией были освобождены 108 украинских женщин, в том числе Наталья Зеленина
Вот ее история:
Я употребляла наркотики 15 лет – тяжелые наркотики, опиоиды. Когда я начал опиоидную заместительную терапию, ОЗТ, в 2006 году, моя жизнь полностью изменилась. Я отказалась получать какие-либо уличные наркотики.
Я стала социальным работником в Донецке. Имея собственный опыт, я могла бы помочь другим. Я могла бы показать, что можно бросить употреблять уличные наркотики и что ВИЧ — это не смертный приговор.
На карту было поставлено многое. Мы видели прогресс людей на ОЗТ, поэтому не могли просто сказать, что боимся и прекращаем работу.
В 2015 году государство ДНР начало отслеживать организации снижения вреда. Они угрожали нам. Нам пришлось закрыть этот офис и переехать.
Затем 4 ноября 2017 года я проезжала блокпост в Оленевке, направляясь в Донецк. Я вез прописанный бупренорфин для себя и еще одного пациента. Мне сказали, что я провожу запрещенные вещества.
Меня три дня допрашивали в Донецком отделении милиции, и они
Я не могла контролировать свои мысли. Я упала и в какой-то момент потеряла сознание. Они не кормили меня, и самое большее, что они делали, это давали мне немного воды.
Сначала они хотели, чтобы я подписала бумагу о том, что я купила наркотики нелегально и пыталась продать их в Донецке, но я отказалась.
Вот почему они запретили мне видеться с матерью и племянником. Они сказали, что я должна признаться, или я попаду в тюрьму на 25 лет.
Но я не могу признаться в том, чего я не делала. Я действовала в рамках Украинского законодательства, поэтому все было законно.
Привели мальчика-наркомана и избили его у меня на глазах.
Привели мальчика-наркомана и избили его у меня на глазах. Они сказали, что со мной будет то же самое, если я не подпишу документы.
Через три дня меня поместили в изолятор временного содержания. К тому времени я поняла, что это серьезно. Они не собирались просто отпускать меня. Я чувствовала, что не хватает воздуха. Когда меня привезли в этот изолятор, я просто не могла дышать.
На третий день в СИЗО мне предъявили обвинение в торговле наркотиками. Я действительно не ожидала справедливого суда.
Когда ты в тюрьме, ты воспринимаешь вещи совсем по-другому, поэтому у меня была очень сильная депрессия. Я не могла спать. Могло быть гораздо хуже.
В тюрьме я видела людей, которые падали в обморок или чувствовали себя очень плохо из-за того, что не получали надлежащего лечения. И я не получала ОЗТ или антиретровирусную терапию
Моя АРТ была прервана на три месяца. В тюрьме от меня хотели подписать документ, что я отказываюсь от терапии, но я не стала подписывать. Через три месяца помогла мама. Она пошла к моему врачу и убедилась, что я могу получить доступ к лекарствам.
Самой большой проблемой была депрессия. Я чувствовал себя очень подавленным, очень слабым. Я просто хотела лежать на кровати весь день и ничего не делать. Я действительно не хотела есть. Иногда я пила кофе. Я как раз ждала вечера, когда позвоню маме и племяннику, чтобы услышать их голоса.
Звонки официально не разрешались, но если ты знал людей и имел деньги на взятки, то можно было купить телефон и спрятать его.
В камере у нас был один телефон на шестерых. Девочки прятали его в местах, где охранники его не найдут, например, в полу. Они вырыли яму, а затем засыпали ее.
Ко мне как к не сепаратистке относились иначе.
Для меня были предусмотрены дополнительные меры безопасности, и даже в камере, когда я говорила о своих взглядах, мне приходилось соблюдать осторожность.
Например, однажды я сказала, что блокпост не является настоящей границей настоящей страны.
Другие говорили мне: «Просто заткнись, а то получишь более серьезное обвинение». Слухи о моих взглядах распространились, и полицейские приказали моему адвокату заставить меня молчать.
Еда была плохой: каши, макароны и жидкие постные супы. Вы не могли съесть то, что вам дали. Это было просто невозможно, поэтому мы в основном ели то, что нам приносили члены семьи. Я потеряла 7 кг из-за стресса.
У меня сложилось впечатление, что суд был формальностью.
На протяжении всего судебного процесса прокурор просто смотрел в ее телефон. Казалось, что они знали свое решение с самого начала. Первое судебное заседание состоялось в марте, через четыре месяца после моего ареста. В общей сложности я провела в ожидании приговора два года и семь месяцев.
В тот день, когда они вынесли приговор, я знала, что они уже решили, что я виновна. Накануне ночь была кошмаром, предвкушением окончательного решения. Объявили, что я получила 11 лет.
Я просто не могла этого понять. Даже убийцы получают меньше.
После вынесения приговора меня отправили в исправительную колонию.
Официально это не была трудовая колония, но нам приходилось работать целыми днями, независимо от погоды, даже когда шел дождь или снег. Работа заключалась в основном в содержании колонии: все убрать, покрасить, навести порядок, сделать ремонт и тому подобное.
Раз в неделю у нас была так называемая баня.
Душа не было, но была зона с горячей и холодной водой, и мы могли либо помыться, используя эти большие сосуды, либо заняться стиркой. Стиральных машин не было. Нам приходилось стирать белье руками.
Отопление было угольное, при работающем отоплении было нормально, но иногда оборудование ломалось. Тогда было холодно, и нам приходилось надевать самую теплую одежду и пальто для сна.
Нам все время напоминали, что мы заключенные. Были словесные оскорбления, плохие слова, используемые для унижения людей.
Я надеялась, что меня обменяют до того, как произойдет полномасштабное вторжение. Потом, после вторжения, я подумала: «Сейчас война, и у людей есть заботы поважнее, чем обменяться с нами», и потеряла надежду.
Так что обмен был для меня очень неожиданным и радостным.
Меня вызвал начальник исправительной колонии и сказал, что меня помиловали, что мне показалось странным, потому что я ничего не подписывала. Около 9 вечера меня привезли в другую тюрьму. Мне на голову надели мешок.
Я спросил: «В ДНР так прощают?»
Охранник сказал: «Заткнись, или мы тебя здесь расстреляем».
А я ответил: «Если это шутка, то не смешная».
Потом взяли меня за руку и повели в какое-то подземное помещение. Но я понял, что раз они не хотят, чтобы я что-то видела, то это должен быть обмен, и я была счастлива и готова пройти через все, чтобы вернуться на родину.
На следующий день нам на головы надели разные мешки и клей, чтобы ничего не было видно, и связали руки скотчем. Так мы и остались в автобусе и самолете.
Теперь я вернулась к работе в сфере снижения вреда. Большое спасибо моим коллегам и правительству Украины.
То, что меня там не оставили, говорит о том, что они заботятся обо всех жителях Украины, включая клиентов программы ОЗТ и людей, живущих с ВИЧ.
Всем желаю здоровья, любви, счастья, денег, успеха, удачи!! Можете задавать любые вопросы.
Если это реально её рассказ, то много еще проблем принесёт эта девушка своему окружению. Печально. Думаю, что не исправится ни когда. Да видно и не хочет этого. Наверное считает, что в коматозе жить приятнее. На долго ли ей здоровья хватит.