Федор Лукьянов: Финляндия может пожалеть о вступлении в НАТО, когда все протрезвеют

Присоединение Хельсинки к возглавляемому США блоку привело к тому, что его лидеры восприняли эйфорию холодной войны с опозданием на 30 лет.

Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике, научный руководитель Международного дискуссионного клуба «Валдай».

Итак, Финляндия официально стала 31-м членом НАТО. Предполагалось вступить в военный блок вместе с соседней Швецией, но Стокгольм пока спотыкается из-за турецкой неуступчивости. Он присоединится позже, конечно.

Это расширение не первое (со времен холодной войны размер НАТО увеличился вдвое), но оно имеет большое значение.

Линия прямого соприкосновения между Россией и возглавляемым США блоком теперь удвоена из-за протяженности финско-российской границы. Но дело не в этом. Швеция и Финляндия являются примерами государств, принципиально придерживающихся линии нейтралитета или, если использовать более распространенный в последние десятилетия термин, неучастия в союзах.

Фон был другим, но приверженность официальному отделению от военных блоков оставалась сильной на протяжении десятилетий (Финляндия) и даже столетий (Швеция). Позиция обеих стран определялась их отношениями с Россией и их пониманием характера собственной безопасности в этом отношении. Грубо говоря, если вы живете по соседству с великаном, лучше не делать ничего, что его расстроит.

Шведский нейтралитет стал результатом распада великих европейских держав в начале 19 века. В Финляндии этот статус связан с исходом Второй мировой войны. Сложные отношения между Финляндией и Советским Союзом в 1930-х и 1940-х годах хорошо известны, как и выдающаяся изобретательность финских руководителей. Они приняли известное ограничение свободы действий — нейтралитет в военном и отчасти в политическом смысле.

Взамен Хельсинки обеспечил не только свой суверенитет, но и сохранение своей рыночной экономики и демократической системы. Не говоря уже об особых и весьма выгодных деловых связях с Москвой.

С конца 1940-х до начала 90-х годов советско-финляндские отношения представляли собой модель плодотворного компромисса между государствами с разными общественно-политическими взглядами.

Хотя некоторые бросали уколы уничижительным понятием «финляндизация» — уступка суверенных прав более сильному соседу — на практике статус-кво был в порядке. Страна оставалась частью политического Запада.

С распадом СССР завершился период особых отношений, вызвавший в Финляндии в первой половине 1990-х годов глубокий экономический кризис, но позволивший стране освободиться от политических ограничений. Хельсинки перестал беспокоиться о настроениях Москвы и присоединился к Евросоюзу. Россия сама стремилась к выстраиванию особых (даже интеграционных) отношений с Западной Европой, и Финляндия стала естественным партнером. Плотность экономического и гуманитарного сотрудничества, достигнутая во второй половине 2010-х гг., послужила образцом для приграничного сотрудничества.

Идея отказа от политики неприсоединения всегда присутствовала в Финляндии, как и общественный и политический консенсус о том, что это нецелесообразно. Действительно, в течение 30 лет идея новой военной конфронтации в Европе была уделом исключительно самых несгибаемых «холодных воинов», и даже расширение НАТО преподносилось прежде всего в политико-идеологическом, а не военном плане.

Возвращение реальности войны потрясло всю Европу. В Швеции и Финляндии решение о выходе из неприсоединения и вступлении в НАТО было принято сразу, и общественное мнение было перевернуто с ног на голову. Примечательно, что почти не обсуждалось, является ли нейтральный статус более надежным способом обеспечения национальной безопасности; членство в военном блоке рассматривалось как единственный вариант. До этого неучастие долгое время считалось наиболее разумным подходом. Итак, почему внезапное изменение?

Этому есть несколько причин, но одну стоит выделить. Есть такой термин, как «секьюритизация», когда аспект безопасности придается всему: экономическим, культурным и даже гуманитарным процессам. В настоящее время существует противоположный опыт, когда проблема классической безопасности принимает форму, основанную на ценностях.

То есть принадлежность к той или иной идейно-этической группе и открытое противостояние другим видится более эффективным способом защиты себя, чем оставление в стороне от конфронтации. Это психологическое, а не военно-техническое явление.

Проще говоря, стремление к чувству безопасности (принадлежность к влиятельному сообществу) превалирует над практическими соображениями по избеганию опасности (перспектива стать мишенью или полем битвы).

Само по себе это результат радикализации ценностей, происходившей на Западе в рамках волны эйфории после холодной войны, когда преобладала «правая сторона истории».

Отсюда отказ от нейтралитета и необходимость учитывать опасения «неправильной» стороны на том основании, что нельзя доверять тем, кто не в одной морально-этической лодке.

Нынешнее отношение к нейтралитету является продуктом двух одновременных понятий: «долгий мир» и «конец истории». Во-первых, потому что стало очевидно, что тонкие балансы и гарантии просто больше не актуальны. Второй сводится к убеждению, что понятно, на чьей стороне (Запада) историческая правда, поэтому не нужно заигрывать с представителями «обреченного» противника.

Обе точки зрения уже остались в прошлом. Переосмысление неизбежно.