90
Холли Андрес для The New York Times
Исповедь смотрителя за собаками.
На вершине громадного манхэттенского небоскреба находится великолепная стерильная квартира, арендная плата которой превышает 20 000 долларов в месяц. Единственным реальным признаком жизни в этом месте является невероятно большой тайник Hot Cheetos, спрятанный в кладовой. Я все это знаю, потому что, во-первых, я там бывал, а во-вторых, потому что бесконечно любопытен. Мне поручили присматривать за одним из его обитателей, шиба-ину, пока его владелец отсутствовал — отсутствие, которое вызвало расстройство кишечника у бедной собаки, так что треть моего времени в квартире было потрачено на намыливание липких экскрементов из под мои ногти. Но это казалось достаточно справедливой ценой за возможность открыть кухонные шкафы богатого незнакомца и ненадолго погрузиться в жизнь, чуждую моей.
У Пруста были свои чайные ложки и свои пирожные; если бы мне нужно было выбрать один сенсорный предмет, с помощью которого я буду вспоминать свою юность, это должны были бы быть скульптурные, смехотворно ароматные брызги собачьих экскрементов.
Моя карьера профессионального уборщика какашек началась около десяти лет назад. Только что закончивший колледж и зарабатывающий 25 000 долларов в год на своей работе в СМИ начального уровня, я отчаянно искал дополнительный доход — и нашел его в Rover, стартапе на основе приложений, который подбирает собаководов с владельцами собак а-ля Uber. Запишите меня! — подумал я и подчинился параду корги, цвергпинчеров и королей Чарльзов. Rover предлагает классическую схему гиг-экономики, позволяющую работникам точно настраивать свои ставки и тщательно выбирать районы и клиентуру. Мне будут платить за то, что я буду обниматься с собаками, родители, которые разрушили мои детские мечты о воссоздании «Лесси» в квартире — пока шныряют по домам богатых людей. Я думал, что присмотр за собаками откроет миры, в которые я никогда бы не попал иначе. Существовала ли лучшая подработка?
Я прокрутил сотни жизней, изучая, как богатство говорит, путешествует и искажается.
Моей первой подопечной была шестифунтовая чихуахуа. В тот момент, когда мы остались одни, невинный херувим превратился в Цербера, крича и царапая меня. Ни еда, ни игрушки, ни какие-либо другие условные зачинщики собачьей радости не могли укротить его маниакальную ярость. Однако в конце концов, когда я доставил его с затуманенными глазами обратно в руки его хозяина, я приобрел несколько потрясающих новых навыков, в том числе мой первый из 12 приемов соскребания жидкой диареи с городского тротуара.
Как оказалось, богатые тянутся к непомерным ценам, как мотыльки к огню, и именно поэтому после того, как я поднял свои цены до трехзначной суммы, приложение начало доставлять мне один украшенный драгоценностями Бишон за другим. Я таскал чемодан в метро и неделями жил в просторном пентхаусе у какого-нибудь незнакомца. Я охотился на шнауцера магната недвижимости, который, я был уверен, направил на меня камеры видеонаблюдения в спальне, пока я спал; нервный, нуждающийся в ксанаксе французский бульдог для голливудской шишки; трио такс с избыточным весом, которые никогда не ступали ногой на улицу внизу, будучи приучены, довольно ужасно, делать свои дела на балконе.
Для всех, кого я знал, я жил какой-то великолепной лихорадочной мечтой — кроме моих родителей, которые считали мою вторую работу унизительной. Моя мать выросла в малолюдном, холодном городке в Китае, и всю свою жизнь она училась и работала на меня, чтобы избежать черной работы, связанной с вытаскиванием дохлых крыс из пасти лабрадоров. Мой папа, когда я говорил о собачьих упряжках, просто замолкал. Только много лет спустя он рассказал мне причину, по которой так неохотно исполнял мою детскую мечту о щенке: когда он был намного моложе и беднее, он подружился с бездомным щенком, который охотно преследовал его по дому его семьи. На окраине Пекина. Однажды суровая политика правительства вынудила его семью убить любимую дворнягу, которая до этого была его лучшим другом. По местному обычаю, чтобы почтить его жизнь, они ели его на ужин. Он плакал днями.
Вот неполный список вещей, которые я почерпнул, работая собаководом богатой элиты Нью-Йорка: различные этически сомнительные советы по акциям; Rolodex дизайнеров нишевой стеклянной посуды, пользующихся популярностью у руководителей; утонченно-надменное выражение лица, позволяющее пройтись по вестибюлю в белых перчатках, босиком, в пижаме, не подняв ни одной брови. За это десятилетие я прошел через сотни жизней, изучая, как богатство говорит, путешествует и деформируется, но я ничего не узнал о том, что значит заботиться — растить — другое живое существо.
Этого не происходило до тех пор, пока не разразилась пандемия, когда приют для животных, в котором я работал волонтером, спросил, могу ли я приютить испуганную дворняжку с оленьими ушами, которой только что ампутировали переднюю лапу. Настоящий динго был необученным. Она продолжала писать на диван. Она была положительно дикой среди незнакомцев. В течение нескольких недель я заполнял документы на усыновление.
Я назвал её Пока.
Пока очень настороженно относится к другим собакам, что, наконец, положило конец моей подработке в качестве дежурного смотрителя в нью-йоркских Fidos, Bellas и Discos. К тому времени я больше не полагался на Rover в плане денег на продукты. В любом случае, постоянная быстротечность начинала раздражать меня. Теперь, когда я путешествую, Пока останавливается у няни, которую обожает, — молодой женщины, которую я нашел на Ровере, — а потом я возвращаюсь домой, и она возвращается ко мне.
