Я плыву, просунув руки в золотую воду — золотую, как масло. Вода становится густой и сиропообразной, а затем тянет меня под себя. Я нахожусь в бутылке, стакан наклонен надо мной. Кто-то наклоняется и наливает, а я сползаю на сковороду, ладони горят от жары. Я поскальзываюсь и катаюсь в скользком разливе. Пар поднимается от моих мокрых волос. Затем я задыхаюсь под липкой тяжестью сырого мяса.
«Мамочка, можно я с тобой пересплю?»
Голос пугает меня, хриплый шепот в темноте. Затем это приходит снова.
«Пожалуйста? Мне приснился страшный сон». Шепелявый двим Джека растопил мое сердце, и я не могу сказать «нет».
Итак, он приходит в нашу постель, прижимаясь между мной и своим храпящим отцом — зимующим медведем в будний июльский вечер. Джек обнимает меня за плечо и уткнулся своим пухлым лицом в мою шею. Интересно, что преследовало его во сне - если он тоже оказался в ловушке на сковороде, задушенный куриными грудками.
Через несколько минут дверь распахивается, и в комнату входит девушка с ореолом кудрей — Мэгги. Она бросается на кровать и покачивается рядом со мной, прижимаясь теплой щекой к моей. Вскоре их дыхание замедляется, а мое начинает учащаться; Мне слишком жарко, внезапно задыхаюсь под их маленькими конечностями.
Затем крик в ночи прорезает меня, как электричество; Загорается радионяня — дуга цвета, которая меняется с зеленого на красный. Ребенок бодрствует, хотя вокруг меня моя семья спит спокойно. Мои ноги ударяются об пол, прежде чем мой мозг соглашается двигаться, а затем я иду по коридору в детскую комнату Итана. Он пахнет сладко, как детская кожа и чистое белье и лавандовый лосьон. Но запах стал больше беспокоить, чем успокаивать меня; тусклая комната, сладкий аромат, его гортанное нытье, это опыт, который я привык ассоциировать только с истощением.
После свежего подгузника, живота, полного молока, и нескольких минут в кресле-качалке он снова засыпает. Я захожу на кухню, наливаю стакан воды и пью, как женщина, спасенная из пустыни. Часы на микроволновой печи светятся зеленым: 3:15 утра. Я стою там, глядя на цифры, как будто ожидая, когда они извинятся, что я даже проснулся, чтобы увидеть их. Моя рубашка влажная, а вялые пряди волос прилипают ко лбу.
Почему так жарко?
Сейчас в доме совершенно тихо; Все спят. Даже гул воздуха через вентиляционные отверстия не нарушает покоя.
Воздух.
Взгляд на термостат показывает, что в доме 83 градуса, и независимо от того, что я нажимаю и щелкаю, ничего не происходит. В доме царит тишина. И горячий. Нет-нет-нет. Не время кондиционер выдавать! Не в разгар лета. Неужели он не может продвигаться хотя бы до утра?
Я бросаю попытки реанимировать его и падаю на диван. Он обнимает меня своими изношенными подушками и потрепанными декоративными подушками, испачканными виноградным соком. Потолочный вентилятор лениво вращается надо мной, и я позволяю своим глазам следить за его орбитой. Видения домов с белыми диванами и стенами, свободными от отпечатков пальцев, танцуют в моей голове. Женщины в хрустящих блузках и с упругими волосами отправляются делать что-то важное — быть кем-то важным. Я хочу ненавидеть их и поклоняться им всем сразу, презирать их, но также открывать их секреты.
Моя рубашка чешется, ткань грубая и раздражающая. Он чувствует себя слишком туго вокруг моей шеи, как будто он медленно поднимается все выше и выше, решив задушить меня. Я снимаю его и бросаю на лампу, затем открываю окно, прежде чем упасть обратно на диван.
Сверчки стрекочут снаружи, и кажется, что все они должны сидеть на подоконнике, лица прижаты к экрану, соревнуясь в том, кто может щебетать громче. В какой-то момент звуки превращаются в пение птиц, далекое и легкое, сладкое и мелодичное. Затем один из них ревет — ужасный, отрыгивающий звук, похожий на хор разъяренных лягушек-быков. Затем они начинают разговаривать со мной своим гравийным карканьем, и это звучит примерно как мама. Мама. Мама.
«Мамочка, почему твоя одежда пропала?»
Я заставляю глаза открыть. Наступило утро, и мои старшие дети парят надо мной - Мэгги с вьющимися кудрями, стоящими дыбом, и Джек в костюме Человека-паука на Хэллоуин, его лицо скрыто под скрученной маской из полиэстера. Один держит банку клубничного варенья, другой ложку.
Я снимаю себя с дивана, нахожу свою рубашку и целую потную голову каждого ребенка, а затем конфискую варенье. Где-то в доме я слышу, как бежит душ и как поет мой муж — всегда жаворонок.
Мне нужен кофе.
Дети болтают снова и снова, пока я начинаю пить кофе, что-то о том, как я выгляжу «как-то смертельно», когда сплю. Темная земля падает в корзину, а часть разливается по всей столешнице. Я жду, полузакрыв глаза, пока прибор выплевывает и разбрызгивает струйку горячей воды на землю и в кастрюлю. Он едва наполовину заполнен, когда я слышу ребенка, его нетерпеливые крики эхом разносятся по дому. В отражении стеклянного купола горшка на меня оглядывается измученная женщина — женщина, не готовая к следующему дню.
***
Я плыву, проталкивая руки сквозь груды влажных полотенец, фланелевых одеял и испачканных травой джинсов. Молнии застревают и путаются в волосах. Воздух влажный и душный, пахнет испорченным молоком. Я сжимаюсь, становлюсь все меньше и меньше, пока не исчезаю в складках подогнанного листа. Ткань оседает вокруг меня, как парашют, и я не могу различить, в какую сторону вверх, а в какую наружу.
«Мне нужно пописать».
Голос пробуждает меня от мучительного сна. Лицо всего в нескольких дюймах от моего, тихое, но настойчивое. В темноте я вижу маленькие брови, взметнувшиеся к потолку, и широкую ухмылку — неестественно настороженную для часа. Мэгги прижимает меня к щекам и наклоняется ближе, несвежее детское дыхание мне в лицо.
«Мне нужно пописать сейчас».
— Ладно, пошли.
Мы вместе мчимся в ванную, спотыкаясь об игрушки, которые я не помню, чтобы покупал. Слишком яркий свет режет глаза, и я чувствую похмелье — пьяный от истощения. Ее короткие ноги свисают с края фарфоровой чаши, затем раздается тихая струйка. Она довольна собой, но я слишком устал, чтобы раздавать похвалы.
— Ладно, снова в постель с тобой.
— Ты можешь подойти и уложить меня?
— Я уже засунул тебя.
«Еще раз? Я хочу обниматься».
Мы на цыпочках возвращаемся в комнату, которую она делит с Джеком, и я заползаю с ней на нижнюю койку, отодвигая в сторону груды любимых мягких игрушек. В комнате теперь комфортно прохладно, благодаря ремонтнику и нашему отпускному фонду, у которого даже не было шанса. Думаю, теперь мы знаем, что всегда можем отключить эфир, бросить пляжные полотенца на пол в гостиной и притвориться, что мы на Багамах.
Я натягиваю одеяло Мэгги на ее подбородок и пою песню, поглаживая ее волосы, пока ее глаза не закрываются.
— Мама?
— Да, детка?
— Я скучаю по тебе.
Я обнимаю ее еще раз, прежде чем выскользнуть из комнаты.
Я тоже скучаю по себе.
***
Я плаваю, волоча руки через разбросанные кучи документов: квитанции, напоминания о встречах, приглашения на свадьбу и детский праздник, счета, которые, как я думала, я уже оплатила, и детские произведения искусства, которые выглядят одинаково, но являются вещами, которые я не могу заставить себя выбросить. Где-то звонит телефон, и я не могу до него добраться. Затем бумаги превращаются в пакеты Amazon, а мои ноги обматываются скотчем и застревают в картонных клапанах. Раздается звонок в дверь и лает собака; Это моя мама у двери, но она держит буфер обмена и пытается продать мне солнечные батареи.
«Мамочка, я не чувствую себя хорошо».
Свет из коридора освещает лицо Джека, когда он стоит рядом с моей кроватью и смотрит на меня сверху вниз. Он хнычет и кашляет, и потребность в срочности не регистрируется в моем затуманенном сознании. Я не двигаюсь достаточно быстро, прежде чем содержимое вчерашнего ужина выйдет из желудка моего сына и по всем моим простыням. Полностью проснувшись, я отношу его в ванную и веду к унитазу. Я протираю круги на его маленькой спине, когда он вздымается, и я хочу, чтобы всем своим существом я мог заставить его уйти - забрать у него болезнь. Мы сидим там вместе, пока у него ничего не останется.
Когда я возвращаюсь в постель, простыни уже сняты и заменены на те, которые не совсем подходят, но, по крайней мере, чистые. Стиральная машина гудит с другой стороны дома, и я чувствую запах хлорки. Я нахожу своего мужа в детской, укачивающего Итана спать, с пустой бутылкой из-под молока на комоде. Когда я вхожу в комнату, он подносит палец к губам и отмахивается от меня. Я понял это, говорит он.
И я не спорю.
***
Я плаваю в бесконечном черном океане. Мои руки и ноги кажутся тенями в темной чернильной воде. Что-то касается моей ноги, затем сжимает меня скользким колючим щупальцем; Он тянет меня вниз, туда, где не касается свет, где никто не слышит моих криков.
Собака лижет мне ноги. Я дергаю их обратно под одеяло и задыхаюсь, садясь. В доме царит тишина, небо за окном пурпурно-голубое и окрашено золотом, как синяк, который только начинает желтеть. Пеппер смотрит, как я потягиваюсь, ее мохнатая голова наклонена набок, и мне интересно, знает ли она, о чем я думаю. Я хватаю свои кроссовки, и она следует за мной из комнаты, и мы вместе выскальзываем из дома.
Он уже влажный, воздух насыщен влагой. Мокрая трава цепляется за мои ботинки и лапы Пеппера. Сырость просачивается сквозь сетку моих кроссовок, и это охлаждает, бодрит. Небо лавандовое позади меня и золотое передо мной, где солнце начинает выглядывать из-за деревьев. Я поднимаю к нему лицо, как цветок, ищущий его энергию, впитывая любую силу, которую он придает.
Я медленнее, чем раньше, лучше осознаю свое неровное дыхание и тяжесть, которая, кажется, осела в моих конечностях, но я иду дальше, по знакомому пути, по которому я не ступала так долго. Пеппер бежит рядом со мной, такой же терпеливый, как и всегда. С каждым шлепком ботинок по земле я вспоминаю о надежде — нет, убежденной в реальности — что моя усталость не будет длиться вечно.
Все дети в конце концов спят; Мои дети не всегда будут нуждаться в моей помощи с простыми функциями. Когда-нибудь они вырастут высокими и сильными и научатся делать что-то для себя. Но когда это когда-нибудь наступит, они могут стать слишком большими, чтобы их держать, могут перестать просить об объятиях — не будут просить разделить мою постель. Тогда я пожалею, что не могу повернуть время вспять — даже повернуть его вспять на середину бессонной ночи.
***
Я плыву, руки скользят по кристально чистой воде. Есть деревня под морем, где мужчина сидит на крыльце и рисует у плавучего мольберта: портрет попугая в цилиндре. В кафе по соседству женщина наливает чай из фарфорового чайника, и янтарная жидкость вытекает в море и исчезает. Посетители улыбаются и пьют из чашек без чая. Дети толкаются через воду в медленной игре в догонялки. Одна отрывается от группы и подплывает ко мне, ее волосы развеваются вокруг нее, как корона. Она протягивает мне ложку и банку клубничного варенья.
9.1М
76.4к
