Советские солдаты слишком охотно делились едой и питьем с пленными, освобожденными от немецко-фашистских оккупантов. Что касается зверского отчета Николая Политанова, одного из первых красноармейцев и переводчика, попавшего в Освенцим. Вот полный отчет об освобождении.
Я был переводчиком на фронте. Наши войска заняли половину Польши. На Новый год мы добрались до Кракова. Там я допрашивал немецких и итальянских офицеров, потому что помимо русского знал итальянский и польский. Я научился этому от своей матери и в школе. Затем мы получили приказ продвигаться за пределы города в концлагерь Освенцим. Когда наши танки подошли к передним воротам КЗ [ КЗ = Konzentrationslager; По-немецки концлагерь ] ранним утром 27 января 1945 г. охранники уже отдышались и бежали. Одни остались, другие погибли от собственной руки.
Никто не сопротивлялся. Парадные ворота лагеря были заперты. Наш танк прорвался. Один грузовик за другим, набитые солдатами, въезжали на территорию лагеря. Наши солдаты высадились, разоружили оставшуюся охрану лагеря и арестовали их.
Вот мы и подъехали к лагерю смерти Биркенау.
Зная, что Красная Армия приближается, эсэсовцы отдали котельщикам (?) [ людям, управляющим печами ] приказ бросать заключенных, которые уже были истощены до состояния скелета, живыми в крематорий. Они хотели избавиться от больных и ослабленных, чтобы как можно быстрее замести следы.
Котельники удивились, увидев нас, офицеров и солдат. Это были крепкие люди, в основном капо [ заключенные, которых заставляли работать в лагерях ]. Они встретили нас с застенчивыми улыбками на лицах, смесью счастья и страха. Как по команде, они выбросили кочергу. С нами они разговаривали свободно. Звучали гневные слова о Гитлере. Я до сих пор помню старое котельное заикание «Спасибо». "Спасибо тебе друг. Могу я называть вас [ русских ] друзьями?».
Одного из них, украинца, я спросил: «Зачем ты это сделал?» и указал на печи. Не моргнув, он ответил: «Они не спросили, хочу ли я. Нет, я не хотел. Но лучше быть парнем, работающим в духовке, чем тем, кто горит. Вот почему я это сделал». Я потерял дар речи, мог только качать головой. «Почему не горят другие печи? Дыма из трубы нет», — спросил я парня. «Деконструкция», — сказал он.
Захваченные собственными мыслями, все просто стояли вокруг. Никто не заботился о горящих печах. "Прекрати это. Вне! Всех вас!» — кричал командир Сергеев. На улице он трясся и говорил заикающимся голосом: «Как это может быть в разгар 20-го века! Я не могу этого понять. Если бы существовал бог, может быть, он смог бы объяснить, как все это произошло.
Мы посетили казармы и не могли поверить своим глазам. На соломенных мешках лежали голые и стонущие люди, мало похожие на людей. Я коснулся одного из лежащих там людей. Он не двигался. Он больше не был жив.
В другом бараке умирала женщина. Я спросил, был ли кто-нибудь из ее семьи в лагере. Она сказала да. По громкой связи мы попытались найти ее родственников и воссоединить семью. Вскоре после этого женщина скончалась, хотя наши врачи пытались ее спасти.
После этого мы сосредоточились на штабе лагеря. В коридоре к кабинету лагерного управления я нашел приколотую к стене бумагу, которая касалась и меня, так как я славянин. Там было что-то вроде «Немцы! Мы мастера. Только наши интересы имеют значение. Размножение славянского народа нежелательно. Бездетность и аборты поощряются. Воспитание славянских детей не нужно. Если они могут считать до 100, этого достаточно. Кто не может работать, тот умрет».
Я перевел текст для остальных, которые только покачали головами. Один разорвал его. Офисы были пусты и хаотичны, поэтому мы вышли на улицу.
Тем временем наши солдаты собрали охранниц и привели их к нам. «Должны ли мы…?» — спросил капрал. «Нет, не делай глупостей», — ответил офицер. «Это должна решить Ordnungstruppe » [ что-то вроде «командного подразделения» или «военной полиции», возможно; определенно вышестоящая инстанция; не могу найти надежный перевод; ].
«Что у нее в сумке?» — спросила я другую женщину, так как видела, насколько наполнена ее сумка. Солдат схватился за сумку. Это была брошюра. Заголовок был «О законе о защите наследственного здоровья немецкого народа». Взял, прочитал несколько страниц. Доказательство того, что ты арийец, запрет на брак, англо-еврейская чума… Я принял это к сведению и был потрясен. Люди до сих пор носят их с собой! [ Николай Политанов удивлен, что у этих людей до сих пор есть вещи, которые будут использованы в качестве улик против них. ]
«Вы все арийские женщины?» — спросил я. Они бросают на меня холодный взгляд. «Не знаю», — ответил один из них. Мы смеялись. «Где лагерные врачи?» — спросил я. «Не здесь, убежал». «А заключенные-мужчины, где они? Я не видел ни одного человека. К чему это все?". — Неделю назад их вывели из лагеря. Наверное, переехали в Майданек или Треблинку», — ответила она. Я разорвал брошюру на куски и бросил ее в кучу мусора.
Концентрационные лагеря контрастируют с лагерями смерти, которые были специально построены для массовых убийств, с большими газовыми камерами, а позже и с крематориями, но с небольшими помещениями для заключенных или без них. Часто их прикрывали фальшивыми фасадами, чтобы убаюкать вновь прибывших ложным чувством безопасности, хотя, конечно, ходили слухи о судьбе, ожидавшей депортированных. Почти все прибывшие были убиты по прибытии в эти лагеря, и во многих случаях число выживших исчислялось однозначными цифрами, например, в Белжеце, где после войны в живых остались только семь евреев, вынужденных помогать в работе лагеря.
Однако несколько лагерей представляли собой «гибриды» обоих типов, самым известным из которых был Освенцим, представлявший собой обширный комплекс под лагерей. Печально известный «отбор» заключенных, проводимый врачами СС по прибытии, означал жизнь или смерть: тех, кто считался непригодным для работы, немедленно травили газом, а более здоровым и крепким давали, по крайней мере, временную отсрочку. Количество погибших в Освенциме составило около 1 миллиона, но это также источник многих свидетельств выживших.
