История Лины

Однажды подруга рассказала Лине, что на окраине Москвы есть одна интересная заброшка. Света вообще обожала полазить по всяким заброшенным зданиям. Лина понимала, что в этом Света находила не просто банальное щекотание нервишек, а целую философию, но всё же не могла разделить её увлечение. Лине больше нравилось гулять по центру, ходить в кино или кафе, а такие слишком уж тихие и таинственные места с привкусом мистики её отпугивали.

– Свет, может, по Тверской лучше пройдёмся или по Арбату? – предложила Лина, прекрасно понимая, что это, в общем-то, бесполезно и никуда ей не деться от сумасшедшего Светика, которому вечно неймётся. Лина даже начала вспоминать, что у неё есть подходящего из одежды.

– По Арбату успеется, – нетерпеливо перебила подругу Света. – Между прочим, в этой заброшке какой-то парень с собой покончил.

– Ещё лучше... – понизив голос, произнесла Лина, прервав свой мыслительный процесс, хотя вроде уже вспомнила, что где-то на нижней полке у неё должны валяться какие-то старые джинсы, как раз самые что ни на есть подходящие для таких приятных в кавычках прогулок.

– Он из-за несчастной любви с собой покончил! – у Светы блестели глаза от плохо сдерживаемых слёз, и Лина не могла понять, из-за чего она плачет: то ли из-за жалости к парню, то ли из-за красоты этой печальной истории, а может, ей было грустно, что из-за неё самой никто никогда не сводил счёты с жизнью.

– Я не поеду, – категорически заявила Лина, мысленно возвращаясь к тем самым стареньким и потёртеньким джинсам.

– Лин, ну чего сразу «не пойду»-то? Между прочим, там должны быть стихи, он сам их сочинил и написал на какой-то стене перед тем, как сброситься с крыши. Он их кровью писал – кровью из своего сердца, понимаешь? Кто найдёт их, тот может смело желание загадывать, у того всё сбудется, – Света почти задыхалась от эмоций. В такие моменты её лицо становилось каким-то даже воспалённым, как будто она болела.

– Замечательно! – Лина недоумённо пожала плечами. – У парня трагедия случилась, а «туристы», значит, должны желания загадывать, и эти желания непременно сбудутся? По-моему, ты романтична со знаком минус.

– Лин, какая же ты непонятливая, – Света стала пропускать уже слишком длинную чёлку сквозь пальцы, наслаждаясь ощущением мягкости своих волос. – Так часто бывает. Парень сам умер от любви, а теперь оберегает других, чтобы с ними не произошло такое же. Ну что, убедила я тебя? Поедем?

Лина улыбнулась мягко и почти по-матерински, хотя была на год младше Светы. Она хотела забрать у подруги красную в белый горошек чашку, но в последний момент заметила, что на дне ещё была не то гуща, похожая на мокрый песок, которую уже невкусно было пить, не то остатки кофе, в общем-то пригодного для питья, хоть и несколько подостывшего, да и не получилось бы забрать у неё эту кружку: Света вцепилась в неё обеими руками, а мыслями унеслась куда-то в облака.

Свете двадцать восемь лет, рассуждала Лина. Дура дурой. До сих пор верит в любовь, но это ещё полбеды. Беда в том, что верит в любовь с первого взгляда и в то, что любовь правит миром. Сама Лина считала, что миром правят деньги. Она не помнила, как пришла к такому выводу, и не была в восторге от этого знания или убеждения, но ничего не могла поделать. Она предпочитала не спорить с тем, что привыкла считать правдой.

И вот они приехали в то самое здание. Лина была в тех самых джинсах, даже ещё более потёртых, чем она думала, а Света в очередной раз проявила какую-то ужасную необузданность и вырядилась в белое платье с рюшами. «Боже, как безвкусно!» – сокрушённо подумала Лина, тут же поймав себя на мысли, что она сама выглядела не лучше в этих джинсах, будь они неладны, и растянутой толстовке, но тут же оправдала себя тем, что она сюда не на бал приехала.

Хуже всего было то, что они приехали довольно поздно. В конце апреля темнело рано, и каждая минута была на счету. Конечно, Лина говорила Свете, что нужно бы пораньше встретиться, но разве со Светой быстро соберёшься?

Солнце светило так, словно прощалось навсегда. Такой мягкий золотистый свет как будто предвещал, что это в последний раз, а после мир погрузится в вечную тьму. Лина и Света бродили по руинам того, что прежде должно было стать госпиталем. Две тени были укрыты стенами, изрисованными до безумия неформальными граффити, исписанными какими-то признаниями в любви и непонятными, как будто инопланетными фразами, значение которых трудно было понять в трезвом уме. Вокруг здания с одной стороны раскинулся не менее дикий и заброшенный лесопарк, с другой стороны – поле. Лина и Света шли, и сквозь дыры и просветы в стенах мелькали зелёные полосы с едва различимыми листьями. Даже странно, что это Москва. Впрочем, и Лина, и Света обе знали, что Москва слишком многогранна и не ограничивается Пушкинской, Тверской и Арбатом.

Света не решалась прервать молчание, хотя ей хотелось спросить, где же, в конце концов, обещанное стихотворение. Они поднялись по облупленной лестнице на второй этаж, потом на крышу. С неё хорошо виднелись просторы, но всё равно не было ни намёка на город. Одна только природа. Одно запустение. Как же плавно и необратимо садилось солнце! Мир уже почти погрузился во тьму.

– Может, пойдём отсюда, Лин? – наконец предложила Света робким, немного виноватым голосом. Ей было стыдно за то, что они так и не нашли стихотворение, а только лишь побродили по обоим этажам и постояли на крыше, с которой сбросился несчастный поэт.

– Ты езжай, Свет, а мне тут ещё хочется побыть.

– Да ты что? – изумилась Света. – То её не вытащишь ни в какую заброшку, а теперь ей побыть тут захотелось! Мисс Непредсказуемость, называется!

– Нет, правда, Света, езжай. Я тоже скоро.

Лина в конце концов убедила подружку уехать, но та сначала раз двести заставила её пообещать не задерживаться слишком надолго и только потом всё-таки оставила Лину одну.

Лина сидела на краю крыши, даже не подсвечивая темноту фонариком. Ей было до боли одиноко. Хотелось поскорее спуститься и догнать Свету, но Свету наверняка уже мчал вагон метро. Как там сейчас хорошо и людно! И всем плевать, что в туннеле мрачновато. В ярко освещённом вагоне в толпе таких же, как ты, людей об этом думать не приходится. Кому нужно представлять, как выглядит этот туннель отдельно взятый? Кому какое дело, как там на самом деле темно, какие призраки там бродят?

Лине стало страшно, и она всё-таки включила фонарик на смартфоне, но зарядки оставалось совсем мало, процентов тридцать, и фонарик без конца выключался. Лина знала, что тридцать процентов – это совсем плохо. Это означает, что у тебя есть всего несколько минут, а то и секунд – и телефон разрядится окончательно, совсем как солнце по вечерам. Лина вдруг опомнилась и сообразила, что без фонарика она ни за что в жизни не спустится, а полетит, чего доброго, вниз, как тот бедный поэт. Она как можно быстрее спустилась, вышла из бывшей недобольницы и по памяти направилась в ту сторону, где, как ей казалось, она выйдет к метро. Никогда ей не было так одиноко. Впрочем, это неправда. Она чувствовала ещё большее одиночество три года назад, когда была почти такой же, как Света, и верила в любовь. Она так сходила с ума по Мише, что готова была уже сделать на него приворот, но вовремя одумалась. Она не хотела заполучать любимого насильно, и он продолжал на каждой встрече твердить ей, как обожает некую Лену, которая, по его словам, прекраснее всех звёзд, но дальше всех галактик от него.

– Я не любил её, – сквозь слёзы говорил Миша. – Я тогда думал, что никогда никого не полюблю после той боли, которую мне принесла Люда. Как я ошибался! Я был дураком и ничтожеством. Лена так хотела быть рядом, она любила меня всей душой, она находила такие слова, какие никто никогда не сможет найти. Она любила так, как никто в мире не способен любить, а я рассказывал ей про Люду, я мучил её, не замечал или не хотел замечать её боли, а потом потерял её и был за это наказан. Я полюбил её так, что и клещами не вырвать это чувство из моего сердца. Так мне и надо. Моя судьба – не жить, а существовать, носить в себе эту любовь, которая разрывает меня пополам и больше никогда не найдёт взаимности, нести её как крест, но и как счастье, потому что нет большего счастья, чем любить Лену. Знаешь, Лина, я бы всё на свете отдал, чтобы вновь встретить её, чтобы она была такой же, как тогда, пусть даже она кляла меня за моё безразличие. Пусть клянёт! Это лучше, чем не видеть её. Я бы искупил все свои грехи перед ней. Как жаль, что это невозможно! Как жаль! Какая боль!

И правда, думала Лина. Ужасная боль. Адская. Невыносимая. Миша лил слёзы, а она свои слёзы душила, и так они и просиживали в кофейнях. Лина размешивала ложечкой свой капучино, с отчаянием размывая нарисованное пенкой сердечко. Миша смотрел ей в глаза и искал в них отражение Лены, хотя в них отражался лишь тусклый светильник над их головами. Лина откусывала пирожное, присыпанное какао и крошкой печенья, и каким горьким оно ей казалось, а Миша ничего не ел и не пил. Он просто сидел рядом, как человек, который готов питаться лишь своей неразделённой любовью, и искренне верил, что был для Лины лучшим в мире другом.

– Я люблю его... – оставаясь одна, плакала по вечерам и по ночам Лина. Если бы носовые платки и подушки, в которые текли слёзы, умели считать, они и то сбились бы со счёту, сколько слёз было выплакано в ту пору.

Она шла в ту сторону, где должно было находиться метро, но лесопарк не кончался. Смартфон уже давно выключился, на прощание издав слабый звук вибрации. Лина уже не вспоминала Мишу и только в мучительной тревоге думала, как бы ей выбраться отсюда. Как же темно! Как темно!.. Света звонила ей и не могла дозвониться. А Миша уже давно не звонил – года три, не меньше. Он просиживал часами напролёт то в Сокольниках, то в Царицыно с Лизой, лил слёзы и рассказывал ей, как любит Лину, как потерял её из-за того, что постоянно рассказывал ей о том, как любит Лену, которой рассказывал, как любит Люду.

Прошло три года. Света перестала верить в любовь и приняла как аксиому то, что миром правят деньги и выгода. А Лину так никто и не нашёл.

Все фото из Интернета