Как я сделалась авиатором. Очерк княжны Е . М. Шаховской.

Как я сделалась авиатором.

Фотография и автограф Княжны Шаховской

Реял туман... всходило солнце... Я не запомню такого красивого утра. Или быть может, оно потому мне казалось таким красивым, — таинственным, что в первых его лучах отважные люди летали далеко. Летели «обреченные». Это было знаменательное утро перелета Петербурга— Москва.

И когда поднялся на воздух, подобный былинной птице, «Этрих», мной овладело чувство мучительной зависти и презрение к самой себе, жалкой, «пришитой» к земле.

Эти смелые люди казались мне аргонавтами воздуха—дерзкими завоевателями еще не покоренной стихии.

И в этот миг я сказала себе: «и я буду среди этих отважных и дерзких».

И вот я в школе Аэро-Клуба.

Весь уклад моей жизни перевернулся вверх дном. До сих пор я спала по ночам. Теперь же ночью приходится ездить на аэродром. И как я жалею бедных петербуржцев, никогда не видящих раннего утра и солнца.

Среди моих родных я знакомых не нашлось ни одной человеческой души, которая отнеслась бы к новому делу сочувственно. Одни смотрели на меня, как на обреченную, другие, как на сумасшедшую, третьи, просто завидовали моей нарождающейся популярности. Я была одинока в своих стремлениях в высь.

Без дрожи, без захватывающего чувства, не могу о них говорить... Это была какая-то всесторонняя переоценка всего... Да, всего!.. И пейзаж, и люди, и окружающее стали казаться другими.

Пусть это покажется самоуверенностью, но — правда останется правдой, — с тех пор, с момента, когда я впервые самостоятельно отделилась от земли, я почувствовала особенное, до сих пор незнакомое мне презрение к людям.

Эти тысячи, эти миллионы, никогда не переживут того, что я по доброй воле моей могу испытывать, когда хочу! Ведь, целый мир богатейших неизведанных ощущений, даже краем своим не коснется их, и они умрут, не изведав того, что дает мне такие нечеловеческие восторги...

Призрак катастрофы не пугает меня, а лишь вдохновляет на дерзость, и вызов! Помню, как в сильный ветер летали мы с Лебедевым...

Нас так трепало, и вверх, и вниз, и во все стороны, — вот-вот перевернется аэроплан, и мы превратимся в окровавленный человеческие котлеты.

Но это не бравада, не хвастовство — не было ни малейшего страха! Мы весело, радостно перекликались с Лебедевым сквозь вой ветра и адский шум мотора...

Я фаталистка. Мое увлечение воздухоплаванием не грозит мне гибелью.

Моя гибель — в другом.

Помню я была совсем ребенком.

Во время одного из заграничных путешествий, я с моими близкими очутилась в Танхере. На базаре ко мне подошла старая гитана (цыганка) из Алжесираса.

И взяв своей коричневой сморщенной рукой мою белую пухлую ручонку — она, брызжа слюной чрез громадный желтый, одиноко торчавший зуб свой, стала гадать на ломаном полуфранцузском, полунемецком языке.

Всего, что она предсказывала мне, — я не помню.

Одно осталось в памяти. Роковой для меня будет встреча, на тридцать шестом году, с каким-то бледным доктором... От этой встречи, и конец мне.

Сейчас мне пошел двадцать третий год... До тридцати шести осталась целая вечность.

Я могу летать, летать и летать без конца.

А тогда, после всего этого, пусть, появляется на моем горизонте и бледный доктор.

Он не страшен мне..