Подготовить, как надо, двенадцать дел на знатных персон для последующего суда – это требует времени! Только возмущённые владельцы в Большой Кабарде не привыкли к подобному обхождению с собой. Да ещё на земле, которую они считали своей и где издавна властвовали над другими.
Адыги категорически не признавали этого разбирательства русских. И ожидаемый публичный приговор над компанией знатной молодёжи приводил черкесскую верхушку в бешенство. А теперь вот и сами они, взбаламутив единоверцев, примчались целой ордой вызволять своих.
Всё это время, после провозглашения ультиматума, между шатром командующего армией в степи и Моздокской крепостью беспрерывно носились, настёгивая коней, посыльные со срочными донесениями. В самой же цитадели спешно организовывали оборону…
Занимались этим делом в крепости два полковника – главный её строитель Пётр Иванович Гак, которому нынешней весной исполнилось уже пятьдесят лет и новый комендант русского форпоста – Александр Фёдорович Иванов. Последний был присланный на границу с началом русско-турецкой войны. Он годился Петру Ивановичу в отцы и выглядел совсем стариком. Правда, ещё довольно деятельным и бодрым.
Вокруг этих старших офицеров и сплотились все моздокцы, от мала до велика… Кто ещё мог держать в руках оружие.
Оба полковника постоянно держали командующего в курсе своих дел. И каждый день получали от генерал-майора напрямую подробные письменные указания. В соответствии с приказами графа фон Медема, все поселенцы предместья и станицы Луковской оставили свои жилища и собрались с запасами еды, пороха и свинца за стенами крепости.
Люди тащили с собой в цитадель самое ценное и необходимое... Гнали скот, резали по посадским дворам домашнюю птицу, запасали фураж. Вооружались ружьями и саблями из армейского арсенала даже калеченные инвалиды. Все готовились к тяжёлой осаде.
Два полковника, возглавившие оборону крепости, торопились теперь подготовить, за оставшееся ничтожное время, из сотен гражданских ополченцев и остатков гарнизона - тех, кто не ушёл с армией на передовой рубеж и оставался в цитадели – мало-мальски боеспособные подразделения. Которые будут в состоянии удержать форпост, до подхода регулярных воинских частей из Кизляра или Астрахани. В том случае, если орда уничтожит армию генерал-майора фон Медема и предпримет попытку захватить крепость.
Пётр Иванович и Александр Фёдорович разбивали защитников Моздока на отряды, выдавали им оружие, назначали старших, расставляли людей по стенам цитадели и определяли им зоны ответственности... Теперь все мужчины в крепости, без исключения, были воинами. Последней надеждой выжить для себя, своих семей и соседей.
Под началом двух полковников оказалась почти что тысяча вооружённых человек. Не считая укрывшихся за запертыми воротами женщин и малых детей.
Моздокскую крепость, свой новый дом, приготовились защищать до конца ополченцы разных кавказских национальностей – грузины, армяне, кабардинцы, ингуши, осетины... Эта наспех собранная полковниками пёстрая армия имела даже собственную артиллерию – в цитадели оставались казачьи канонирские расчёты при семнадцати гарнизонных орудиях. Чугунные пушки лежали на специальных деревянных колодах и готовы были в любую минуту обрушить с высоты крепостных стен ядра и смертоносную картечь на головы атакующих.
Настроение у людей в цитадели всё это суматошное время оставалось нервным, невесёлым, но – решительным. Хотя никто из моздокцев не тешил себя иллюзиями... При самом печальном для поселенцев исходе набега, им не приходилось рассчитывать ни на спасительное бегство (от стремительной конницы не убежишь!), ни на милость разъярённых победителей. В лучшем случае, всех выживших ждал тяжкий плен и продажа в рабство.
***
Срок ультиматума ордынцев пролетел для генерал-майора фон Медема, как один миг. Три дня прошло… А на четвёртое утро, едва забрезжил рассвет, командующий приказал своей армии приготовиться к отражению вражеской атаки.
Сам же граф, прежде чем покинуть походный шатёр и занять привычное место на взгорке с подзорной трубой в руках, для наблюдения за манёврами противника, просмотрел последнюю доставленную почту. Среди прочих оперативных депеш из Моздокской крепости, его внимание привлекло послание из Санкт-Петербурга, проделавшее, судя по печатям, долгий путь через столицу южной губернии и Кизляр.
Это был ответ от самой государыни по поводу ещё зимнего рапорта генерал-майора фон Медема на высочайшее имя… Среди других текущих дел тогда граф информировал Екатерину Вторую и по поводу инцидента с арестованными кабардинскими узденями. Командующий сообщал ей, как продвигается следствие.
И письмо от государыни, надо сказать, оказалось в руках генерал-майора на удивление своевременно! В официальном послании она, избегая, опять же, конкретных указаний насчёт арестованных молодцов, повелевала своему полководцу «довольствоваться против Кабардинцев оборонительными действиями и не подавать им случаю к раздражению».
Ещё, Екатерина Вторая советовала графу не рубить с плеча на Кавказе… И не становиться в запутанных и застарелых горских межплеменных конфликтах, тянущихся, порой, столетиями, исключительно на какую-либо одну сторону.
Государыня рассуждала в высшей степени дипломатично… И приводила в пример слова старшего родом из черкесских князей Касая Атажукина. Ей донесли горькие слова адыгского патриарха, заявленные, якобы, принародно: «Если де таким образом быть в покровительстве России как Калмыки находились, которых начали разорять и от того они принуждены были отстать от России и бежать, то де и им, Кабардинцам, то же воспоследует, и они принуждены будут уйти в горы».
Кровь прихлынула к лицу читавшего эти строки графа фон Медема… В письме Екатерины Второй, военачальник, и так винивший себя за проявленную несдержанность, спровоцировавшую внезапное бегство хана Убаши в Китай, почувствовал укор в свой адрес. Намёк призрачный, деликатный, но вполне понятный генерал-майору.
Что ж, государыня права… На командующем кавказской армией тоже, безусловно, лежит изрядная доля вины за исход калмыков. И теперешнее непозволительное ослабление войска, вверенного его заботам. Ну, что поделать - не мастер он разводить политические турусы с национальными вождями!
Государыня же из далёкой, сравнительно мирной и даже праздной, в это военное время столицы, явно опять подталкивала графа к каким-то малопонятным для него компромиссам и сделкам с кавказскими владельцами... Генерал-майор фон Медем, дочитав письмо императрицы до конца, испытал лишь глухое раздражение.
Он – солдат, готовый исполнять точно сформулированные приказы. Это пусть велеречивые умники и щёголи в парадных мундирах из иностранной коллеги Сената отрабатывают свой хлеб, как им диктует дипломатическая наука! Улыбаются тайным и явным врагам России, терпеливо договариваются и ублажают предводителей кавказских племён…
А его дело – война! Грязная, кровавая, страшная… Которая ещё непонятно когда сменится миром в этих горах и степях. Да и наступит ли вообще здесь спокойная жизнь, когда-нибудь, при столь диких нравах аборигенов?
На Северном Кавказе издавна воевали друг с другом разные местные племена. И даже родственники нередко устраивали меж собой кровавые разборки. Регулярно.
Ногайцы, адыгские племена, жители многоязыкого Дагестана резали своих же собратьев, соседей и единоверцев безо всякой жалости! От магометан и язычников не отставали и христиане. Православные казаки здесь ходили в боевые походы против казаков… Всё смешалось и перепуталось в этом вечно кипящем котле народов – наречия, религии, кровавые обычаи, застарелые обиды!
…Прочитав полученное послание от государыни ещё раз, командующий кавказской армией фон Медем испытал сложное чувство. Наряду с неудовольствием от очередных намёков, вместо чёткого приказа, и досадой на собственные фатальные просчёты, графа неожиданно посетило и некое душевное облегчение.
Героически умереть сам и отправить на небо вверенную ему армию он, пожалуй, ещё успеет… А по новым размышлениям и в связи с последним полученным посланием от государыни, у генерал-майора теперь появлялся шанс достойно выйти из щекотливой ситуации, без потери лица.
Командующий долго морщил лоб и шевелил бровями в утреннем полумраке походного шатра, обдумывая за столом с распечатанными письмами свои дальнейшие шаги... Как поступить ему, чтобы и кровавой мясорубки избежать, и императрице угодить, показав себя умелым дипломатом, коль матушка государыня того хочет. И дерзкие претензии предводителей орды удовлетворить, не поступившись собственной честью. Только захотят ли джигиты продолжать переговоры?
…Солнечный диск уже высоко поднялся над утренней степью, когда генерал-майор, наспех позавтракав, вышел из своего шатра. Погода стояла ясная и малооблачная. Хотя срок ультиматума истёк, со стороны орды никаких активных действий не наблюдалось.
Насколько мог рассмотреть в увеличительную оптику командующий со своего взгорка, битый час изучая лагерь противника, на другом конце поля атаку пока никто начинать не спешил. Дымили костры меж чужих шатров и палаток, разъезжали вдоль передовой вражеской линии повозки и небольшие группы всадников...
Утомившись, в конце концов, разглядывать противника в подзорную трубу, генерал-майор вернулся к себе, в прохладную тень походного убежища, намереваясь составить очередное донесение защитникам Моздокской крепости, с новыми указаниями и советами. Но едва граф расположился за столом, разбирая свои бумаги, как на пороге командного шатра вырос адъютант.
-Ваше превосходительство, - бойко доложил офицер, вытянувшись во фрунт, - противник только что направил к нам делегацию переговорщиков... Ордынцы подъехали на конях и стоят за рогатками с белым флагом. Просят немедленной встречи с командующим русской армией.
…На сей раз перед заградительной линией появились три вражеских всадника. У одного из них было в руке копьё с развевающейся белой тряпкой.
Генерал-майор фон Медем приказал растащить рогатки перед парламентёрами… И препроводить переговорщиков к нему в шатёр.
Спешившись, в окружении русских офицеров, трое ордынцев поднялись на взгорок и скрылись за пологом походной ставки командующего армией. Внутри просторного шатра сразу же сделалось тесно и шумно от набившегося в него народа.
Разоружённые переговорщики, взятые насторожённой офицерской свитой в полукольцо, остановились напротив поднявшегося из-за стола генерал-майора. Граф был в тёмном мундире зелёного сукна с красными отворотами и начищенными до блеска пуговицами. Белый шейный платок командующего гармонировал с напудренным париком, покрывавшим коротко стриженные, чёрные с проседью, волосы. Лицо генерал-майора было тщательно выбрито.
Трое парламентёров смотрели на графа спокойно и с достоинством. Как равные на равного... По выражению их лиц, гордым осанкам и добротной одежде, чувствовалось, что все они – отнюдь не рядовые воины.
Как это было не удивительно для кавказского менталитета, но из всех троих переговорщиков, главным в группе, похоже, являлся самый молодой ордынец... Судя по его решительному поведению.
Именно сей джигит и начал первым разговор с командующим, представившись по-русски, с сильным кабардинским акцентом:
-Мисост Баматов, к вашим услугам…
Худощавый, стройный черкес, лет двадцати пяти на вид, с аккуратной бородой и угольно-чёрными усами кивнул в сторону своих, более старших спутников, чью обильную растительность на лице уже заметно окрасила седина:
-А это досточтимые Хамурза Асланбеков и едисанский мурза Джан-Мамбет-бей… Они неважно изъясняются и понимают по-русски, в отличии от меня. Поэтому я буду говорить и от их имени тоже. И переводить им ваши слова.
-Граф Иоганн Фридрих фон Медем, - представился, в свою очередь, генерал-майор. – Командующий русской армией.
Хозяин шатра испытующе окинул взором фигуру выступившего вперёд молодого кабардинца в чёрной лохматой папахе и черкеске с серебряными газырями:
-Давно наслышан о вас, князь… Теперь, вот, и увидеть довелось. А вы весьма неплохо изъясняетесь на языке врага.
Граф потарабанил пальцами по столу и задумчиво констатировал:
-Вы смелый человек, князь… Как и оба ваших, насколько я понимаю, высокородных соратника. Коли не побоялись вот так, собственной персоной и без сопровождения, явиться ко мне.
Мисост Баматов усмехнулся:
-Люди – лишь песчинки в ладонях Аллаха! Истинному мусульманину не страшны любые враги. И даже мучительная смерть от рук неверных... Только если мы к вечеру не вернёмся к своим, вы все тоже умрёте. До последнего человека! Здесь, в этой степи, и в своей крепости.
Но к чему сей пустой разговор? Давайте уже к делу… Мы и так вели себя достаточно миролюбиво с вами! И теперь не хотим проливать лишней крови.
Время отведённое на исполнение нашего главного требования истекло... Где наши двенадцать братьев?
-Они, по-прежнему, находятся в моздокской тюрьме, - холодно ответил граф. – Неужели вы думали, князь, получить своих людей назад ставя ультиматумы командующему русской армией? Да, нас теперь немного против вашей орды… Но это ничего не значит! Мы будем сражаться. И умрём здесь, если придётся.
Генерал-майор добавил с угрозой, глядя пристально в глаза молодому черкесу:
-А Моздокскую крепость вам так легко не взять… Даже если и победите в степи. В цитадели вас уже ждут… И приготовились к долгой осаде. Мною отправлены гонцы за военной помощью… И она вскоре прибудет к цитадели.
В отместку за наши жизни эта новая русская армия пройдётся огнём и мечом по вашим следам… По всем тем закубанским и адыгским селениям, чьи старшины безрассудно отправили своих джигитов в поход на Моздок. И пощады тогда не ждите.
Вас самого, князь, ещё не проклинают кабардинские матери, чьих сыновей вы взбаламутили патриотическими и религиозными речами? Подбили сражаться и умирать за собственные интересы?
Граф жёстко закончил:
-И, кстати, своим нападением на русскую армию вы не спасёте, а только погубите всех двенадцать арестованных узденей. По моему приказу и закону войны они будут, без дальнейшего разбирательства, сразу же, после начала сражения, казнены.
Молодой глава переговорщиков гневно сверкнул глазами, в ответ на такие слова… И процедил генерал-майору что-то яростное, бешенное сквозь зубы, по-кабардински.
Стоявший рядом с командующим князь Николай Кончокин, примерный ровесник разозлившемуся парламентёру, тут же встрепенулся, побагровел весь лицом… А потом резко, на кабардинском же языке, произнёс возмущённой скороговоркой, отповедь соплеменнику.
Молодые люди замерли на мгновение, испепеляя друг друга ненавидящими взглядами и сжимая кулаки. Казалось, ещё миг – и они сцепятся в жестокой драке. Но двое других, пожилых переговорщиков орды, тут же крепко схватили Мисоста Баматова за руки с двух сторон… И что-то принялись жарко доказывать ему на адыгском и татарском наречиях.
Офицеры в шатре разом напряглись. И, на всякий случай, опустили ладони на рукояти своих сабель и кинжалов. Лишь на лице командующего не дрогнул ни один мускул.
-Прошу прощения, Ваше превосходительство, - виновато перешёл на русский язык Николай Кончокин, отступив от взбешённого оппонента и обратив смущённое лицо к генерал-майору. – Не сдержался… Я сказал Мисосту, что из-за таких как он мы, адыги, вечно воюем друг с другом, убиваем соплеменников и ближайших соседей без особых на то причин! Ради чего уничтожаем себя?
А ещё я сказал ему – пусть знает, что и в этот раз с ним будут драться насмерть моздокские кабардинцы! И другие добровольцы из местных… А не только так ненавидимые им русские.
-Думаю, ваш визави прекрасно осведомлён, - сухо заметил генерал-майор, - что при явном преобладании славянских лиц, в рядах нашей кавказской армии хорошо воюют и осетины, и ингуши, и грузины… И прочие представители местных народов, остающихся верными государыне. Под её заботой нынче изрядно языков! Я, кстати, тоже не славянин по крови.
Граф перевёл осуждающий взгляд на возбуждённое, перекошенное злобой лицо князя Баматова:
-А вы… Держите себя в руках, Мисост, коли явились сюда парламентёром.
Командующий выдержал долгую паузу, давая всем успокоиться. И вновь заговорил. Медленно, обдумывая каждое слово:
-Как вы уже, вероятно, поняли господа парламентёры - я не собирался идти ни на какие уступки… И не думал отдавать вам арестованных безобразников, без справедливого разбирательства и строгого наказания.
Испугать меня числом врагов и угрозой смерти – пустая затея! Но я покорный слуга её величества… И обязан исполнять высокую волю, нравится мне это, или нет.
Граф кивнул многозначительно на стол со сложенным письмом, заверенным сразу несколькими сургучными печатями с орлами:
-Мною получена депеша от государыни, которая приказывает быть ко всем кабардинским владельцам чрезвычайно снисходительным и ласковым… Даже к тем из них, кто теперь относится враждебно к России. И поддерживает по недомыслию её заклятых противников, османов, в войне.
Государыня наша добра и не злопамятна… Понуждая меня договариваться с кабардинцами, она очень надеется на ответное взаимопонимание со стороны влиятельных адыгских семейств. Лишь поэтому я, исходя из устремлений матушки-государыни к мирному процветанию всех народов на Северном Кавказе, предлагаю вам сейчас свои встречные условия.
Генерал-майор фон Медем поиграл желваками:
-Выслушайте теперь и мой ультиматум. Вы получите обратно двенадцать своих узденей, их коней и даже всё, конфискованное у безобразников личное оружие… Быть по сему. Думаю, арест молодцов и нахождение их в тюрьме, послужит джигитам наукой.
В ответ, объединённое командование вашей армии должно поклясться на Коране, что собранное войско тут же отойдёт за Малку… И будет там распущено по домам.
Обещаю никого не преследовать. Ни сейчас, ни потом, когда к Моздоку подойдут дополнительные русские войска. И отнестись к случившемуся, как к досадному недоразумению… Разрешившемуся к обоюдному согласию.
Это все уступки, на которые вы можете рассчитывать с моей стороны. Они тоже немаленькие и свидетельствуют о стремлении к миру.
Граф твёрдым голосом заключил:
-В противном случае, мы готовы принять бой. И ваша виктория, если она состоится, обойдётся вам самыми тяжёлыми потерями. Уж мы постараемся… А кровь немедленно казнённых узденей в крепости, при таком исходе, ляжет и на вас троих, не сумевших договориться с русскими и подтолкнувших нас на скорую расправу. Решайте!
Генерал-майор фон Медем хотел было ещё потребовать от предводителей орды клятвы на Коране не нападать впредь исподтишка на отдалённые дозоры и малые подразделения его армии… И не притеснять жителей селений, придерживающихся в идущей русско-турецкой войне нейтрального статуса. Но, подумав несколько мгновений, счёл эти условия, всё-таки, излишними сейчас.
…Пока Мисост Баматов переводил и горячо обсуждал со своими соратниками встречные условия командующего, мешая татарскую и адыгскую речь, генерал-майора фон Медема, ожидавшего теперь хладнокровно ответ на собственный ультиматум ордынцам, вдруг осенило. Граф понял, почему парламентёры прибыли к нему именно в таком составе. Весьма непривычной группой… И явно неудобной для самих джигитов, решившихся на разговор с предводителем противника.
В шатре находились молодой, вспыльчивый кабардинский князь и два, уже достаточно поживших на свете, представителя разноязыкой кавказской знати. Оба с трудом понимали по-русски. И теперь они жадно ловили каждое слово Мисоста Баматова, бросая, то и дело, косые взгляды на молчащего графа.
Похоже, что в многотысячной орде, составленной спешно из разных северокавказских племён и родов, никто никому не доверял. А предводители самых крупных отрядов всерьёз опасались, как бы кто из знатных союзников не воспользовался сейчас благоприятным моментом... И не выторговал бы у гяуров, попавших в тяжёлое положение, дополнительных преимуществ на будущее. Для себя лично и своих подвластных.
Поэтому-то они и примчались втроём во вражеский лагерь! Рискуя собственными жизнями, ради прямого и откровенного разговора с главным военачальником противника. Каждый из этой тройки надеялся получить от русских солидные материальные выплаты и разные уступки, в обмен на мир. Но всё это, естественно, - после освобождения арестованных узденей.
Конец 42 части...
