Брат Клестин 2 (Балканские рассказы)

По рядам стоящих монахов прокатился ропот. Приор был почти убежден. После некоторого раздумья он сказал: "Согласно заповедям братской любви, вы поступили хорошо, но также в Писании сказано: "Будьте хитры, как змий". Не может ли быть так, что этот парень всего лишь притворяется? Кто знает, может быть, он авантюрист, который ищет нашу обитель, чтобы потом вместе со своими спутниками обрушиться на нее и разграбить! Но дело сделано, и спорить бесполезно. Пусть ваше наказание - раз уж вы сделали это, не посоветовавшись со мной, - будет состоять в том, чтобы вы сами позаботились о больном. Идемте, братья, пора на вечернюю молитву!

Это был грустный и печальный праздник! Брату Зено, который пел, мерещились артишоки, приготовленные в ароматном масле; брат Сульпиций боялся поднять глаза к алтарю, чтобы не увидеть плавающие там сказочные, золотые дыни; а доброму Клеофасу казалось, что благовония - это запах копченого мяса. Как печальна была эта вечерняя трапеза. Ничего, кроме сухого хлеба, сырой репы и сыра, настолько старого, что он был зеленым. И виноват в этом был Клестин.

Едва закончилась печальная трапеза, как брат объявил о смерти незнакомца. Новая беда, и еще одна порция упреков в адрес Клестина. Даже приор не мог больше сдерживаться и начал браниться: "Расходы! Бесполезные расходы!"

Брат Клестин оставался с умирающим до последнего вздоха. Как только он закрыл глаза, на него нахлынуло странное чувство: ему показалось, что он собирается совершить кражу. Дрожащей рукой он ощупал тело покойника и наконец нашел то, что искал, - старую флейту. Как будто это было дорогое сокровище, он спрятал ее на своей груди. Весь день он ходил как во сне. Монахи тем временем похоронили незнакомца у стены монастыря. Но вместо молитв они лишь бросили в него несколько замечаний и несколько горстей грязи.

Стоял благоухающий летний вечер. Клестин стоял у окна своей узкой кельи и смотрел на горы. Его душа медленно распускалась, словно гигантский цветок.

Он никогда раньше не видел флейты. Он с нетерпением достал ее и стал разглядывать, как ребенок разглядывает новую игрушку, а потом неуклюже попытался поднести ее к губам, приложить пальцы к отверстиям и подвигать их вверх-вниз. Он попытался вдохнуть в нее воздух. Чистый, сладкий звук вырвался из флейты и поплыл по вечернему воздуху. Словно лебедь на озере пел свою предсмертную песню.

Клестин был поражен и повторил попытку, на этот раз дольше и смелее. Если первая нота была похожа на тихое причитание, то следующая - на упрек, и она не оборвалась внезапно, а завершилась резким призывом.

По своей неопытности Клестин думал, что иначе и быть не может и что все дело в том, чтобы просто дуть в флейту, а остальное сделает сама флейта, и поэтому он смело дул.

Это была странная мелодия!

Вся поэзия приятного летнего вечера отражалась в волнах этой мистической музыки. Словно пунцовый вечер расстилался вокруг мелодий! И эти тона, перетекающие в нежную элегию, трепетали, как дикие, цепкие лозы, которые пробивались между хмелем, вдоль монастырской стены, и пробивались своими крупными пестрыми цветами сквозь железные решетки окон, и дремали в мрачных кельях.

Словно на краю каждой огромной чашечки цветка сидело бесплотное существо, и это существо было белее слоновой кости и прозрачнее тумана. И каждое крошечное бесплотное существо, покачивая золотой головкой, кланялось и кивало остальным цветам. А потом они начали танцевать, словно тысяча ярких бабочек закружилась в цветах. Небеса склонялись все ближе, горы становились все выше и величественнее. Река, извивавшаяся между стенами скал, журчала, как во сне, а грозные утесы, наблюдавшие за ней, отражались в золотом песке и склонялись все ближе. Кусты можжевельника сверкали волшебной изумрудной зеленью. И каждая нота - она словно находила брата! Одна находила его в нежном оттенке вечерних облаков, другая - в серебристом сиянии волн, третья - в фиолетовых тенях далеких гор. Каждый тон повторялся в эхе, которое плыло по расщелинам старой монастырской стены, блуждало по витражам часовни, танцевало над могилами монахов, которые теперь спали в мире. И все равно Клестин играл.

Казалось, что под воздействием музыки все, что угнетало его, исчезло. Его настроение было таким же, как в то утро, когда он впервые отправился в горы; но он чувствовал себя свободнее, как орел, которому он завидовал в тот день, счастливее, чем цветки цикламена, в стройных чашечках которого он нашел свою душу. Он играл дальше и смотрел на горы, за которыми солнце тонуло в чарующих красках. Пейзаж перед ним растаял в широких полосах переливающихся, плывущих цветов, маленькая речка вынырнула из своей скалистой пещеры и обрушила на его окно дождь из драгоценных камней - ониксов, жемчужин и рубинов. Вечерний красный цвет превратился в море, цветущие лозы на стене монастыря выросли в хрустальные кувшины. Из них появлялись обнаженные одалиски и сильфиды и склонялись к нему с манящими взглядами. Отовсюду доносились мелодичные, причудливые, скорбные, страстные, умоляющие звуки, как жемчужины майского дождя на густой, цветущий лес, где цепляется жасмин.

А Клестин все играл и играл; поток фантазий обрушивался на его голову, как океанский поток на утопающего. В этом водовороте тонов было что-то пронзительно-сладкое для него, как в звоне цимбал, как в перезвоне колоколов. Постепенно становилось все тише и тише, только в окно заглядывала мокрая от росы волшебная ночь с ее сладкими звездными глазами.

На пороге стоял, словно превратившись в камень, брат Клеофас. Флейта выпала из рук Клестина. Брат Клеофас объявил приказ настоятеля. Клеофас приказал брату Клестину немедленно прийти в трапезную и принести флейту.

Начиналось официальное собрание. Клестин, поглощенный музыкой, забыл о часе вечерней молитвы и, что еще хуже, нарушил молитву остальных. Монахи, которые уже были разгневаны на Клестина, с радостью ожидали наказания настоятеля. Сначала приор поверил, что Клестин умеет играть. Но тот настаивал, что никогда раньше не видел флейты и думал, что все, что нужно, - это просто дуть в нее. В ответ на это раздался бурный смех. Одни считали его обманщиком, другие видели его невинность. Приор размышлял. Честное лицо Клестина обезоружило его. Настоятель решил, что флейта является собственностью монастыря, и велел брату Клеофасу взять ее и охранять.

Клестин провел бессонную ночь. Он постоянно слышал эту чарующую музыку. Следующий день был тусклым и наполненным туманом. Клестин чувствовал себя как человек после ночной оргии. В его душе словно образовалась страшная пустота, он ходил по своей келье и церкви как чужой. Его мучила тоска, которую он не мог выразить, он боялся даже попытаться выразить ее, и в то же время он знал, что это происходит потому, что он скорбит о потерянной флейте.

Снова наступил вечер, и на этот раз еще более мрачный и туманный, чем день. Горы стали похожи на скорбящих вдов, спрятавшихся в своих вуалях. Скрестив руки на груди, Клестин расхаживал по своей келье. В его мозгу билась только одна мысль, и эта мысль мучила его. Флейта!

Кто-то тихонько постучал в дверь. Он открыл ее и в тусклом проходе увидел Брата. Было слишком темно, чтобы различить лицо или черты, но он показался ему похожим на брата Клеофаса.

-Неужели приор снова послал за мной? - заикаясь, спросил удивленный Клестин.

В ответ темная фигура прикоснулась предупреждающим пальцем к губам, а затем протянула флейту. Кто же это мог быть, как не брат Клеофас, тот самый, что грезил о сладости копченого мяса?

-Клеофас, брат! - с восторгом воскликнул Клестин. - Значит, есть тот, кто сочувствует мне, кто не забыл меня, кто ради меня отважился на гнев приора! Я благодарю тебя, брат. Брат, а я всегда считал тебя своим врагом. Прости меня, брат! Помилуй меня! Моя флейта, моя флейта!

Монах приказал ему замолчать. Не успел Клестин поблагодарить его, как он исчез. В своем волнении добрый Клестин совсем забыл, что сейчас все братья собрались в церкви. Он твердо верил, что этот молчаливый монах должен быть Клеофасом. Он подошел к окну и заиграл.

Мелодия была печальной и элегической, как будто она пыталась гармонировать с настроением вечера. В мелодию вплетались то подавленные вздохи, то сдерживаемые слезы; тысяча соловьев рыдала в песне о своей печали. Затем, в одно мгновение, она изменилась - это был дикий танец карнавала, безудержная оргия, в которой время от времени раздавался безумный смех. Не знаю, как долго играл Клестин, но на этот раз это был действительно Клеофас, который, разъяренный, как тигр, пришел с посланием от приора. Клестин заявил, что брат Клеофас приходил к нему в келью и дал ему флейту. Приор знал, что брат Клеофас был с ним в церкви. Клестин остался при своем мнении, и его нельзя было переубедить. Для Клестина это выглядело плохо. Все видели Клеофаса на вечерней службе; никто не видел Клестина.

Приор приложил руку к лбу, словно в поисках разумного решения. Приор взял флейту и отнес ее в свою комнату. Клестина отвели в монастырскую тюрьму, где он должен был оставаться и есть только хлеб и воду, пока не признается в истине. Наступила ночь. Клестин не знал об этом. В маленькой тюремной камере под крышей всегда было темно. Единственное маленькое зарешеченное окошко находилось прямо под водосточным желобом крыши. Дверь открылась. Вошел брат Клеофас. Ворча, он положил кусок хлеба на койку Клестина, прикрепил к некрашеной стене маленькую глиняную лампу и ушел. Клестин попытался заговорить с ним, но тот молча закрыл дверь и повернул ключ.

Он бросился на жалкую койку и попытался уснуть. Лихорадочные фантазии проносились в его мозгу, лоб был горячим, глаза тяжелыми, но он не мог заснуть. Медленно проходили часы.

-Какое жалкое существование! - думал Клестин, - Лучше бы умереть. Он начал размышлять о смерти. Она казалась ему чем-то желанным. Мерцающее пламя лампы пускало дым и тени по зарешеченному пространству окна, а в углах сгущалась чернота. Прямо у двери Клестин наблюдал, как тень становится все гуще. Была ли это иллюзия? Он протер глаза, чтобы лучше видеть. Тень сгустилась, превратившись в форму, и она приблизилась к нему. Она была скрыта коричневой мантией необычной формы. Длинное, тонкое, желтое лицо напоминало старый пергамент в библиотеке монастыря. Оно приближалось все ближе и ближе, и шаги его были бесшумны. Клестин смотрел прямо на это призрачное существо и не испытывал ни малейшего страха. Теперь оно стояло рядом с ним и смотрело на него зелеными, сверкающими глазами.

-Ты - Сатана! - спокойно заявил Клестин, не отводя взгляда.

-Ты не ошибся, - хрипло ответил незнакомец.

На некоторое время воцарилось молчание.

-Какая жалкая штука - жизнь! - вздохнул Клестин.

-Жалкая? - рассмеялся странный гость. - Это потому, что ты не знаешь ее, мой мальчик! Старая жалоба детей и ничтожеств. Жизнь - это идея, концепция мозга. Ты сам виноват, если не получаешь от нее удовольствия.

-Что? Я ничего не знаю о жизни? - поспешно спросил Клестин. - Тогда что означает мое отречение, моя борьба, мои мечты...

-Отречение, борьба, мечты - это не жизнь! - презрительно сказал Сатана. - У тебя есть предчувствие того, что это такое, - ты дитя с тоской великана и горем старика в сердце.

-А почему я не знаю жизни? - робко спросил монах.

-Потому что ты не знаешь женщины! - ответил Сатана, смеясь.

-Женщины? - повторил Клестин. - Разве у меня не было матери?

-Не говори о матери! - прервал его Сатана. - Мать - это душа-Бог, но не женщина. Женщина - это плоть и тело, а этого ты не знаешь. Ты очень невинен, милое дитя.

В последних словах Сатаны промелькнула нотка сочувствия.

-Но как женщина может помочь мне стать счастливым? Я был бы счастлив, если бы мог путешествовать по прекрасному миру, взбираться на горы проворно, как козы, летать по синеве вместе с орлом или жить в чашечке цветка...

-И остаться глупцом, как ты есть! - прервал его Сатана. - Нет! Ты не знаешь, что такое женщина! Твои недозрелые мечты витают на звездах, на орлиных крыльях, но не там, где им положено. Ты не знаешь, что твоя душа - это женщина, что природа - это женщина-смерть-вечность... Ты отрекся от женщины, и поэтому ты - ребенок, в твоем сердце тоска великана и печаль старика. Мне жаль тебя!

В глазах молодого священника застыл страх.

-Тогда научи меня познать женщину, а взамен возьми мою жизнь, мою душу!

Сатана рассмеялся и подошел ближе.

-Что толку в этом слабом свете?

С этими словами он погасил его, подошел к окну и протянул руку в ночь. Снаружи что-то блеснуло, словно белые шелковые нити, превратилось в луч света, и через три раза между прутьями проплыла белая звезда, осветившая комнату. Комнату заполнило сияние, которое постепенно переходило в разные цвета. Сатана нащупал в своей груди три круглых, черных куска дерева, которые он соединил вместе.

-Моя флейта! - воскликнул Клестин, вскакивая с койки.

-Да, твоя душа! - подражал Сатана, - Оставайся лежать, где лежишь.

Клестин повиновался и натянул покрывало. Сатана поднес флейту к губам. Едва прозвучала первая нота, как в нем произошла перемена. Он сидел на кровати, как голый колосс, с гигантских плеч которого свисали два крыла летучей мыши, похожие на черные знамена. Он играл, не отставая от своей черной головы. Ноты были причудливы, фальшивы, нелюбовны. Мелодии не хватало, и Клестину казалось, что на его виски обрушивается огненный дождь. Ноты стали резкими, они пронзали, как иглы. Клестин испугался, натянул на голову покрывало. Над ним проплыло нечто, похожее на полосу тумана, и опустилось на него с некой скованностью. Перед ним пронеслись картины-видения, странные и могущественные. Он видел города, уникальные башни и дома, густые леса и песчаные пустоши, древние сады, наполненные скульптурным камнем. Наступил вечер, и утро, и снова ночь. Потом он очутился в диком саду, где росли черные кипарисы. Далеко позади возвышались башни здания средних веков. На широких дорожках был рассыпан желтый песок, а цветы, чашечки которых были похожи на звезды, распространяли по саду духи, которые действовали усыпляюще. Перед одним из фонтанов, под кипарисом, стояла женщина, великолепная властная фигура. Она была одета в черный бархат, шея была открыта спереди. Он протянул к ней руки, но она растаяла в тумане и исчезла. Снова вокруг него заклубился туман, он увеличился, а затем растаял, превратившись в более быстрые и стремительные круги.

Вниз устремился луч света, пробившийся между оконными решетками, и тут же выбросил длинные жасминно-голубые и изумрудные лучи, которые закрутились, завертелись, а затем превратились в тело женщины, вокруг которой, как шелковые муслины, плыл белый туман. Это была она - мечта его спящей души, та, которую он видел под кипарисом. Он отчетливо видел ее, чувствовал ее дыхание, но совсем не видел Сатану, который с безумной мерностью отмерял время. Пока он смотрел на нее, по его лицу текли слезы, голова кружилась, как от опьянения. Он протянул к ней руки, но она поспешно отошла к окну и, танцуя в лунном свете, поманила его за собой. Он поднялся со своей койки, как пьяный, и железные оконные решетки с грохотом упали в пыль. Он должен уйти, уйти... В черном великане, дующем на флейту, он увидел Сатану, а перед ним проплыл великолепный мир летней ночи, о котором он мечтал, и эта манящая женщина. Он должен последовать за ней. Это была странная дорога, проходящая над крышами домов. Впереди шел Сатана, дуя в флейту, за ним - она, окутанная розовым туманом, из которого непрерывно сыпались, как дождь, розы, плющ, голубые колокольчики, рододендрон, и эти цветы обвивали ее волосы и белоснежные конечности. За ней с дико распростертыми руками шел Клестин. Перед всеми ними танцевала луна и бросала свой свет маленькими тонкими нитями на их ноги. Звезды окутывали их фосфоресцирующим великолепием, а верхушка старого монастыря колыхалась под ногами, словно спина какого-то сказочного, доисторического чудовища. Там, где крыша делала поворот, выпрыгнула огромная черная кошка с двумя красными рубинами вместо глаз и длинной шерстью, из которой сыпались искры. Клестин остался позади; они поспешили прочь по лунному лучу и покинули его. Деревья стояли вдоль дороги, как гигантские, завуалированные призраки. С их верхушек иногда взлетали вороны. Внизу трепетали голубые языки пламени, над которыми парили соблазнительные фантики. У берега сидели огромные лягушки, на изумрудно-зеленых телах которых виднелись желтые пятна. Воздух стал тяжелым. Туман закрыл луну; и вот они уже плывут над гребнями гор, и песня флейты больше не слышна. Они стояли на краю пропасти, в эту бездонную глубину прыгнула женщина, оседлав бледный лунный свет, и исчезла. На краю обрыва над ними сидел Сатана; он отложил флейту и громко и презрительно рассмеялся. Клестин открыл глаза. Его окружала тьма.

-Отдай мне флейту! - крикнул он Сатане. - Дай мне флейту, и я выведу эту прекрасную женщину из бездны!

Пронзительный смех был ему ответом.

-Отдай мне флейту и забери мою душу!

Снова раздался смех. В диком гневе Клестин набросился на Сатану и попытался отнять флейту, но Сатана обхватил его и распростер над ним свои черные крылья. Вместе они медленно опустились на землю. Больше Клестин не просыпался.

Утром монахи обнаружили, что окно разбито, но от Клестина не осталось и следа. Приор не мог найти флейту, которую накануне положил под изображение святого Антония. Пока он искал флейту, он внимательно рассматривал картину, и впервые увидел в глазах зеленой лягушки красное презрение смеха, а в белом зобе - набухание. В тот же день он убрал картину из своей кельи. Некоторое время монахи говорили об этом случае, а потом забыли его, как забывают все остальное. Снова брат Андрей и его седой спутник отправились в горы за едой. Добрые горцы приняли их самым дружелюбным образом, и брат Андрей выпил больше вина, чем было полезно для него. Как он мог удержаться от этого, когда стояла такая жара! Было уже поздно, когда он, тяжело нагруженный, отправился домой, где его с нетерпением ждали монахи. Но на этот раз и Вакх, и Морфей взяли под свою ответственность доброго Андрея. Осел сбился с пути и в темноте позволил вести себя своему тезке.

Но на следующее утро! Резкий воздух разбудил его и развеял опьянение. Протирая глаза, он огляделся. Боже вечный, с кем он спал! Рядом с ним лежал человек, лицо его было зарыто в землю, и на нем была гниющая одежда его ордена. Теперь это был всего лишь скелет человека, так долго он был добычей ветра и дождя. Чуть поодаль лежала флейта! Эндрю вскрикнул от ужаса. Он стал поспешно бить своего спутника и гнать его вверх по крутому склону горы.

Ни разу не осмелившись оглянуться, он постоянно совершал крестное знамение.

Он рассказал настоятелю, что всю ночь провел в крестьянском доме. Рассказывал ли он о том, что произошло в ту ночь на самом деле, я не знаю.