Филд-Мартин, натуралист, сидел в своем угловом кресле в Клубе и наблюдал за ними - за группой мужчин, которые собрались за столом напротив и начали разговаривать. Он не хотел слушать, но был слишком близко, чтобы сдержаться. Газета, над которой он дремал, лежала у его ног, и он наклонился, чтобы поднять ее и пошуршать, делая вид, что читает.
-Тогда что же такое психометрия? - именно этот вопрос первым привлек его внимание. Его задал Слопкинс, человек с выступающим подбородком и слишком тяжелым крючковатым носом, который, казалось, выдавал вперед всю верхнюю часть его лица и делал его похожим на большую треску, которая вот-вот клюнет на какую-то невидимую приманку.
-Полагаю, это как-то связано с измерением душевного состояния, если только мой греческий не испортился окончательно, - сказал веселый мужчина рядом с ним, наливая чай с высоты своего роста, как официант разливает пиво, когда хочет, чтобы оно вспенилось в бокале.
-Как те врачи-янки, разве вы не помните, - вставил кто-то еще, словно в непринужденной беседе, - которые взвешивали человеческое тело непосредственно перед смертью и сразу после нее и давали письменные показания, что разница в унциях соответствует весу души.
Кто-то засмеялся. Филд-Мартин, энергично стуча каблуками, подкатил свой стул и присоединился к группе, приняв предложение налить еще одну чашку из этого парящего чайника. Обсуждаемый предмет ему наскучил, но ему нравилось сидеть и наблюдать за разговорами людей, точно так же, как ему нравилось сидеть и наблюдать за птицами или животными на открытом воздухе, изучая их движения, их маленькие привычки и все остальное. Беседа протекала бессистемно, как это обычно бывает в разговорах, один или два собеседника время от времени высказывали реальные мысли, большинство же просто повторяли то, что слышали от других.
-Да, но что такое психометрия на самом деле? - повторил человек-треска после паузы, во время которой разговор перешел на американскую историю, которая, по-видимому, возникла из упоминания американских врачей. Ибо эта конкретная невидимая приманка все еще парила над поверхностью его медленного мысленного потока, и он, в свойственной ему манере, делал вторую попытку забросить ее.
Вопрос был настолько явно рассчитан на серьезный ответ, что на этот раз никто не расхохотался и не проявил остроумия. На мгновение, действительно, никто вообще не ответил. Затем заговорил мужчина, стоявший в конце группы, мужчина с низким голосом и довольно театральными и восторженными манерами.
— Насколько я понимаю, психометрия, - убежденно сказал он, - это свойство, которым обладает все, даже неодушевленные предметы, посылать вибрации, которые могут привести некоторых чувствительных людей в соответствие, так сказать, в наглядном виде, со всеми событиями, которые когда-либо происходили в поле зрения таких объектов...
-Люди, известные как психометристы, я полагаю? - спросил человек-треска, который, похоже, любил, чтобы вещи были тщательно обозначены.
Собеседник кивнул.
-Я полагаю, - продолжал он, - что психометрист - это название того самого психического типа с богатым воображением, который может ”чувствовать“ такие бесконечно тонкие вибрации. На самом деле, я полагаю, это восприимчивые люди, которые соответствуют чувствительной фотопластинке, которая подобным образом записывает колебания света и в результате получается видимое изображение.
Какой-то мужчина со звоном уронил чайную ложку; другой шумно плеснул в свою чашку, помешивая; третий набросился на тост своего соседа, намазанный маслом; а натуралист Филд-Мартин нетерпеливо пнул ногой кресло напротив. Он терпеть не мог подобные разговоры. Выступавший, очевидно, был одним из тех, кто знал наизусть “скороговорку” психических исследований, или то, что считается таковым среди легковерных и неподготовленных умов, — мастером этого своеобразного, квазинаучного жаргона о вибрациях и прочем, на что влияют такие люди. Но он был слишком ленив, чтобы перебивать или не соглашаться. Смутно гадая, кто бы это мог быть, он пил чай и слушал, испытывая смешанные чувства смеха и отвращения. Другие, помимо трески, задавали вопросы. Ответы не заставили себя ждать.
-Вы помните эксперименты Дентона, профессора Дентона из Кембриджа, штат Массачусетс, — говорил восторженный мужчина, - который обнаружил, что его жена - психометрист, и что ей достаточно было взять предмет в руку с завязанными глазами, чтобы получить изображения сцен, которые происходили перед этим. Я помню, что кусочек камня, который он ей подарил, вызвал у нее перед внутренним взором яркие и великолепные картины процессий и зрелищ, и в конце эксперимента ее муж рассказал ей, что это был за камень.
-Ей-богу! И что же это было? - спросила треска.
-Фрагмент из старого храма в Фивах, - был ответ.
-Телепатия, - предположил кто-то.
-Вполне возможно, - был ответ. - Но в другой раз, когда он дал ей что-то завернутое в бумажку, взятое с подноса, на котором лежали предметы, завернутые таким же образом, так что он не мог знать, что именно он держит в руках в данный момент, она взяла это на секунду, а затем закричала, что она несущийся, разрывающийся, падающий сквозь пространство, и позволивший ему упасть, задыхаясь от волнения...
-И?.. - спросили один или двое.
-Это был осколок метеорита, - последовал ответ. - Видите ли, она провела психометрию ощущений от падения звезды. Я знаю, например, еще одну женщину, которая настолько чувствительна к атмосфере вещей и людей, что может рассказать вам все, что угодно, о незнакомце, на стул которого она только что села. Я знал, что она выходила из автобуса, когда в него входили какие-то люди и садились рядом с ней, потому что...
Филд-Мартин по ошибке заплатил за чай своему соседу и отошел, надеясь, что его презрение не слишком заметно из вежливости.
-...видите ли, у всего есть своя атмосфера, наполненная своими индивидуальными ассоциациями. Предмет может передать эмоцию, которую он позаимствовал, соприкоснувшись с кем-то живым... - это был фрагмент последней фразы, которую он услышал, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице, внутренне изрыгая огонь на говорящего и на все его доводы. Он схватил шляпу и поспешил прочь. Он шел домой, в свою квартиру в Челси, внутренне кипя от злости и смутно размышляя, есть ли еще какой-нибудь клуб, в который он мог бы вступить, где он мог бы выпить чаю, не будучи обязанным слушать подобную чушь... Он прогуливался по парку, намереваясь срезать путь через Квинсгейт, и по дороге, следуя своей обычной привычке, продумывал детали своей работы: на следующий день, например, ему предстояла лекция об “Английских хищных птицах”, и в уме он тщательно перебирал все возможные варианты. Форма и содержание того, что он скажет. Он обогнул Серпантин, наблюдая за морскими чайками, грациозно кружащими в вечернем танце на фоне шафранового неба. Изящный наклон и равновесие их тел, как обычно, очаровали его. Он остановился на мгновение, чтобы понаблюдать за этим. Для такого человека, как он, это было многообещающе, и он инстинктивно начал сравнивать способ полета с ястребиным; ему пришло в голову несколько моментов, которые он мог бы с пользой использовать в своей лекции... когда он осознал, что что-то отвлекло его внимание от неба к воде, и что интерес, который он испытывал к птицам, был вытеснен мыслями другого рода. Без видимой причины в поток его сознания хлынули размышления совсем другого порядка — довольно настойчивые. Морские чайки, ястребы, хищные птицы и все остальное исчезло из его мысленного поля зрения; крылья и детали полета исчезли; его взгляд, а вместе с ним и мысль опустились с неба на поверхность воды, мерцающую в последних лучах заходящего солнца. Эмоции “натуралиста”, пробуждаемые к жизни самым незначительным символом его изучения всей жизни — птицей, животным, насекомым, — странным образом сменились; и этот переход был достаточно резким, чтобы вызвать у него чувство удивления, почти, пожалуй, потрясения.
Так вот, богатое воображение, создающее практически из ничего, не было свойственно его логическому и “научному” складу ума, и слегка озадаченный Филд-Мартин не мог объяснить такое необычное поведение своей обычно методичной системы. Он отступил подальше от края, где плескались маленькие волны... и все же, даже когда он сделал это, он понял, что сила, вызвавшая этот порыв, была защитной, направляющей, почти предупреждающей. Если бы он был писателем, то мог бы выразить это словами: “Осторожнее с водой!” Потому что, по правде говоря, это внезапно заставило его съежиться.
Он продолжил свой путь, озадаченный и встревоженный. О существовании мятежных сил, которые так тонко скрыты за жизнью и время от времени посылают душе свои слабые радиосообщения, Филд-Мартин едва ли догадывался. И эта мимолетная угроза со стороны воды вызывала беспокойство, тем более что его темперамент не давал ему возможности измерить ее. Ощущение глубокой воды, холодной, безвоздушной, неподвижной, овладело его сознанием; он подумал о ее удушающей массе, залепляющей рот и уши; он кое-что понял о борьбе за дыхание и отчаянных попытках всплыть на поверхность и удержаться на плаву, которые испытывает тонущий человек.
-Но что это за чушь? Откуда вдруг взялись эти мысли? - воскликнул он, спеша вперед. Теперь он перешел дорогу, чтобы увеличить расстояние и увеличить поток людей между собой и этой водной гладью, лежащей, как раскрашенное стекло, под угасающим небом. И все же она тянула его обратно к берегу, маня с какой-то странной, мягкой настойчивостью, которая требовала особого усилия воли, чтобы успешно сопротивляться ему. Птицы были совершенно забыты. Все его существо было погружено в воду — по шею, по самые глаза, легкие наполнились водой, а уши наполнились несущимися звуками пения и барабанного боя, которые довершали страшное замешательство тонущего человека. Филд-Мартина трясло, когда он переходил мост у Кенсингтонских садов... Желание броситься через парапет было самым возмутительным и необъяснимым из всего, что когда-либо посещало его... и, торопливо шагая по Квинсгейт, он пытался прикинуть, есть ли у него время сходить к врачу сегодня же вечером, перед ужином, или же ему следует отложить это до завтрашнего утра. Поскольку, несомненно, это временное расстройство его мозга требовало немедленного внимания; такие результаты переутомления не могли пройти достаточно быстро. При необходимости он сразу же возьмет отпуск...
Он решил ничего не говорить своей жене... и все же странным было то, что не прошло и половины ужина, как все настроение исчезло настолько бесследно, а его обычное, здоровое душевное равновесие восстановилось настолько безукоризненно, что он мог позволить себе посмеяться над происходящим и действительно смеялся — более того, даже заставил свою жену рассмеяться. Этот факт по-прежнему вызывал недоумение, но реальность исчезла.
Но в тот вечер, когда он пошел в клуб, его остановил швейцар:
-Прошу прощения, сэр, но мистер Финсен подумал, что вы, возможно, по ошибке взяли его шляпу вчера вечером?
-Его шляпу?
Фамилия “Финсен” была ему незнакома.
-Он носит зеленую фетровую шляпу, похожую на вашу, сэр, и они висели на соседних крючках.
Филд-Мартин снял головной убор и обнаружил свою ошибку. Внутри мелкими золотыми буквами было написано имя Финсена. Он объяснил портье, в чем дело, и оставил необходимые инструкции для осуществления обмена. Поднявшись наверх, он столкнулся со Слопкинсом.
-Этот парень, Финсен, спрашивал о вас, - заметил он. - Кажется, вчера вечером вы по ошибке поменялись шляпами, и швейцар подумал, что, возможно...
-Кто такой Финсен?
-Вы помните, вчера вечером он так замечательно рассказывал о психометрии...
-О, это Финсен?
-Да, - ответил другой. - Интересный человек, но немного странный, знаете ли. По-моему, у него начинается меланхолия и все такое прочее. Разве вы не помните, что всего неделю или две назад он пытался утопиться?
-В самом деле, - сухо сказал Филд-Мартин и поднялся наверх, чтобы просмотреть вечерние газеты.
30.4к