эмюэл Мойн, профессор права Йельского университета, недавно спросил: «Что такое «культурный марксизм»?» Его ответ: «Ничего подобного на самом деле не существует». Мойн приписывает термин « культурный марксизм» «безудержному воображению альтернативных правых», утверждая, что он подразумевает безумные теории заговора и «в течение многих лет просачивается через глобальные канализации ненависти».
Александр Зубатов, адвокат, пишущий в Tablet , возразил, что «несколько неясный и спорный» термин культурный марксизм «существует уже более сорока лет». Более того, он «совершенно респектабельно используется за пределами темных, сырых бункеров крайне правых». Он пришел к выводу, что культурный марксизм — это не «заговор» и не «просто правая фантасмагория», а «последовательная интеллектуальная программа, созвездие опасных идей».
В этом споре я на стороне Зубатова. Вот почему.
Несмотря на ошеломляющий спектр противоречий и значений, приписываемых ему, культурный марксизм (термин и движение) имеет глубокую, сложную историю в Теории. Слово «Теория» (с заглавной буквы) является общим заголовком для исследований в интерпретативных отраслях гуманитарных наук, известных как культурные и критические исследования, литературная критика и литературная теория — каждая из которых включает в себя различные подходы от феноменологического до психоаналитического. В Соединенных Штатах Теория обычно преподается и применяется на факультетах английского языка, хотя ее влияние заметно во всех гуманитарных науках.
Краткая генеалогия различных школ теории, которые возникли за пределами факультетов английского языка, например, среди философов и социологов, но стали частью основных учебных программ факультетов английского языка, показывает не только то, что культурный марксизм является поддающимся названию и описанию явлением, но и то, что он распространяется за пределами академии.
Ученые, разбирающиеся в теории, с обоснованным подозрением относятся к грубым, тенденциозным изображениям своей области. Тем не менее, эти области сохраняют элементы марксизма, которые, на мой взгляд, требуют усиленного и постоянного изучения. Учитывая оценки, что коммунизм убил более 100 миллионов человек, мы должны открыто и честно обсуждать те течения марксизма, которые проходят через различные способы интерпретации и школы мысли. Более того, чтобы избежать соучастия, мы должны спросить, мотивируют ли и почему марксистские идеи, пусть и ослабленные, ведущих ученых и распространяются в более широкой культуре.
Кафедры английского языка появились в Соединенных Штатах в конце 19-го и начале 20-го века, положив начало все более профессиональным исследованиям литературы и других форм эстетического выражения. Поскольку английский язык стал отдельной университетской дисциплиной со своей собственной учебной программой, он отошел от изучения британской литературы и канонических произведений западной традиции в переводе и перешел к философиям, которые направляют текстовую интерпретацию.
Хотя краткий, всеобъемлющий обзор последующих событий может не удовлетворить специалистов в этой области, другим он дает соответствующую информацию.
Новая критика
Первой крупной школой, утвердившейся на кафедрах английского языка, была Новая критика. Ее аналогом был русский формализм, характеризуемый такими деятелями, как Виктор Шкловский и Роман Якобсон, которые пытались отличить литературные тексты от других текстов, исследуя, какие качества делают письменные представления поэтическими, убедительными, оригинальными или трогательными, а не просто практичными или утилитарными.
Одним из таких качеств было остранение. Другими словами, литература отстраняет язык, используя звук, синтаксис, метафору, аллитерацию, ассонансы и другие риторические приемы.
Новая критика, которая была в основном педагогической, подчеркивала внимательное чтение, утверждая, что читатели, ищущие смысл, должны изолировать рассматриваемый текст от внешних факторов, таких как авторский замысел, биография или исторический контекст. Этот метод похож на юридический текстуализм, при котором судьи смотрят строго на язык закона, а не на законодательную историю или замысел, чтобы интерпретировать значение или смысл этого закона. Новая критика ввела термин «намеренное заблуждение» для обозначения поиска смысла текста где угодно, но не в самом тексте. Новая критика связана с Джоном Кроу Рэнсомом, Клинтом Бруксом, И. А. Ричардсом и Т. С. Элиотом. В некотором смысле, все последующие школы теории являются ответами или реакциями на Новую критику.
Структурализм и постструктурализм
Структурализм проник во французские интеллектуальные круги в 1960-х годах. Благодаря структурализму такие мыслители, как Мишель Фуко, Жак Лакан, Юлия Кристева и Луи Альтюссер, импортировали левую политику в изучение литературных текстов. Структурализм коренится в лингвистике Фердинанда де Соссюра, швейцарского лингвиста, который наблюдал, как языковые знаки дифференцируются в системе языка. Когда мы говорим или пишем что-то, мы делаем это в соответствии с правилами и соглашениями, в которых также действует наша предполагаемая аудитория. Подразумеваемый порядок, который мы используем и в котором общаемся, — это «структура», о которой говорится в структурализме.
Французский антрополог Клод Леви-Стросс распространил идеи Соссюра о лингвистическом знаке на культуру, утверждая, что убеждения, ценности и характерные черты социальной группы функционируют в соответствии с набором негласно известных правил. Эти структуры являются «дискурсом», термином, который охватывает культурные нормы, а не только языковые практики.
Из структурализма и постструктурализма возник структурный марксизм — школа мысли, связанная с Альтюссером, которая анализирует роль государства в сохранении господства правящего класса — капиталистов.
Марксизм и неомарксизм
В 1930-х и 1940-х годах Франкфуртская школа популяризировала тип работы, обычно называемый «культурным марксизмом». Среди деятелей, вовлеченных или связанных с этой школой, были Эрих Фромм, Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе и Вальтер Беньямин. Эти люди пересмотрели, перепрофилировали и расширили классический марксизм, подчеркивая культуру и идеологию, включая идеи из новых областей, таких как психоанализ, и исследуя рост средств массовой информации и массовой культуры.
Неудовлетворенные экономическим детерминизмом и иллюзорной последовательностью исторического материализма, а также пресыщенные неудачами социалистических и коммунистических правительств, эти мыслители переосмыслили марксистскую тактику и предпосылки по-своему, не отвергая полностью марксистские замыслы и амбиции.
Эти люди пересмотрели, переосмыслили и расширили классический марксизм, сделав акцент на культуре и идеологии, включив идеи из новых областей, таких как психоанализ, и исследуя развитие средств массовой информации и массовой культуры.
Facebook****
Twitter
Email
Print
Ресурс
Начиная с 1960-х и 1970-х годов такие ученые, как Терри Иглтон и Фредрик Джеймсон, открыто принимали марксизм. Они отвергали подходы Новой Критики, которые отделяли литературу от культуры, подчеркивая, что литература отражает классовые и экономические интересы, социальные и политические структуры и власть. Соответственно, они рассматривали, как литературные тексты воспроизводят (или подрывают) культурные или экономические структуры и условия.
Славой Жижек, возможно, сделал больше, чем любой другой член Франкфуртской школы, для интеграции психоанализа в марксистские варианты. «Ученость Жижека занимает особенно высокое место в культурной критике, которая стремится объяснить пересечения между психоанализом и марксизмом», — написала ученый Эрин Лабби. [1] Она добавила: «Плодотворные труды Жижека об идеологии, раскрывающие отношения между психоанализом и марксизмом, изменили способ, которым литературная и культурная критика подходит и осуществляется до такой степени, что большинство ученых больше не могут строго придерживаться прежнего представления о том, что эти две области находятся в противоречии». [2] Жижек — лишь один из многих континентальных философов, чьи марксистские и марксистски-инфлюэнтные прогнозы привлекают внимание американских ученых.
Деконструкция
Жак Деррида признан основателем деконструкции. Он заимствовал из теории Соссюра, что значение языкового знака зависит от его отношения к своей противоположности или к вещам, от которых он отличается. Например, значение слова «мужской» зависит от значения слова «женский»; значение слова «счастливый» зависит от значения слова «печальный» и т. д. Таким образом, теоретическое различие между двумя противоположными терминами, или бинарностями, объединяет их в нашем сознании. И одна бинарность является привилегированной, а другая обесценивается. Например, «красивый» является привилегированным по сравнению с «уродливым», а «хороший» — по сравнению с «плохим».
Результатом является иерархия бинарностей, которые, по мнению Деррида, контекстуально или произвольно зависят и не могут быть фиксированными или определенными во времени и пространстве. Это происходит потому, что значение существует в состоянии потока, никогда не становясь частью объекта или идеи.
Сам Деррида, перечитав «Манифест Коммунистической партии », распознал «призрачное» продвижение «духа» Маркса и марксизма. [3] Хотя так называемая «призрачная» теория Деррида исключает мессианские метанарративы неосуществленного марксизма, комментаторы спасли у Деррида модифицированный марксизм для климата сегодняшнего «позднего капитализма».
Деррида использовал термин diffèrance для описания неуловимого процесса, который люди используют для придания значения произвольным знакам, даже если знаки — коды и грамматические структуры коммуникации — не могут адекватно представлять реальный объект или идею в реальности. Теории Деррида оказали широкое влияние, что позволило ему и его последователям рассмотреть языковые знаки и концепции, созданные этими знаками, многие из которых были центральными для западной традиции и западной культуры. Например, критика Деррида логоцентризма оспаривает почти все философские основы, происходящие из Афин и Иерусалима.
Новый Историзм
Новый историзм, многогранное предприятие, связано с исследователем Шекспира Стивеном Гринблаттом. Он рассматривает исторические силы и условия с точки зрения структуралиста и постструктуралиста, рассматривая литературные тексты как продукты и вкладчики дискурса и дискурсивных сообществ. Он основан на идее, что литература и искусство циркулируют через дискурс, информируют и дестабилизируют культурные нормы и институты.
Новые историцисты исследуют, как литературные представления укрепляют структуры власти или работают против укоренившейся привилегии, экстраполируя парадокс Фуко о том, что власть растет, когда она ниспровергается, потому что она способна вновь утвердить себя над подрывной личностью или действовать в демонстрации власти. Марксизм и материализм часто всплывают, когда новые историцисты стремятся выделить тексты и авторов (или литературные сцены и персонажей) с точки зрения их воздействия на культуру, класс и власть. Новые историцисты фокусируются на низших классах или маргинализированных фигурах, предоставляя им голос или агентство и уделяя им запоздалое внимание. Эта политическая рекламация, хотя и претендует на предоставление контекста, тем не менее рискует проецировать современные проблемы на произведения, которые находятся в определенной культуре и историческом моменте.
По словам литературного критика Пола Кантора, «существует разница между политическими подходами к литературе и политизированными подходами, то есть между теми, которые справедливо учитывают центральное место политических проблем во многих литературных классиках, и теми, которые намеренно стремятся переосмыслить и фактически воссоздать классовые произведения в свете современных политических программ» [4] .
Культурный марксизм реален
Большая часть возмущения по поводу культурного марксизма возмутительна, неинформирована и является конспирологической. Некоторые из них упрощают, игнорируют или преуменьшают разногласия и напряженность среди левых групп и идей. Культурный марксизм нельзя свести, например, к «политической корректности» или «политике идентичности». (Я рекомендую короткую статью Эндрю Линна «Культурный марксизм» в осеннем выпуске The Hedgehog Review 2018 года для краткой критики небрежного и параноидального отношения к культурному марксизму.)
Тем не менее, марксизм пронизывает Теорию, несмотря на конкуренцию между несколькими идеями под этим широким названием. Иногда этот марксизм очевиден, в других случаях он остаточен и подразумевается. В любом случае, он приобрел отчетливый, но развивающийся характер, поскольку литературоведы переработали классический марксизм, чтобы объяснить связь литературы и культуры с классом, властью и дискурсом.
Осуждение этих идей как запрещенных, как опасностей, развращающих молодые умы, может иметь непредвиденные последствия. Марксистские спин-оффы должны быть изучены, чтобы быть всесторонне понятыми.
Facebook****
Twitter
Email
Print
Ресурс
Феминизм, гендерные исследования, критическая расовая теория, постколониализм, исследования инвалидности — эти и другие дисциплины регулярно протаскиваются через одну или несколько теоретических парадигм, которые я описал. Однако тот факт, что они руководствуются марксизмом или принимают марксистские термины и концепции, не делает их недосягаемыми или недостойными внимания.
Что приводит меня к предупреждению: осуждение этих идей как запрещенных, как опасностей, развращающих молодые умы, может иметь непредвиденные последствия. Марксистские спин-оффы должны изучаться, чтобы быть всесторонне понятыми. Не удаляйте их из учебной программы: контекстуализируйте их, оспарив их и подвергнув сомнению. Не овеществляйте их силу, игнорируя или пренебрегая ими.
Популярные итерации культурного марксизма проявляют себя в повседневном использовании таких терминов, как «привилегия», «отчуждение», «товаризация», «фетишизм», «материализм», «гегемония» или «надстройка». Как писал Зубатов для Tablet, «от «гегемонии» Грамши до ныне повсеместно распространенных токсичных мемов «патриархат», «гетеронормативность», «превосходство белой расы», «привилегия белой расы», «хрупкость белой расы» и «белизна» — всего один шаг». Он добавляет: «От марксистской и культурной марксистской предпосылки о том, что идеи по своей сути являются выражением власти, до безудержной, разделяющей политики идентичности и рутинного осуждения людей и их культурного вклада на основе их расы, пола, сексуальной ориентации и религии — всего один шаг».
Мой краткий обзор — это всего лишь упрощенная, приблизительная версия гораздо более обширной и сложной истории, но он сориентирует любопытных читателей, желающих узнать больше о культурном марксизме в литературных исследованиях. Сегодня английские кафедры страдают от отсутствия четко определенной миссии, цели и идентичности. Потеряв строгость в пользу левой политики как главной цели обучения, английские кафедры во многих университетах подвергаются опасности из-за возобновленного акцента на практических навыках и профессиональной подготовке. Так же, как английские кафедры заменили кафедры религии и классики в качестве основных мест для изучения культуры, так и будущие кафедры или школы могут заменить английские кафедры.
И эти места могут не допустить, чтобы политическая агитация выдавалась за педагогический прием.
Однако суть в том, что культурный марксизм существует. У него есть история, последователи, приверженцы, и он оставил заметный след в академических предметах и направлениях исследований. Мойн может желать, чтобы он исчез, или отвергать его как пугало, но он реален. Мы должны знать его влияние на общество и в каких формах он материализуется в нашей культуре. Несдержанная полемика Мойна, по сути, демонстрирует срочность и важность изучения культурного марксизма, а не закрывать глаза на его смысл, свойства и значение.
Аллен Менденхолл — заместитель декана в юридической школе Томаса Гуда Джонса при Университете Фолкнера и исполнительный директор Центра права и свободы Блэкстоуна и Берка. Посетите его веб-сайт AllenMendenhall.com .
Примечание редактора: недавнее видеоинтервью Аллена Менденхолла с Центром Мартина затрагивает темы из этой статьи.
[1] Эрин Ф. Лабби, «Жижек с Лаканом: Расщепление диалектики желания», Словенские исследования, т. 25 (2003), стр. 23.
[2] Там же.
[3] Жак Деррида, Призраки Маркса (перевод Пегги Камуф) (Нью-Йорк и Лондон: Routledge, 1994), стр. 3-4.
[4] Пол Кантор, «Шекспир — «на все времена»?» The Public Interest , выпуск 110 (1993), стр. 35.
