В последние годы российские политические лидеры и эксперты стремятся пересмотреть устоявшиеся пространственные концепции и их содержание в основных областях деятельности, таких как политика, экономика и безопасность. Однако термин "Евразия" и его производные, хотя и широкие, до сих пор не имеют четких границ в российском политическом дискурсе. Для внешней политики России это может быть как плюсом, так и минусом. Недостаток определенности в использованных терминах размывает программу действий, превращая обсуждения в набор банальных фраз. С другой стороны, позиционирование России как одного из центров многополярного мира предполагает разработку и продвижение крупных концепций и повествований. В этом контексте отсутствие ясных формулировок можно рассматривать как предложение партнерам приступить к диалогу для совместной разработки концептуальных основ евразийского пространства.
По-видимому, российское руководство придерживается такой тактики. В послании к Федеральному Собранию Российской Федерации от 29 февраля 2024 года президент России подчеркнул необходимость "работать над созданием нового контура равной и неделимой безопасности в Евразии в ближайшем будущем" и выразил готовность "конструктивно обсудить эту тему со всеми заинтересованными странами и объединениями".
Президент России и его руководство МИД выразили основные принципы "контура равной и неделимой безопасности, взаимовыгодного, равноправного сотрудничества и развития" в ходе встречи от 14 июня 2024 года. Один из ключевых принципов заключается в установлении диалога со всеми потенциальными участниками будущей системы безопасности.
Эти обсуждения включают в себя Индию, которая, согласно Концепции внешней политики России, является одним из основных партнеров на Евразийском континенте наряду с Китаем. Однако следует отметить, что Индия не существует в изоляции, а скорее представляет собой часть сложной субрегиональной системы безопасности. В этой системе присутствует военно-политическое напряжение между Индией и Пакистаном, а также участие внешних игроков, включая Китай и США.
Чтобы оценить реалистичность концепции евразийской безопасности, предложенной российским руководством, в контексте Южной Азии, необходимо рассмотреть каждый из указанных принципов более подробно.
ПРИНЦИП ПЕРВЫЙ: НЕТ ВОЗРАЖЕНИЙ.
По задумке российского руководства, будущая система безопасности должна быть согласована со всеми заинтересованными сторонами, готовыми к конструктивному взаимодействию с Москвой. Они отмечают успешные переговоры с председателем Китая Си Цзиньпином, который считает, что российская идея соответствует глобальным контурам безопасности, предлагаемым Пекином. Однако взгляды Нью-Дели на это неоднозначны: индийские элиты подозревают Китай в стремлении создать "многополярный мир и однополярную Азию" и не желают видеть Пекин ведущим игроком в будущей системе безопасности. Они также опасаются активизации "военной дипломатии" Китая. Поэтому российской стороне важно подчеркнуть отсутствие стремления к "исключительности" для себя и других участников, включая Индию, чтобы избежать сомнений не только у Исламабада, но и у других южноазиатских столиц.
ПРИНЦИП ВТОРОЙ: ГЕОГРАФИЯ НЕ ОТМЕНЯЕТСЯ.
Второй принцип относится к возможности включения европейских стран-членов НАТО в будущую систему безопасности континента. Хотя это кажется не связанным с Южной Азией, при рассмотрении общей евразийской системы безопасности важно учитывать особенности международного режима в каждом подрегионе.
Возможно ли, что Россия и европейские страны попытаются восстановить институциональную основу для европейской системы безопасности, над которой работали после окончания холодной войны? Есть вероятность, что такие дискуссии возникнут в будущем. Москва и европейские столицы могут опираться на свой исторический опыт и пытаться разработать альтернативу Договору о конвенциональных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) или возродить ОБСЕ. В этом контексте возникает вопрос: если мы стремимся к общим принципам для всего евразийского пространства, готовы ли южноазиатские страны и внешние игроки в регионе принять подобную модель?
Мы считаем, что такой сценарий маловероятен. Основы российско-европейского диалога по безопасности были результатом уникального исторического контекста конца 1980-х – начала 1990-х годов, когда идеи об "общем европейском доме" способствовали рассмотрению СБСЕ/ОБСЕ как будущей региональной "мини-ООН". Теперь мы понимаем, что хороших намерений оказалось недостаточно — отсутствие своевременных институциональных реформ лишило эту площадку возможности предотвратить конфликты в Европе.
В Южной Азии отсутствует опыт подобных институциональных моделей безопасности, которые были представлены в Европе. В данном регионе страны привыкли решать вопросы безопасности самостоятельно, опираясь на свои ресурсы. Любые попытки наложить ограничения или привлечь третью сторону к разрешению конфликтов воспринимаются как неприемлемые.
Из-за этого менталитета маловероятно, что элиты южноазиатских стран будут готовы к принятию европейского опыта в области безопасности. Вместо этого, возможно, более продуктивным будет вести отдельные диалоги с Москвой и странами НАТО. Такой подход поможет восстановить действующие механизмы безопасности в Европе и избежать застоя в евразийской системе из-за нежелания азиатских стран принимать на себя европейский опыт.
ПРИНЦИП ТРЕТИЙ: КООПЕРАЦИЯ БЕЗ КОНФРОНТАЦИИ.
Активизация контактов между различными многосторонними организациями, включая ШОС, полностью соответствует стратегической культуре южноазиатских элит, которые предпочитают участие в различных форматах без жестких обязательств. В данном контексте, ШОС является единственной из перечисленных площадок, имеющей прямое отношение к Южной Азии, поскольку Индия и Пакистан стали членами этой организации с 2017 года. Нью-Дели и Исламабад активно участвуют в работе по региональным проблемам безопасности в рамках ШОС, несмотря на свои двусторонние противоречия, которые не привели к парализации деятельности.
ПРИНЦИП ЧЕТВЕРТЫЙ: МИНИМИЗАЦИЯ ВНЕШНЕГО ВОЕННОГО ПРИСУТСТВИЯ.
Постепенное вывод военных сил иностранных государств из региона, скорее всего, не вызовет сильного противодействия со стороны южноазиатских столиц. Нью-Дели традиционно относится с опаской к таким практикам, а Исламабад имеет долгую и сложную историю взаимодействия с иностранными военными на своей территории. Однако, если речь идет о "внешних державах" в контексте России, то для Индии основной игрок в регионе — Китай. В индийском восприятии именно Пекин стремится к расширению своего военного присутствия в различных частях Евразии, что представляет угрозу для Индии.
В этом контексте преимуществом российской инициативы является предложение Москвы заинтересованным сторонам самим определить конкретные области сотрудничества в сфере совместной безопасности, что устранит вопрос о размещении военных баз "неевразийских" стран. Хотя это может быть долгосрочной перспективой, предлагаемые Россией идеи кажутся приемлемыми для Южной Азии.
ПРИНЦИП ПЯТЫЙ: РАЗВИТИЕ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО.
Последний из предложенных принципов со стороны России выглядит наиболее привлекательным не только для стран Южной Азии, но и для всего региона Евразии. Связь между безопасностью и экономическим развитием имеет значение для всех крупных центров мировой политики и экономики. Например, современные лидеры Индии часто выражают идею "Вместе со всеми, развитие для всех, всеобщее доверие" («Sab ka sath, sab ka vikas, sab ka vishwas»). Это свидетельствует о заинтересованности Нью-Дели в глобальном развитии и готовности к международному сотрудничеству на мировой арене, а также о стремлении обеспечить своему народу рабочие места и улучшение уровня жизни.
В вопросах военно-политического характера позиции политических и военных элит Южной Азии практически невозможно изменить — их восприятие проблем не предполагает ревизии. Подчеркивание Россией необходимости обеспечения безопасности для ускорения экономического развития может помочь заинтересованным сторонам отойти от противоречий, сконцентрироваться на позитивных аспектах и хотя бы начать диалог о создании евразийской системы.
