Дубовая рубаха "Глава шестнадцатая"

Сиротка моя представилась Дашенькой, после чего как-то вызывающе стала повествовать о своей жизни. Устремив на меня очаровательные глаза, в той степени раскосые, в какой они не лишены еще прелестной экзотики, она беспрестанно двигала пунцовыми губами своими, поблескивающими в полумраке залы. Лицо Дашеньки постепенно растягивалось, смещалось куда-то вправо с каждым подёргиванием секундной стрелки, отчего я в скором времени совсем уже ничего и не видел кроме атласной белизны её гладкой кожи. Земля уходила у меня из-под ног и зрением, разумом, всем существом своим я переместился в бесконечный лабиринт, со стен которого на меня смотрело одно и тоже лицо, личико невинного ангела, то улыбающегося, то показывающего мне язык. Я бежал вперед, подталкиваемый непередаваемым чувством наслаждения, упиваясь разрезом её глаз, очертанием маленького, аккуратного носика, чуточку вздернутого вверх и тонул в волосах, густых и блестящих, забивающихся в глаза мои, проникающих в легкие и опутывающих сердце змеями.

Неожиданно меж бровей, всегда приподнятых будто в изумлении вверх, прорвав кожу, показалась чья-то рука. Разорвав лицо моей собеседницы словно ширму, передо мной появилась официантка, со своей картонной гримасой, выражавшей сейчас озабоченность и шамкающее своими очертаниями как лезвиями ножниц.

- Вам нужно срочно уходить! – единым духом выпалила официантка.

- Это еще почему? – проглатывая гласные, спросила Дашенька, вперив в неё вспыхнувшие возмущением глаза свои.

- Вам нельзя здесь быть, - протараторила официантка и на секунду задумавшись, чтобы подобрать нужные слова продолжила – вы слишком юны.

- И с места не сдвинемся! – воскликнула сиротка.

Силуэт официантки развеялся словно дым и тут же из свистопляски мечущихся теней, носимых по зале волнами грохочущей музыки выплыла фигура юноши, старчески расходящаяся в разные стороны своей полнотой. Обведя нас пустотой глаз, подчеркнутой иссиня-черными синяками в половину лица, он приоткрыл бледные губы свои и стоял так некоторое время, не роняя ни звука.

-Что здесь происходит? – протянул неизвестный наконец-то.

- Она гонит нас и даже причины объяснять не хочет, - недовольно ответила Дашенька.

- Есть закон, запрещающий вам находится в увеселительных заведениях в столь позднее время, - прошелестел юный старец – но это еще пол беды. Сегодня мы ожидаем проверки и посему вам необходимо покинуть залу сейчас же.

- А если мы этого не сделаем? – хитро улыбаясь спросила сиротка.

- Тогда мы будем вынуждены вызвать ваших родителей.

Выслушав его ответ Дашенька тут же рассмеялась каким-то диким смехом.

- Мой папаша убил мамашу и я даже не знаю кого бы вы могли вызвать, - проталкивая слова через волны хохота сказала она.

- Вам нужно покинуть залу, - не обращая внимания на её выходки монотонно проговорил юноша.

- Хорошо, - услышал я свой голос, прозвучавший слишком уж уверенно, отчего во мне даже зародилось сомнение мой ли он. Голос продолжил – Мы уйдем, но платить по счету не будем.

Неизвестный обернулся в мою сторону и на лице его даже проступило какое-то выражение, но не успев обозначиться полностью тут же возвратилось в свою исходную, дряблую форму, выражающую смертельную усталость.

Мы выбежали на улицу, не потеряв в кабаке ни копейки. Дашенька чрезвычайно радовалась этому обстоятельству и чуть ли не танцевала от восторга. Кружась на месте и размахивая руками в разные стороны, она напевала какую-то мелодию, но неожиданно все в ней переменилось, и она замерла на месте, словно громом пораженная. В нескольких десятках метров от нас, в черном кителе стоял комендант, о чем-то беседующий с прохожим, на лице которого можно было прочесть тщательно скрываемый испуг. Я схватил окаменевшую спутницу свою и от греха подальше оттащил её в подворотню, темнота которых в нашем городе даже солнечным утром способна обхитрить любого своей непроницаемостью.

Забившись в самый дальний угол и затаив дыхание, мы глаз не сводили от подсвеченного фонарями кусочка улицы и ждали, когда же служитель закона пройдет мимо нашего убежища. Медленно и с каким-то достоинством переставляя ноги, комендант появился из-за угла и остановился на месте. Словно почувствовав наше присутствие он стал оглядываться окрест себя, пристально всматриваясь в каждый сантиметр окружающего его пространства. Не найдя ничего подозрительного, он тронулся с места все тем же прогулочным шагом пошел дальше.

- А дальше то что? – прошептала Дашенька мне на ухо.

- Не знаю, - ответил я, в действительности желая сказать что-то другое, нечто до сей поры не появляющееся в моем мозгу и потому не могшее быть сейчас озвученным – тебе нужно куда-нибудь?

- Да куда?! – неизвестно почему возмутилась она – Я же тебе говорила, что из приюта сбежала и остаться мне негде.

- Можем ко мне пойти, - произнес я и мне тут же стало досадно на себя от этих слов.

- Что же твои родители скажут, если ты домой черти пойми кого приведешь? – недоверчиво спросила она.

- Из-за этого волноваться не стоит, я один живу.

-Как?! И ты сирота?! – воскликнула Дашенька.

- Нет, что ты, - смеясь проговорил я – просто живу отдельно от своих, беру в наем квартирку здесь неподалеку. Мне так сподручнее, да и не только мне.

Выйдя из подворотни, мы осмотрелись по сторонам и не увидев коменданта, тут же свернули с главной улицы во дворы. Подтаявший за день снег, схваченный вечерним морозцем затвердел, и идти по нему было практически невозможно. Дашенька по какой-то причине решила прикинуться обезноженной и повисла на мне, будто раненный солдат на спине санитара, отчего я лишь сильнее скользил и с каждым шагом чуть ли не падал. Её это чрезвычайно забавляло и всякий раз как наши, сцепившиеся тела болтало в разные стороны, она хохотала, приговаривая при этом – Ох как мы сейчас грохнемся! Так рухнем, что я быть может умру.

- Ну и халупа! – змейкой дополз до слуха моего её голос.

- Ты и вправду здесь живешь? – спросила Дашенька внезапно появившись в прихожей.

- Да, - задетый её пренебрежительными возгласами процедил я и тут же добавил – лучше жилья и найти невозможно. Соседи замечательные, плата низкая и окна как раз на театр выходят.

- Ох, театр! Что за глупости? – резанула она и тут же забежала обратно в комнату. Я поднялся на ноги и последовал за ней.

Встав в центре комнаты, моя гостья с каким-то болезненным напряжением изучала все то, что могло предоставить ей жалкое пристанище моё. Ровно пристально вглядывалась она и в убогий, полинялый диван, на котором я спал, и в гравюры, прицепившиеся к стенам пестрыми, неподвижными насекомыми.

Казалось, что сиротка покидала это место навсегда и перед прощанием хотела вобрать в себя все линии и цвета, имевшиеся в этой жалкой лачуге, где она была или могла бы быть счастлива.

Её лицо из благоговейно сосредоточенного сделалось каким-то озлобленным и желчным. Зажмурившись она не могла отвести взгляда от иконы великомученицы Екатерины, оставленной Катериной Викторовной то ли для порядка, то ли с каким-то намеком, на книжном столике возле дивана.

- Ты еще и верующий? – с насмешкой в голосе, спросила Дашенька, обращаясь скорее к лику святой, чем ко мне.

- Не знаю, - виновато улыбнувшись проговорил я – мне кажется, что верить в Бога слишком сложно, а может быть и вовсе невозможно.

- Еще бы, - процедила она сквозь зубы – ведь Бог умер!

Отдавая себе отчет в том, что человека, мыслящего чужими мыслями и говорящего чужими словами ни в чем нельзя переубедить, я даже и не думал противиться, а Дашенька лишь сильнее распалялась, словно лик смиренно смотрящий с иконы, задевал её за живое. Всячески перевирая Писание и выражаясь так, как обыкновенно переговариваются меж собой завсегдатаи самых грязных кабаков, она хулила Бога на чем свет стоит и под конец не выдержав схватила изображение святой и швырнула его об стену.

Тут же не говоря ни слова, она вышла из комнаты и громко хлопнув дверью зашла в уборную. Я достал папиросы и открыв окно, закурил. Призраки притона, казалось бы исчезнувшие навсегда окружили меня со всех сторон и перебивая друг друга, размахивая руками стали вливать мне в уши ядовитый мед своих гадких речей. Но перед лицом этой таинственной незнакомки все их усилия были тщетны. Не было в их распоряжении ни красок, в достаточной мере ярких, ни подходящих по размеру кистей, чтобы написать портрет моей сиротки. Признав своё бессилие, они развеялись подобно дыму, оставив меня наедине с тяжелыми, и в тоже время сладостными думами. Кто она такая? – спрашивал я себя и не находил ответа потому, как и сам вопрос был задан неверно. Необходимо было спросить о другом, но о чем именно, я не знал.

Застелив диван свежим, совсем еще новым бельем я разделся и спрятался под одеялом. Не успев толком устроится, я услышал, как скрипнула дверь и тут же, во всем очаровании своей болезненной красоты в комнату вошла Дашенька. Свет уличных фонарей, просачивающийся сквозь окна в комнату, покрывал её обнаженное, усеянное капельками воды тело, яркими искрами, слепящими меня своими переливами. Ничего не сказав она легла рядом, и крепко схватившись за меня своими тоненькими ручками, тут же уснула. Что-то до боли знакомое было в этом мерном дыхании подымающейся и опускающейся девичьей груди, в этой ночи пронизанной сладкими ароматами и чарующими звуками, но я чувствовал себя иначе. Совершенно иные волны, берущие начало своё там, где тела наши соприкасались. Убаюканный этой мучительной истомой я сомкнул глаза и смутно улавливая как цокот секундной стрелки, вечно выбивающий одну и ту же дробь, весь исказился и теперь звучал лишь отдаленным гулом, впал в сладостное забытье.