Дубовая рубаха "Глава семнадцатая"

Мы проспали до обеда, тем сном похожим на забвение, которое не оставляет после себя ровным счетом ничего, ни воспоминаний, ни сновидений. Дашенька еще спала, когда я через силу продрал глаза и недоумевая, словно видел её впервые, весь обратился в один бесконечный взгляд, настырно впивающийся в это поддернутое сном и от того по-ангельски сияющее личико. Не успев задать себе четко обозначенного вопроса “кто она такая?” я увидел, как веки моей незнакомки задрожали и тут же приоткрывшись, обнажили поразительной голубизны глаза, смотрящие не окрест себя, а направленные вовнутрь, как то обыкновенно и бывает после пробуждения.

Придя в себя, Дашенька не меняя положения, в котором лежала, посмотрела на меня самым непринужденным взглядом, словно в этом всем, в касании наших тел, в моем, малознакомом ей лице не было ничего удивительного. Я тут же поймал себя на противной, до боли неприятной мысли о том, что она не далеко ушла от тех девочек из притона, а в воцарившимся на доли секунды молчании, тут же услышал мерное дыхание Молчуньи, безмолвно пьющей вино и на все вопросы отвечающей той жалкой улыбкой, просящей о пощаде.

Оставьте вы все меня в покое, - проговаривала Молчунья в своей голове, внутренним голосом, таким же хриплым и жутким, как и тот, каким она однажды выпустила в моем присутствии наружу свое единственное, памятное слово.

Выбравшись из-под одеяла, отпав от моего тела с той естественностью, с какой осенью листья отрываются от ветвей и подхваченные ветром уносятся прочь, моя гостья не стесняясь своей наготы, встала на ноги и вышла из комнаты. Из глубины квартиры, из какой-то параллельной вселенной, до слуха моего донеслось журчание воды. Для неё все это не в новинку, - прошептал я с отвращением, перемежающимся с восхищением так же как и безжизненность пустыни, переплеталась с пустотой, в которое обратилось все существо мое после этой выходки Дашеньки. Она как и все они, такая же испорченная и гадкая, - клеймил я свою гостью, но в тоже самое время наделял её свойствами, которых в ней быть может и не было. Невозмутимость с коей она встретила меня по пробуждению была возможно самой обыкновенной развращенностью, которая вовсе не знает удивления, но человек устроен так, что до поры до времени всякую пошлость принимает за смелость, для того лишь, чтобы в последующем всякую дерзость, каждый шаг, отдаляющий его от принятых в обществе норм и правил, браковать как нечто порочное. Даже самое высокое чувство, недоступное большинству, может быть названо дрянью, потому как оно в мгновение ока сжигает душу, а ей ведь принято тлеть, ежеминутно загрязняя воздух установленным количеством дыма.

А что если она захочет остаться? – неожиданно пришло мне в голову. Табак расщепленный пламенем и усилием моих легких, выбравшись из вытянутых трубочкой губ прорисовал в воздухе нечто похожее на “а ведь согласится, непременно согласится!”. Затушив папиросу я подошел к окну, всему забранному инеем с одним лишь небольшим открытым кусочком, который даже в самые сильные морозы почему-то оставался нетронутым. У театра толпились люди. В своих шубах, округляющих их фигуры они были похожи на огромные меховые шары, перекатывающиеся с одного места на другое без всякого толка и порядка.

Комедию пошли смотреть, - прошептал я, и нечто злобное было в этом шепоте. Удивительное дело, тащатся в такую стужу к театру, уплачивают деньги за тем лишь, чтобы посмотреть на самих же себя со стороны. А, впрочем, у актеров ведь лучше выходит изображать людей. Одна ужимка, случайно брошенная фраза и сразу понятно, что перед тобою подлец. В жизни же все иначе, сплошная неразбериха, люди играют свои роли из рук вон плохо, что и не разберешь как себя вести с тем или иным человеком.

Краем глаза я увидел как Дашенька вошла в комнату и сев на кровать, как-то стыдливо опустив голову стала собираться. В порывистости с коей она натягивала на себя одежду, легко угадывалось раздражение и твердое желание как можно скорее покинуть эту квартиру, бывшую для неё очередным доказательством тому как гадки по своей природе люди.

Вот пускай и стоит, и смотрит на свой дурацкий театр! – так и крутились в моей голове её раздраженные возгласы – Пускай, пускай! И бог ему в помощь, не зря же икону тут поставил. Небось спастись намерен, дурак. Нет здесь никому спасения.

- Ты можешь остаться, если хочешь конечно, - проговорил я мягко, повеселев от этих своих фантазий.

- Как?! – выкрикнула она и тут же замолчала. Лицо, на котором еще можно было прочесть раздражение, овладевшее ею после умывания, все разгладилось и теперь выражало одно лишь недоумение и даже шок. Этих слов она никак не ожидала и теперь очевидно мучилась сомнениями. С одной стороны, она должно быть радовалась тому, что я не таков каким она хотела меня видеть, но с другой то, мое предложение подрывало убеждения Дашеньки, а для многих людей это мучительно.

- Но почему? – спросила она недоверчиво – Для чего тебе это?

- А куда ты еще можешь пойти?

Я не хотел вдаваться в подробности принятого мною решения, потому как и сам не знал к чему это. Выдумывая же ответ на этот вопрос я мог бы сказать нечто ненужное и быть может даже лишнее, после чего она взяла и ушла бы. Мне же этого не хотелось, от того я и спросил о самом важном, о том, что не оставило бы её равнодушной.

- Да хоть в приют, - ответила она с вызовом, будто бы предчувствуя, что я сделаю неверный шаг.

- А ты уверена, что хочешь туда?

Дашенька вся стушевалась и задумалась. Она как и я была втянута в эту игру слов, и в данную минуту подбирали их таким образом, чтобы никак не выдать своих намерений, а обставить все так, чтобы я упрашивал её остаться.

- Ой! – выдохнула она так, словно я не бог весть какую глупость у ней спросил – Есть много мест где меня примут.

- Воля твоя, - бросил я и отвернувшись от неё, снова стал смотреть в окно. Люди в шубах как воробьи, бешено метались из стороны в сторону, пытаясь как можно скорее проникнуть в театр, в который уже запускали.

- Мне некуда идти, - с рыданием в голосе проговорила за моей спиной Дашенька – а ты, ты все это из жалости. Все вы из жалости это делаете, а потом, когда её уже не остается гоните меня вон.

- Жалость здесь не причем, я просто не хочу чтобы ты уходила.

- Почему?! - выкрикнула она и мне показалось, что это кричит кто-то внутри меня.

- Я не знаю.

Дашенька сорвалась с места и тут же обняла меня. Сотрясаясь от рыданий, она ничего не говоря лишь сильнее цеплялась за меня, словно боясь быть снесенной неведомым течением, от противоборства с которым подгибались и её и мои ноги.

Перед театром давным-давно никого не было, все зашли внутрь и верно смотрели только, что начавшуюся комедию.