Дубовая рубаха "Глава сорок первая"

А я ведь знал всю правду, но кому от этого легче бы стало? Александр Михайлович и слушать бы меня не захотел, подумал бы еще, что я оправдываюсь перед ним и в наглую лгу, как бы заодно и потешаясь над его горем. Мол, не причем я дядя Саша, а так уж оно вышло. Нет, теперь мне самому с этой правдой жить придется, и никому-то от неё успокоения не будет.

В тот вечер, после того как мы с Полиной согрешили, она все мне рассказала. Еще до отъезда с родителями за границу, она выкрала мой ключ (о пропаже ключа я ранее сообщал) и все выгадывала время, когда им можно будет воспользоваться. Полина долгое время не решалась на это и даже хотела этот чертов ключ утопить в средиземном море, но что-то её останавливало, какое-то такое чувство, которому я и названия придумать не могу. По приезде же все сошлось так, что и мечтать о лучшем исходе невозможно было, и она, сказав, что идет к подруге, в действительности направилась ко мне. Оказавшись в квартире, Полина долгое время не могла решить, что же ей делать. По началу она хотела встретиться с Дашенькой и объяснится ей в своих чувствах, но побоялась, что та её высмеет и за порог выгонит. И тут ей в голову пришла замечательная, как она тогда решила, идея. Она обнажилась и устроившись на кровати, стала дожидаться возвращения моей подруги. И тут она все выгадала, Дашенька действительно пришла раньше меня и обнаружив её в таком виде, убежала прочь, ни слова не сказав.

Разве бы полегчало от этого Александру Михайловичу? Да и что мне самому теперь оставалось делать с этой самой правдой, когда я знал уже все историю от начала и до конца?

От жара меня совсем разморило и на Покровку я прибыл в виде совершенно отвратительном. В голове все пульсировало и стучало, ноги и язык заплетались, что грозило мне неизбежным падением. Лишь бы гадость какую не брякнуть, да не рухнуть где-нибудь, а то как-то совсем уж неприлично выйдет. Мало того, что явился в пьяном виде, что уже само по себе грешно, так еще и начудишь, до конца дней стыдиться самого себя будешь.

В квартире моих родителей собралось огромное количество людей, бьюсь об заклад, что многих из них покойный и в глаза не видывал. Были тут и Басовы, и Ушаковы, которых моя бабушка на дух не выносила, приметил я и Юрия Андреевича, приехавшего по такому случаю из Германии, где проживал. Он как-то уж совсем износился, и напоминал скорее живой труп нежели человека, тем более человека грозного, которого я в детстве очень боялся. Увидев у стены Розалину Андреевну, сидевшую как бы особняком, я тут же направился к ней, потому как никого другого и видеть не хотел.

- Ни свет, ни заря, а ты уж, сынок, нализался, - вместо приветствия проговорила она, тем не менее ласково улыбаясь – это что же за праздник у тебя такой, аль тризну без всех справлял?

- Вчерашние дрожжи, бабуль, разве можно на похороны-то в пьяном виде, - робко ответил я, вновь почувствовав себя пред ней ребенком.

- Уж я вижу, еле на ногах стоишь от вчерашних-то дрожжей. Да ты не стесняйся, это уж порода у нас такая, ни одного достойного человека в семье нет. Дед вот твой и отец, другое дело, но они-то ненашенские. Ты, Юрку-то видал? Вот это уж наша кровь, тут ничего не попишешь. Заморыш этакий, на ладан дышит, а все от вина тоже. Зашибал по молодости, а теперь видишь ли сердце не того, шалит. И как уж его не оперируй, сердечко-то, тут и без докторов ясно, что не жилец.

- Ух и наговариваете, бабушка, а вы, что это одна сидите?

- А что мне? Катька все хлопочет, бегает туда-сюда, с нею и Полька, с братцами своими я уж все разговоры переговорила, до сих пор вот голова болит, а с этими жидками указывает пальцем на Шатковых мне как-то и связываться противно.

- Что-то ты совсем не в духе, бабуль.

- Было бы чему радоваться. Чадо Богу душу отдало, ему конечно хорошо там теперь, на небе-то, так ведь и не пожил совсем. А если разобраться, так из здесь присутствующих каждый раз в сто более достойный кандидат на это дело, а все вот ходят, да небо коптят. Тебя-то я в расчет не беру, ты хоть и пьян стоишь, да знаю почему. Ты, Сашка, всегда сам по себе жил, может из тебя и толк выйдет, а на этих посмотри, звери, а не люди. Не далее, как вчера с братцем Юркой, разговаривала. Ты чего, это же такое событие, что он из Германии до нас снизошел. Ходит, перья распушил, скелет сушеный, мол, посмотрите на меня, какой я немец. Тьфу, ты! Может и нахватался он у них там за рубежом манер каких, или культуры, а на деле как был русским Ванькой, так им и остался, с одной только разницей, что отечества лишился. Сейчас среди молодежи таких много, вот поглядела я на нижегородских девок и парней, все Европа, да Европа, а корней своих не знают. Так-то, оттого все вкривь и вкось, потому как помнить надо, иначе уж и невозможно. Оно и понятно, что к ним, заграницу сбежать можно, да вот лопнет та Европа, если мы туда всем скопом двинемся. Ах, не думают совсем, но я что-то заговариваюсь. Болтала я значит с Юркой, и он мне заявляет, что они с Витькой порешили отцовский дом мне передать. Ты же знаешь, как они мне двадцать лет с этим домом мозги канифолили. Живи и живи, а все равно делить будем. Я и жила, только вот от дома одни развалины остались. В досуг ли мне за ним следить, ежели меня в любой момент на улицу вышвырнуть могут? Нет, тут моего интереса никакого не было, вот дом-то и развалился, а они теперь мне – Забирай! А он как мне это сказал, так сразу и заулыбался, будто предчувствую, что я ему в коленки сейчас брошусь. Вот же добродетели выискались! А меня такая злоба взяла, прям вот с головой захлестнула. “Мать тебя тогда прокляла, вот и сбылось все, а я покуда жива буду, не лечь тебе в родной земле ни за какие деньги” – сказала я ему и ушла, потому уж не сдержалась бы и поколотила его. Он теперь бегает все за мной, да уж не на ту напал, помню я как он мать в могилу раньше срока загнал, да как колотил всякого, кто под руку попадался, вот ему и аукнулось. А ты говоришь, радоваться.

К нам подошла Катерина Викторовна и мы сразу же примолкли, потому как в семье моей эти разговоры не одобрялись.

- А ты чего же пьяненький, сынок? – укоризненно спросила Катерина Викторовна.

- Не видишь, горе у парня, племянник умер, - буркнула Розалина Андреевна недовольно, по устоявшейся привычке защищать меня.

- У всех здесь горе, но тем не менее – начала было моя мать, но бабушка её перебила.

- Вижу-вижу, Аркашка-то того и гляди сейчас соловьем зальется от печали своей. Ты с больной головы на здоровую не перекидывай, а мы уж тут сами разберемся. Не пьяница он, а уж выпить всякий может, тем более с перепугу. А тут боятся есть чему, вон зверинец какой, и крокодилы-то тут слезы льют, и волки к падали принюхиваются.

- Мама! Ну я же просила! – взвизгнула Катерина Викторовна и убежала прочь.

- Эх, егоза, ну ничего, тоже ведь живой человек, - проговорила бабушка, провожая взглядом мою мать – ты с отчимом видался хоть?

- Нет еще, мне как-то и находится здесь не хочется, а уж говорить с кем-нибудь так и подавно.

- Вот прям с языка снял, шельмец! Да ты ступай к нему, я тут слыхивала, у него к тебе дело какое-то есть, очень уж он на тебя рассчитывает. Заодно и с Полькой свидишься, вот уж кого не меньше покойничка жаль, сама не своя теперь ходит.

Ступай, ступай! А я тут посижу.

Я отошел от бабушки и стал искать Семена Михайловича. Кругом были все какие-то люди, которых я и не видывал раньше, много неизвестных мне стариков, но еще более, и это было самое поразительное, ходило по квартире молодежи. Кто все эти люди? Что они здесь делают? И ежели я стеснялся своего пьяного вида, то им было все едино, они и шутили, и смеялись, будто и не хоронили сегодня никого. И так у меня паршиво на душе сделалось от увиденного, что и жить вдруг расхотелось.

Отчим мой совершенно переменился. От хорошей жизни он как-то чересчур округлился и более не производил того сурового и грозного впечатления. Это был пышущий жизнью толстячок, с лоснящейся кожей и красным, довольным лицом. Казалось, что он даже как-то укоротился, потому как теперь был ниже меня на голову, а я-то помнил его настоящим великаном.

- Здравствуй, Сашка! – добродушно воскликнул он, заприметив меня – Какими судьбами? Ах, знаю-знаю, не говори! Как добрался?

- Не жалуюсь, - только и смог проговорить я, пораженный чрезмерной жизнерадостности отчима.

- Вот такие-то люди мне и нужны, чтобы жаловались поменьше, и делали побольше! – воскликнул он и хлопнул меня по плечу – Давай-ка выйдем, дело к тебе есть.

Мы вышли на улицу и закурили.

- Я знаешь ли, Сашка, понимаю, как ты мои слова воспринять можешь, но уж не серчай потому как очень уж важное дело и все заранее обговорить надо. Оно и не к спеху, конечно, но надо, уж привык я так. Ты ведь сын мне, потому и буду откровенным. У меня как ты знаешь предприятие здесь имеется, и все хорошо вроде бы, да вот только расширятся надо, а то сегодня есть, завтра нет, тут так только и делается. И хочу я, Сашка, филиал в Москве открыть, оно мне так сподручнее будет, это я тебе потом уж объясню, сейчас об другом речь. А для этого мне люди толковые нужны. Ты вот хоть и дурной, непутевый даже, а голова то у тебя на плечах умная. А вот такие-то мне и нужны. Ты меня не обманешь, потому как честный, а котелок-то варит, значит и прибыли поднимешь. Жильем обеспечу, вот-вот на днях квартиру в Москве покупаю, да и жалованьем не обижу. Ну, так ты как?

- А как же Аркадий, он ведь мужем Полине приходится, не лучше ли его пристроить?

- Аркадий! Плюнуть и растереть, а не Аркадий. Он с голоду подыхать будет, я и не взгляну на него, тварь самая настоящая. Да и дурак к тому же, на такого понадеешься, по миру пойдешь.

- Мне Семен Михайлович обдумать все нужно, дайте время до вечера, а там уж все и скажу.

- Эх, хватки в тебе деловой нет, но это ничего, это со временем придет.

- Сеня! – услышал я голос Катерины Викторовны.

- Чего еще?

- Пора!