Мистицизм Ивана Ефремова: "Лезвие бритвы", продолжение

Обложка первого издания книги "Лезвие бритвы". Фото с сайта "Википедия"

Из любопытства читаю Ефремова — "Лезвие бритвы". Боже! Неужели ему так никто и не сказал, что он графоман; неужели он так и умер в неведении относительно своей бездарности?! (7 июля, 1980).
("Мартиролог" — опубликованные дневники Андрея Арсеньевича Тарковского)

Начало здесь

Италия и Африка

Итальянско-африканская линия реанимирует загадочные серые самоцветы из пролога, которые чудесным образом приводят к обмороку и частичной потери памяти одну из героинь этой части романа. Камни эти оказываются вделанными в неизвестного происхождения корону, надевание которой на голову Леа, возлюбленной молодого, но уже опытного художника Чезаре, как раз и вызвало странное состояние молодой итальянки. Корона с загадочными камнями была поднята итальянскими искателями кладов и приключений с морского дна возле Берега скелетов (Юго-Западная Африка). Как оказалось впоследствии за этой короной, как и за подобными самоцветами из Сибири вёл самую настоящую охоту некто профессор из г. Анкары по имени Вильфрид Дерагази. Происхождение этого субъекта в романе так и осталось неизвестным. Но зато о нём можно точно сказать наверняка, что он практиковал гипноз и нейро-лингвистическое программирование (НЛП). Правда, вступивший с ним в противостояние Гирин и сам оказался не прост: он сумел одолеть Дерагази в гипнотическом поединке. Кстати, этот поединок с Дерагази происходил уже в Москве, вот какой это вездесущий "бес".

Врач-хирург Гирин всерьёз увлечён психофизиологией, но исследованиями занимается порой с применением довольно странных методик. Он пытается использовать потенциал так называемой эйдетики, но участвующих в экспериментах добровольцев "пичкает" лизергиновой кислотой. Стоит пояснить, что лизергин — это сильнодействующий наркотик-галлюциноген более известный как ЛСД. С помощью ЛСД полусамодеятельный психофизиолог Гирин и его молодые помощники вызывают к жизни память далёких предков, как им кажется. Яркий пример такого "удачного эксперимента" — разрешение загадки галлюцинаций близкого знакомого одного давнего друга Гирина из числа именитых геологов — Андреева. Тот знакомый Андреева всю жизнь прожил в тайге, был проводником у Андреева и, как многие притаёжные жители, охотником. Естественно, учёному Гирину (читай Ефремову) невдомёк, что человек, со школы знакомый с привычной схемой: косматые первобытные люди — охота на мамонта, пытаясь вызвать "память предков" по этой схеме и пойдёт. А в упомянутом случае львиная доля сильных впечатлений у пациента так или иначе связана с выживанием в природе. Отсюда и весь его набор образов. Такая вот эйдетическая память или эйдетическое воображение.

В биографиях Ивана Антоновича Ефремова указано о его происхождении из старообрядческой семьи, но при этом тем более странно, что в романе он устами своего главного героя транслирует самые дикие и самые невежественные представления советской атеистической пропаганды о христианстве вообще, русском православии и европейском Средневековье. Такое не было бы удивительным, если к моменту публикации "Лезвия бритвы" в 1963 году он был бы максимум молодым кандидатом наук, стремительно ринувшимся в науку после средней школы. Человек же, начавший жизнь за десяток лет до революции, должен был ухватить хотя бы хвосты адекватного мировосприятия. Но, увы. Ненависть Ивана Ефремова к христианству замечательно им же изображена в походе Гирина вместе с Симой в Музей книги знаменитой Библиотеки имени В. И. Ленина (Ленинки, сейчас это РГБ). Всё это действо очень сильно напоминает инициацию молодого адепта ефремовско-гиринской веры.

Сима вся подтянулась и шла, осторожно ступая, будто опасаясь западни. Они вполголоса приветствовали знакомого Гирина — хранителя средневековых инкунабул. Тот подвел их к отдельному столу, на котором лежала порядочно потрепанная книга толщиной более полуметра, в гладком переплете из побелевшей кожи.
— Он? — односложно спросил Гирин.
— Он, "Молот". Издание примерно пятое, конец пятнадцатого века.
— Сколько же изданий насчитывает эта проклятая книга?
— Двадцать девять, последнее в 1669 году, первое в 1487-м. Неслыханное количество для тех невежественных веков!
Гирин хмыкнул неопределенно и угрюмо. Хранитель книг сделал приглашающий жест и удалился. Гирин медленно подошел к столу, глядя на книгу, и стоял перед ней так долго, как будто забыл обо всем в мире. Сима с любопытством наблюдала, как изменилось доброе лицо, уже становившееся для нее близким. Оно стало жестким, суровым, а сузившиеся, холодные глаза, казалось, принадлежали безжалостной мыслящей машине. Сима подумала, что таким должен быть Иван Родионович в часы неудач или поражений, неизбежно сопровождающих настоящую творческую деятельность.
Не оборачиваясь к своей спутнице, Гирин молча раскрыл толстый кожаный переплет. Сима увидела крупные, видимо рисованные, буквы заглавного листа, сохранившие свою грубую четкость. Латинские слова в готической прописи были совершенно непонятны Симе, и она перевела вопрошающий взгляд на Гирина. Беглая гримаса отвращения исказила его хорошо очерченные губы, неслышно читавшие заглавие загадочной книги. Он очнулся, только когда она коснулась его руки.

Кстати, описание этой инициации с помощью критики книги средневековых авторов "Молот ведьм" помещено в главу под характерным названием "Тени изуверов". Не только Иван Гирин, но и некоторые другие персонажи работают ретрансляторами идей и убеждений Ефремова И. А. Ефремовские положительные герои в обязательном порядке транслируют его идеи, причём в одних и тех же выражениях, или как младший уровень благоговейно внимают транслирующим. Диалог, когда к его давним друзьям Андреевым пришли гости, вообще мог быть иллюстрацией к описанию мистицизма как психической патологии Максом Нордау в его знаменитой книге "Вырождение".

— То, что процесс идет медленно, это естественно, — попыхивая
папиросой, сказала Екатерина Алексеевна. — Ведь надо не только научиться видеть красоту. Необходимо, чтобы и тело перестало быть неприличным, а это возможно только тогда, когда оно привыкнет быть открытым.
— Очень по-художнически, Катя, — возразила старая дама. — Как это перевести на простой язык?
— Примерами. Возьмите народы отсталые, живущие в теплых странах. Там принято ходить обнаженными, и отношение к наготе самое равнодушное при полном непонимании красоты тела. Наоборот, на прекрасную свою наготу навешивают нелепые украшения, накручивают проволоку, протыкают носы и губы, чтобы прицепить какую-нибудь ерунду. Очень характерные случаи подметил наш путешественник профессор Пузанов в Судане еще в
1912 году. Красивые суданки, шествуя гордо и свободно, при встрече с европейцем стараются прикрыться, значит, взгляд европейца, вероятно, излишне возбужден их наготой. Чтобы бороться с могучим азиатско-эллинским восприятием красоты тела через Эрос, христиане и мусульмане кинулись вспять, со страхом и ненавистью относясь к наготе. После этого, с позволения сказать, "воспитания" долгое время могли смотреть на обнаженное тело как на запрет, неприличие и в то же время только под специфическим углом зрения. Теперь новый поворот исторической спирали: мы опять стали понимать и видеть красоту тела. Зачем нам идти вспять, как хотели бы некоторые ханжи? Во имя чего? Назад к мракобесию и греху? Что умерло, то умерло, и слава богу. Но нельзя и одним прыжком вернуться в Элладу, как того требуют разные натуристы и нюдисты на Западе. Сейчас время не совершенно обнаженного, а открытого тела, не скрывающего красоту своих линий, но еще не настолько ставшего совершенным, не настолько привычного, чтобы показываться нагим. Поживем, вернее, поживут наши потомки в коммунистическом обществе, тогда увидим. А пока считаю, что мы, женщины, должны всегда склонять головы перед отвагой и высокой моралью наших физкультурниц тридцатых годов, смело появлявшихся в своих купальниках перед тогда еще непривычной, невоспитанной в отношении открытости тела толпой.

И в продолжение разговора... Кстати, все участники диалога — люди пенсионного или предпенсионного возраста, а не какая-нибудь "раскрепощённая" молодёжь.

— Мне объяснял наш всеведущий Иван Родионович, — сказал Андреев, — что ханжество, непонятный нормальному человеку испуг перед женской красотой и смелостью, — это пережиток церковного отношения к женщине как к ведьме, злому началу... союзнице дьявола.

Интересно и актуально: Макс Нордау "Вырождение"

Андреев — тот самый прославленный геолог, друг Гирина, гораздо старше его по возрасту, ещё в 1920-е ходил в экспедиции. Напомним, повествование в книге идёт в самом начале 1960-х. Ну, а попыхивающая папиросой поборница здорового тела и духа Екатерина Алексеевна — это жена геолога Андреева, которую он любовно называет Каточек. Наверное, от слова "каток" как принято называть дорожную асфальтоукатывающую машину.

Антихристианские проефремовские пассажи звучат и в разговоре итальянских персонажей.

— Замужество, замужество... —насмешливо пропела Леа. — Девушки изо всех сил стараются втянуть в него мужчин, а те прилагают столько же усилий его избежать. А над всем этим — католическая церковь с нерушимым браком, устаревшим еще пятьсот лет назад. Лучше бы подумали, как сделать такую жизнь, чтобы люди не опускались в браке.
— Совершенно согласна с вами, Леа, — голос Сандры дрогнул волнением. — Для церкви и государства проще всего запретить разводы да и заодно средства против беременности. Бедны — ничего, плодите ребят, нужны резервы рабочей силы, нужны солдаты. Словом, все за счет нас, женщин...
— Если бы я была гениальной, — Леа приставила ко лбу
растопыренные пальцы, — я бы стала ученым и придумала настоящее средство от беременности. Просто пилюлька! Клянусь всеми святыми, мы, женщины, мигом бы отучили государства воевать. Каждая человеческая жизнь сделалась бы драгоценностью. Вот было бы здорово! Тогда каждого, кто изобретал что-нибудь для войны, для убийства, убивали бы самого, мгновенно и беспощадно!
— Увы, дорогая Леа! Такие пилюли уже есть, называются "коновид". Пущены в употребление американцами, говорят, надежны и безвредны. А ничего не произошло!
— Все равно, — упрямо твердила Леа, — они запрещены у нас
церковью и правительством!

Из иллюстраций Галины Яремчук к роману "Лезвие бритвы". Фото взято с ресурса Яндекс.Картинки

Индия

Индийская линия в романе, наверное, самая волшебная. Индийское язычество, сохранившееся до сих пор вместе со своим не менее жутким оппонентом буддизмом составляет для Ивана Ефремова тот идеал, которому просто обязаны поклоняться все герои всех его крупноформатных книг. Тот же Гирин, ещё никак не могший предвидеть своей поездки в Индию, уже выступал ярым поборником модной у советской интеллигенции хатха-йоги. Индийские главные персонажи — скульптор Даярам Рамамурти, его наставник не совсем понятно в чём, позиционированный как индийский учёный непонятно каких наук Витаркананда и возлюбленная Даярама танцовщица и порно-актриса поневоле Амрита Видьядеви (Тиллотама). Художник Даярам одержим идеей создания Анупамсундарты (красы ненаглядной), но на пути он встречает множество препятствий от мук творчества и религиозных исканий до финансовых затруднений и схватки с бандитами.

Слева символ того, что в глазах писателя-философа Ивана Ефремова аморально (Сикстинская Мадонна кисти Рафаэля); справа один из многочисленных символов того, что в глазах отставного скандального учёного видится высоко нравственным (одна из семи божественных матерей Махешвари). Коллаж автора из фото в свободном доступе

Или ещё один вариант ефремовского противопоставления "безнравственного" и "нравственного": "Святое семейство" Леонардо да Винчи и ещё одно "святое" семейство — скульптура божественной пары на одном из храмов Кхаджурахо. Коллаж автора из фото в свободном доступе

Психофизиолог Иван Гирин как главный представитель писателя в романе, принимает напутствие от того самого индийского то ли культуролога, то ли религиоведа, то ли психолога, то ли философа, то ли йога, гуру молодого художника Даярама.

— Мы все рады узнать, — заговорил наконец профессор Витаркананда, — что в Делийском конгрессе впервые участвует ученый-психофизиолог из той огромной дружественной и глубоко симпатичной нам страны, в которой до сих пор этой науке не уделялось внимания. Это немало озадачивало нас, ибо впервые за всю историю человечества ваша страна предприняла гигантский подвиг строительства нового мира. Но какой же может быть новый мир без новых людей и как воспитать этих новых людей без глубочайшего знания человеческой природы?

На самом деле тут с двух сторон диалога выступает сам Иван Антонович Ефремов, только как бы до полного "просветления" и после.

— Еще ни одна религия на земле не оправдала возлагавшихся на нее людьми надежд по справедливому устройству мира и жизни. Как ни грозили самыми ужасными наказаниями христианский, буддийский, мусульманский, еврейский ад или будущими перевоплощениями в гнусных существ — индуизм, переустройства жизни в согласии с религиозными принципами не получилось. Наука может достичь гораздо большего, но при условии, что она займется человеком во всей его сложности. Я признаю прямо, что этого в европейской науке, к сожалению, и в нашей советской еще нет. Но у нас есть другое — в борьбе различных идеологий все более ширится распространение коммунистических идей, и окончательная победа идеологии коммунизма неизбежна.

Финальной мыслью можно было бы выбрать тезис о том, что мистик Иван Ефремов между магией и религией однозначно выбрал магию. Восточное мракобесие для него оказалось куда роднее христианской цивилизации, благодаря которой он смог стать учёным, а учёных Иван Ефремов во всех своих книгах превозносил над всеми остальными человеческими особями, несмотря на дифирамбы физическому труду. И во всём этом писатель Ефремов И. А. был вполне созвучен что официальной идеологии, что левому диссидентству. Человечество для светлого будущего по Ефремову И. А., светлого будущего, обещанного программой КПСС, духовно должно было рухнуть до самой дикой архаики. И всё это под пафосную ложь про торжество науки. Недаром в позднем СССР трудилась четверть всех учёных мира, которых за ненадобностью загружали общественной работой и поездками на овощебазы для низкоквалифицированного ручного труда. При том, что научно-техническое отставание всё чаще и чаще уже признавалось вполне официально. Идеал же по Ефремову — это синтез тибетско-индийской магии и марксизма, что вполне в духе неоязыческих исканий советской и постсоветской интеллигенции, потерявшей свои корни. Последняя цитата — примирение устами Витаркананды казалось бы непримиримого — материализма и всем спектром индийской религиозности.

Как бы ни были различны наши методы, та великая цель, какую себе ставит человек, — познание природы и самого себя — так же вдохновляет нас, как и вас.
Нельзя не склонить с уважением головы перед титаническими усилиями материалистов и громадными успехами материальной науки. Поэтому так интересны нам мысли о духовной деятельности человека, какие высказаны вами, материалистом из Советской России, а также точки соприкосновения познаний, намеченные вашей речью.

Статья опубликована на моём канале "Мир глазами историка"на площадке Дзен под заголовком"Мистицизм Ивана Ефремова: "Лезвие бритвы".