Повесть «Ученица эпохи, или Преображение по воле случая и разума»

Пролог

Петербургский ветер зло рвал полы его старого, но еще добротного плаща, пытаясь пробиться к телу. Доктор Никола-Габриэль Леклерк, уже привыкший к суровому нраву северной столицы - Санкт-Петербургу, лишь плотнее застегнулся и ускорил шаг. Его мысли были заняты лекцией для кадетов, которую предстояло прочитать завтра. Он свернул в узкий переулок, где ветер стихал, запертый меж высоких стен, и тут его слух уловил странный звук. Не плач, нет. Это было монотонное, ровное бормотание.

Он заглянул в арочный проем, служивший входом в глухой дворик. Там, прижавшись спиной к теплой кирпичной столешнице печной трубы, сидела девочка. Лохмотья, в которые она была одета, мало спасали от холода, но это ее, казалось, не заботило. В ее озябших, покрасневших пальцах была зажата потрепанная книга – том Ломоносова о риторике. И она читала. Читала вслух, с расстановкой, спотыкаясь на сложных оборотах, но с неподдельной жадностью, пытаясь ухватить саму суть слов.

Леклерк замер, боясь спугнуть это странное видение – дух познания, поселившийся в теле нищей уличной музы. Он кашлянул. Девочка вздрогнула и резко подняла голову, прижимая книгу к груди, как драгоценность. Глаза ее, широкие, серые, полные недетской серьезности, испуганно смотрели на незнакомца.

– Не отнимайте, – прошептала она. – Я ее потом верну. Хозяин лавки разрешил на вечер...

– Я не отниму, – мягко сказал Леклерк, присаживаясь на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. – Ты понимаешь, что читаешь?

– Не всё, – честно призналась девочка. – Но слова красивые. Как музыка. И про мысли человечьи... Я Маша. Мария Соколовская.

Так началась история, которую сама Судьба, казалось, подбросила доктору в виде замерзающей девочки с книгой Ломоносова в руках.

Подарок Судьбы и пыль библиотеки

Дом Леклерка на Миллионной улице не был роскошным, но он был полон книг. Библиотека занимала три больших комнаты, и воздух в них всегда был густым и сладковатым от запаха старой бумаги, кожи переплетов и воска, которым натирали дубовые полки.

Мария, отогревшаяся и накормленная, смотрела на это богатство с благоговейным ужасом.

– Ты будешь следить за порядком здесь, – сказал Леклерк, открывая массивные двери. – Пыль – главный враг знания. Она забивается в строки и делает слова неразборчивыми. Твоя задача – не дать ей победить.

Он ожидал, что девочка будет робеть или, наоборот, радоваться теплому углу. Но не того. Мария медленно прошлась между стеллажами, ее пальцы с почтительной нежностью провели по корешкам томов, как по струнам неведомого инструмента.

– Здесь... все книги мира? – выдохнула она.

– Лишь малая их толика, дитя мое, – улыбнулся Леклерк. – Но и их хватит, чтобы прожить десять жизней и не прочесть всего.

С этого дня библиотека стала ее миром. Она не просто вытирала пыль; она изучала. Сначала робко, крадучись, потом все смелее. Леклерк начал замечать, что книги по истории и естествознанию часто оказывались не на своих местах. Однажды он застал ее за чтением трактата по анатомии Везалия с гравюрами, способными повергнуть в ужас иного студента-медика. Но ее лицо выражало не ужас, а сосредоточенный интерес.

– Тебя не пугают эти картинки? – спросил он.

– Это же просто устройство человека, – пожала плечами Мария. – Как чертеж часового механизма. Страшно, если он сломается. А так – интересно.

Именно тогда в голове Леклерка, человека науки и просвещения, родился дерзкий план. Что, если этот дикий цветок, выросший на каменистой почве невежества, взрастить в оранжерее знания? Чуднейший эксперимент!

Первым учителем стал он сам. По вечерам, после своих занятий при дворе, он садился с Марией и объяснял ей основы медицины, латынь, историю.

– Вот смотри, – он рисовал на грифельной доске схему кровообращения. – Сердце – не просто символ любви, как пишут в глупых романах. Это насос. Могучий и совершенный.

Мария ловила каждое слово. Ее ум, как сухая губка, впитывал все. Вскоре Леклерк нанял преподавателей. Пожилой немец, господин Шмидт, учил ее своему языку и математике. Изящный француз-эмигрант, мсье Дюваль, преподавал французский и историю искусств. Строгая итальянка, мадам Ливия, ставила ей голос и учила игре на клавесине. Мастер Фабрицио, когда-то служивший при дворе в Дрездене, учил ее танцам и фехтованию – «для осанки и реакции, мадемуазель!».

Прошло несколько лет. Неловкая девочка-сирота исчезла. Ее место заняла барышня с умным, выразительным лицом, безупречными манерами и твердым, волевым взглядом. Она могла поддержать беседу на трех языках, сыграть сонату, обсудить последние открытия в медицине и нанести точный удар шпагой. «Гадкий утенок» совершил превращение в «Прекрасного Лебедя», даже не дожидаясь лета.

Версальские уроки

В 1777 году пришел приказ из Версаля. Король Людовик XVI отзывал Леклерка обратно во Францию из России для важной государственной работы. Доктор, не раздумывая, объявил Марии:

– Ты едешь со мной. Твое образование лишь наполовину завершено. Франция даст тебе то, чего нет здесь.

Путешествие через Европу стало для Марии новым университетом. Они прибыли в Версаль. Ослепительная роскошь двора «короля-солнце» поразила ее, но не ослепила. Ее острый ум, отточенный Леклерком, видел за позолотой и бриллиантами пустоту и лицемерие.

Леклерк, теперь уже месье ЛеКлерк, получивший дворянство и высокий пост, представил свою приемную дочь ко двору. Он не умолчал о ее происхождении, представив это как невероятную историю успеха, возможную только благодаря силе разума и воли. Это вызвало сенсацию. Мария стала своеобразной «диковинкой» – прекрасно образованная русская сирота.

Именно здесь она довела до совершенства свои умения. Упрямый бретонский берейтор обучил ее виртуозной верховой езде. Старый мушкетер, видавший виды, научил ее стрелять из пистолета с такой точностью, что она могла сбить яблоко с ветки. Она посещала анатомические театры и салоны, где спорили Вольтер и Руссо.

Однажды вечером, на балу в Большом Трианоне, Людовик XVI, известный своей любовью к слесарному делу и тихой жизни, неожиданно проявил к ней внимание.

– Месье Леклерк говорит, вы тоскуете по своей суровой России, мадемуазель Мария, – сказал король. – Неужели наши парижские удовольствия не могут затмить воспоминания о снегах?

– Ваше Королевское Величество, – с почтительным реверансом ответила Мария, – здесь прекрасно. Но сердце, как и родной язык, не выбирают. Оно стучит в ритме той земли, где родилось.

Король был тронут ее искренностью. Вскоре после этого, по настойчивой просьбе Леклерка, подкрепленной щедрым пожертвованием в казну (деньги у доктора, благодаря его практике, водились), Людовик XVI подписал патент о пожаловании Марии Соколовской дворянского титула и герба. Теперь она была мадемуазель де Сокло, графиня.

Но ее глаза, как верно подметил Леклерк, светились все с большей тоской. Однажды он застал ее за чтением письма от господина Шмидта, который писал о Петербурге. По ее щеке катилась слеза.

– Дитя мое, что с тобой? – спросил он, садясь рядом. – Тебе плохо здесь? Обидел кто-то?

– Нет, отец, – она уже давно называла его так. – Все прекрасно. Вы и король были ко мне безмерно щедры. Но... мое место не здесь. Я как это растение из оранжереи, что тянется к стеклу, за которым его настоящее солнце. Мое солнце – там, в России.

Леклерк вздохнул. Он понимал ее. Вскоре он испросил аудиенцию у короля.

– Ваше Величество, моя дочь желает вернуться в Россию. И я, старик, мечтаю увидеть ее устроенной под сенью того двора, которому я когда-то служил.

Людовик, ценящий Леклерка, дал свое согласие и даже предоставил им корабль для возвращения.

Встреча на руинах мечты

Императорский двор в Царском Селе поразил Марию уже иной, более сдержанной, но оттого не менее могущественной роскошью. Екатерина II, просвещенная монархиня, была наслышана от Леклерка о его удивительной воспитаннице.

Представление состоялось в полуденном кабинете императрицы. Леклерк, как дипломат, изложил Екатерине II просьбу: разрешить Марии, теперь графине де Сокло, остаться в России и войти в число ее подданных и народа России.

Екатерина, внимательно изучавшая молодую женщину, осталась довольна. Та была умна, скромна, но не робка, образована. Идеальный винтик для построения её большой новой государственной машины.

– Мы всегда рады тем, кто приносит в нашу страну свет знаний и европейский лоск, – веско сказала императрица. – Разрешаю. И чтобы твое пребывание на когда то старой, а теперь вновь приобретённой родине началось достойно, я дарю тебе поместье. Недавно оно было заложено и выкуплено в казну. Надеюсь, ты имея ум и соответствующие образование, познавшая блеск Европы, сумеешь вдохнуть в него новую жизнь.

Этим поместьем оказалось небольшое, но когда-то уютное имение Графов Трубецких под Петербургом.

Когда карета Марии подъехала к усадьбе, ее взору предстала печальная картина. Заброшенный парк, заросший пруд, полуразрушенная оранжерея. Дом, однако, стоял еще крепко, хоть и требовал основательного ремонта.

Мария, привыкшая к действию, не впала в уныние. Следующие недели превратились в вихрь активности. Она наняла лучших в губернии архитекторов, и попросила у Екатерины, дать ей Марии, на непродолжительное короткое время, садовников из Царского Села, наняла самых лучших мастеров из Петербурга. Началась масштабная перестройка. Конюшни были отремонтированы, завезены породистые лошади. В парке проложили новые аллеи, расчистили пруд, возвели фонтан. В доме появились не только роскошные апартаменты, но и просторная библиотека и даже маленькая лаборатория для опытов по химии и медицине.

Она лично вникала во все детали, от выбора обоев до плана дренажной системы. Поместье постепенно оживало, превращаясь в образцовое и модное имение.

В один из ясных солнечных дней, когда Мария, в простом платье и с чертежом в руках, объясняла садовникам, где разбить розарий, по главной аллее во весь опор мчался всадник. Он подскакал к дому, грубо осадил взмыленную лошадь и с хмурым видом стал оглядываться.

Это был молодой человек в мундире корнета кавалерии, но мундир был помят, а его лицо, благородное и когда-то красивое, сейчас обезображено было следами бессонных ночей, винных паров и злости.

– Эй, кто здесь?! – крикнул он, слезая с седла. – Где управляющий? Что вы тут устроили в моем доме?!

Мария подошла к нему, спокойно сложив руки на груди.

– Ваш дом, сударь? – вежливо, но холодно спросила она. – Смею вас заверить, это мое имение. Выкупленное у государства и законно оформленное на моё имя.

– Что?! – он изумленно уставился на нее. – Какое имение? Это поместье Трубецких! Я – граф Кирилл Трубецкой!

– Бывшее поместье, – поправила его Мария. – Оно было проиграно в карты, выкуплено из залога и передано мне ее Императорским Величеством Екатериной II. Именной указ, если желаете, могу предъявить.

Кирилл онемел. Он смотрел то на нее, то на преображающуюся усадьбу, то на свой собственный засаленный мундир. В его глазах читалась ярость, обида, стыд и полнейшая растерянность. Он был похож на мальчишку, у которого отняли последнюю игрушку.

– Подарено?... Вам?... – он с нескрываемым презрением окинул взглядом ее простое платье. – И кто вы такая, чтобы...

– Я – Мария де Сокло, – холодно оборвала она его. – И советую вам следить за своим тоном, граф. Ваш титул не дает вам права быть невежей.

Их первый диалог был краток и наполнен полной неприязни друг к другу. Он уехал, страшно ругаясь и пообещав «разобраться» с этой выскочкой, не понятно откуда и как появившейся в его родовом поместье. Но разбираться было не с кем и не в чём. Не будет же он разбираться с Императрицей России и оспаривать её решение. Так что, Закон был на стороне Марии.

Игра в перевоспитание

Кирилл, однако, не успокоился. Чувство собственности и жгучее любопытство гнали его обратно. Кто эта женщина? Откуда? Как она смогла так быстро все изменить?

Он стал появляться в поместье под разными предлогами: то проведать могилы предков у местной церквушки, то просто якобы проездом в свой полк. Мария, видя его состояние, испытывала странную смесь жалости и брезгливости. Она помнила слова Леклерка: «Медицина лечит не только тела, но и души. И самая страшная болезнь души – это праздность и отсутствие цели».

Она решила взять его «на излечение». Сначала она допускала его к себе с холодной вежливостью. Затем, видя его интерес к лошадям (единственное, что еще могло его увлечь), позволила ему осмотреть новые конюшни. Кирилл, прекрасный наездник, не удержался от критических замечаний.

– Эта кобыла слишком горяча для упряжки, а тому жеребцу нужен особый рацион, – буркнул он.

– А вы разбираетесь в этом? – с притворным удивлением спросила Мария.

– Еще бы! – вспыхнул он. – У Трубецких всегда были лучшие лошади в губернии!

– В таком случае, – сказала она, словно делая ему одолжение, – можете проконсультировать моего конюшего. Но только если будете трезвы, как стёклышко.

Это задело его за живое. Он стал приезжать, чтобы блеснуть знаниями. Мария вовлекла его в обустройство имения. Спрашивала совета по дренажу полей (его отец-полковник учил его и этому когда-то), по планировке парка, где лучше расположить фонтан.

Она не читала ему моралей. Она просто ставила перед ним задачи, бросала вызов его самолюбию. Он, привыкший к грубым солдатским пирушкам и скучным карточным играм, вдруг окунулся в кипучую, осмысленную деятельность. Он видел, как эта женщина, которая была моложе его, управляется с десятками рабочих, ведет бухгалтерию, разбирается в агрономии и при этом может цитировать Цицерона на латыни и обсуждать последние парижские моды.

Его дурная компания постепенно осталась в прошлом. Ему стало просто неинтересно. Его тянуло в поместье, где кипела жизнь, где его мнение ценили, где на него смотрели не как на неудачливого картежника, а как на графа Трубецкого, знающего и умного человека.

Однажды, застав Марию в библиотеке за чтением Вольтера, он робко спросил:

– Мария... Мария Петровна... а вы могли бы... поучить меня? Тому, что знаете сами? Я понимаю, я многое упустил...

В ее глазах блеснула победа. Но на лице оставалась спокойная доброта.

– Могла бы, – сказала она. – Но учтите, граф, я строгий учитель.

Их дружба, уже основанная на взаимном уважении и общем деле, постепенно перерастала в нечто большее. Он видел в ней не только красоту и ум, но и ту силу, которой ему так не хватало. Она в нем – неисправимого романтика, способного на глубокие чувства и раскаяние, задатки того человека, которым он мог бы стать.

Двойное счастье

Прошло полтора года. Поместье стало образцом для подражания. Сюда стали съезжаться соседи, чтобы посмотреть на «чудо», сотворенное графиней де Сокло, и на не менее чудесное преображение графа Трубецкого.

Однажды вечером, гуляя по парку, Кирилл остановился у беседки, с которой открывался вид на ухоженные поля и сияющий в лучах заката фасад дома, на великолепный фонтан.

– Знаешь, – тихо сказал он, – когда-то я ненавидел тебя. Я думал, ты отняла у меня всё. А теперь понимаю, что ты вернула мне гораздо больше. Не только имение. Себя. Меня самого.

Мария молчала и улыбалась, посмотрела на него.

– Я ничего не возвращала тебе Кирилл, – так же тихо ответила она. – Я лишь показала тебе новый путь. Ступить на который, ты решил сам Кирилл. Ты нашел в себе силы и стал достойно идти по нему.

Он повернулся к ней. В его глазах, обычно насмешливых или нахмуренных, теперь светилась серьезность, которую она раньше в нем не видела.

– Силы? – он горько усмехнулся. – У меня не было сил даже признать, что я – пропащий человек. Ты вытащила меня за шиворот из той ямы, как котенка. Заставляла, бросала вызовы, дразнила моим же самолюбием... Ты была моим самым суровым и самым лучшим учителем. После отца.

Он сделал паузу, подбирая слова. Вечерний ветерок шелестел листьями сирени, и аромат ее был густым и сладким.

– Я сейчас смотрю на этот дом, на аллеи, фонтан, на эти поля вокруг, – продолжил он, – и вижу не отобранное, а подаренное. Ты построила здесь не просто имение. Ты построила мир. Мир, в котором есть место порядку, красоте, знанию... и мне. И я хочу спросить... – он запнулся, и в его голосе впервые прозвучала неуверенность. – Есть ли в этом твоем мире место для меня не только как для управляющего или ученика?

Мария смотрела на него, на этого бывшего повесу, которого она поставила на ноги. Она видела, как он из гордого, но опустошенного человека превратился в того, кто не боится работы, кто умеет нести ответственность, чье слово стало весомым и честным. Она видела его упорство, с которым он, краснея от стыда за свои пробелы, штудировал с ней историю и литературу, его восторг, когда у него получилось решить сложную математическую задачу.

И она поняла, что ее чувство к нему давно перестало быть лишь жалостью или медицинским интересом к «излечению души». Оно стало чем-то большим. Глубоким уважением к его борьбе с самим собой и нежной привязанностью к тому, кем он стал.

– Мой мир, Кирилл Аркадьевич, – сказала она, и в её голосе зазвучала мягкость, которой он никогда раньше не слышал, – был бы гораздо беднее, если бы в нем не было тебя. И не как управляющего. Как тебя самого.

Он не сказал больше ни слова. Он просто взял ее руку и поднес к своим губам. Этот поцелуй был не рыцарской формальностью, а клятвой. Клятвой благодарности, преданности и зарождающейся любви.

Их свадьба стала самым обсуждаемым событием сезона. История «чудесного преображения» графа Трубецкого и «мудрой графини француженки-русской» обросла легендами. На торжество съехались все соседи, коллеги Кирилла по полку, петербургские друзья и знакомые Леклерка, который, конечно же, приехал из Франции, чтобы повести свою приемную дочь к венцу.

Молодые не стали уезжать в свадебное путешествие. Их общим детищем было поместье, и они хотели обустраивать его дальше более роскошно с вновь появившимися разными техническими разработками, уже вместе.

А спустя год счастье их стало полным. Мария родила двойню – мальчика и девочку. Мальчика, по настоянию Кирилла, назвали Николаем – в честь Леклерка. А девочку – Екатериной, в честь императрицы, чей подарок стал для них судьбоносным.

Эпилог

Прошло десять лет. Усадьба Трубецких цвела и процветала. Она стала настоящим культурным центром. В местной школе, устроенной Марией, учились не только дворянские дети, но и одаренные ребята из крестьянских семей и семей различных ремесленников. В просторной гостиной дома по вечерам собиралось общество: говорили об искусстве, науках, новых указах Императрицы. Частым гостем был постаревший, но все такой же деятельный Леклерк, приезжавший погостить к «внукам» из Франции.

Кирилл, дослужившийся до чина полковника и вышедший в отставку, руководил имением вместе с женой. Он был уважаемым человеком, его мнение ценили в губернии. И никто уже не мог вспомнить того забулдыгу-корнета, который проиграл родовое гнездо.

Однажды летним вечером они с Марией снова стояли в той самой беседке. Теперь по аллеям парка бегали, в фонтане плескали ладошки два озорных десятилетних ребенка – Коля и Катя. Мальчик что-то увлеченно объяснял сестре, чертя палкой на земле сложные геометрические фигуры. Девочка, внимательно слушая, тут же ставила под сомнение его вычисления.

– Смотри, – улыбнулся Кирилл, обнимая за плечи жену. – Совсем как ты. Пытливые, неуемные. И спорить уже научились.

– Как и ты, – мягко ответила Мария, прижимаясь к нему. – Упрямые и бесстрашные.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросил он. – Я думаю, что судьба – это не слепой рок. Это возможность. Мне выпал шанс встретить тебя. А Леклерку – не пройти мимо замерзшей девочки с книгой. И мы оба этот шанс использовали.

Они стояли, молча наблюдая, как заходящее солнце окрашивало золотом фасад их общего дома – дома, который когда-то был символом падения, а стал крепостью, построенной на фундаменте из любви, знаний и взаимного спасения. И в этом было главное чудо – не мгновенное, а сотворенное ежедневным трудом, терпением и верой в то, что даже из самых темных начал можно вырастить светлую жизнь.

Эта Повесть из данного моего канала:

https://dzen.ru/id/6831c07336caa62da841ac34 - МОЙ КАНАЛ. ( Читайте все мои публикации, подписывайтесь, делайте комментарии, ставьте лайки, рассылайте ссылку на канал своим друзьям, знакомым, родственникам, распространяйте на всех площадках интернета).