Психологическая Драма. История — это, прежде всего люди, с их сомнениями, болью, принципами и ошибками. И что правда часто лежит не на поверхности, а в способности если не принять, то хотя бы попытаться понять мотивы другого человека.
Пролог
Россия. Январь 1918 года. Не было уже ни Империи, ни столиц, ни законов. Была великая смута, разорвавшая страну на клочья, а людей – на врагов. Из растерзанного и обезумевшего Петрограда, из Москвы, где пахло дымом уличных боев, на юг, в тихие еще казачьи области, отступали те, для кого слова «Россия» и «Честь» еще не стали пустым звуком. Они еще не звались «белыми». Они были просто офицерами, юнкерами, кадетами, студентами – обреченными солдатами умирающей России.
Их путь лежал на Дон, к атаману Каледину, в последний оплот порядка. Но Дон уже шатался, и почва уходила из-под ног. И когда стало ясно, что и здесь их ждет гибель, горстка верных долгу людей под предводительством бесстрашных генералов Корнилова и Алексеева, решила уйти в степи – в неизвестность, в холод, на верную смерть. Но не сдаться. Этот поход в бессмертие войдет в историю как Ледяной. Поход, где врагом был не только красноармеец с винтовкой, но и стужа, голод, отчаяние и предательство.
Гнилой Февральский Ветер
Ветер с донских степей был не зимним, колючим, а сырым, пронизывающим, будто пришедшим с самой Балтики, где еще дымились орудия мятежного Кронштадта. Он гулял по улицам Новочеркасска, срывая с плетней последние побуревшие листья, и шептал о беде. В доме атамана Каледина царила тишина, тяжелая, как свинец.
Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев, небольшой, сухопарый старик с умными, усталыми глазами, сидел у камина, в котором скудно потрескивали поленья. Его пальцы, похожие на старые корни деревьев, медленно перебирали различные донесения. Он был мозгом начинающегося движения, его организатором, тем, кто из разрозненных офицеров, начал лепить ядро будущей Добровольческой армии.
Напротив, откинувшись на стуле, сидел генерал Лавр Георгиевич Корнилов – его боевой кулак. Невысокий, монгольского склада лицом, с горящими черными глазами шамана, он смотрел в огонь, будто пытался разглядеть в пламени будущее.
— Лавр Георгиевич, — тихо начал Алексеев, — Ростов пал. Каледин застрелился. Донское правительство бежит. Нас предали. Мы остались одни.
Корнилов ударил кулаком по подлокотнику.
— Не мы одни, Михаил Васильевич! С нами Россия! Эти мальчишки-юнкера, эти офицеры, что шли с нами с фронта – вот она, Россия! Не та, что продалась за паек и лозунги, а та, что готова умереть за честь мундира!
— Умереть-то она готова, — горько усмехнулся Алексеев. — А жить? Чем кормить этих мальчиков? Во что их одевать? Чем их вооружать? Куда вести?
— На юг. В Екатеринодар. Кубанское правительство еще держится. Объединимся с ними – получим плацдарм. А там… посмотрим. Война – не линия фронта, Михаил Васильевич. Наша война – это идея. А эта идея должна идти и претворяться в жизнь!
В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел полковник Сергей Владимирович Меркулов, командир офицерской роты. За ним, робко жмясь, – молодой человек в разорванной студенческой тужурке.
— Ваше превосходительство, разрешите обратиться. Это Владимир Елагин. Студент-историк из Петрограда. Примкнул к нам в Ростове. Просится в отряд.
Корнилов с интересом взглянул на юношу.
— Студент? С оружием умеешь обращаться?
— Стрелял в тире, ваше превосходительство, — смущенно ответил Елагин. — Но я… я больше пишу. Дневник веду. Хочу запечатлеть все увиденное и услышанное. Чтобы потом, в будущем все знали о том, что происходило сейчас.
— Чтобы знали? — Корнилов мрачно усмехнулся. — Они не захотят знать, юноша. Они захотят забыть. Но пиши. Если выживешь – напишешь правду. А, правда – это тоже оружие. Полковник, определите его к обозу. Пусть пишет.
Тем временем в лагере красных, в только что захваченном Ростове, царила революционная лихорадка. В кабинете бывшего градоначальника, заваленном папками и прокламациями, сидел начальник Ростовского революционного штаба, комиссар - Семен Исаевич Гуров, бывший прапорщик, а ныне – яростный большевик и мститель «старому порядку России и буржуазному миру». Рядом с ним – его правая рука, командир интернационального отряда латышских стрелков, Артур Круминьш, хладнокровный и профессиональный военный, бывший капитан пехоты царской армии.
Гуров тыкал пальцем в карту:
— Вот они, кучка контрреволюционеров! Бегут, как тараканы! Добровольческая армия? Добровольческая армия смерти! Мы их раздавим, как клопов! Ты понял меня, товарищ Круминьш? Никакой пощады! Они не солдаты России – они зараза России!
Круминьш, чистя очки, спокойно ответил:
— Не стоит недооценивать противника, товарищ комиссар. Корнилов и Алексеев – опытные генералы. Их офицеры – кадровые военные. Они будут драться отчаянно.
— Тем лучше! — вспыхнул Гуров. — Мы их истребим до последнего! Мы зальем степь их кровью, и на этом месте вырастет новый, светлый мир! Мир без господ и рабов!
— Мир, построенный на костях, всегда шаток, — невозмутимо заметил Круминьш, но Гуров его уже не слушал, вчитываясь в только, что написанный приказ о тотальном уничтожении всех захваченных в плен белых офицеров и юнкеров.
Вечером того же дня Добровольческая армия - всего с небольшим количеством в четыре тысячи человек, выступила из Ростова на юг. Это был жалкий, трагический кортеж. Офицеры в потертых шинелях, юнкера не по размеру в больших полушубках, девушки гимназистки с самодельными красными крестами на рукавах – сестры милосердия. Обоз с ранеными и немногими армейскими и гражданскими пожитками. И над всем этим – молчаливая, тяжелая решимость.
Владимир Елагин шагал рядом с повозкой, на которой лежал раненый поручик. Он достал блокнот и карандаш и при свете заходящего кроваво-красного солнца начал писать:
«9 февраля 1918 года. Выступаем в поход. Куда – не знает никто. Зачем – знают все. Идем, чтобы не сдаться. Чтобы не стать такими, как они. За спиной горит Ростов. Впереди – степи и мгла. Мы – призраки ушедшей России, мы обречены. Но почему-то на душе не страх, а странное, горькое спокойствие. Мы выполним долг. А там – будь что будет…».
Студент посмотрел на силуэт Корнилова, едущего впереди на низкорослой донской лошадке. Он казался вырезанным из темного базальта на фоне багрового неба. И Елагин вдруг понял: они идут не к победе. Они идут в легенду.
Молчание Богов и Гул Пулеметов
Степь встретила их равнодушием вечности. Бескрайние снежные поля, подернутые колючей изморозью, редкие хутора, жители которых смотрели на проходящее воинство со страхом и непониманием. Холод. Он становился главным врагом. Он пробирался под шинели, выхватывал дыхание, сковывал конечности - металлом.
Обоз растянулся. Раненые стонали на повозках, их стоны замерзали в воздухе и падали на снег хрустальными иглами. Лошади, обессилевшие, проваливались в сугробы. Их пристреливали, затем разделывали, оставляя темные пятна на белоснежном полотне степи, после чего грузили на телеги, как провиант.
В одной из таких остановок у крошечного хутора разгорелся спор. Поручик Меркулов, его лицо почернело от мороза и усталости, пытался наладить быт.
— Разводите костры! Грейте чай! Жарьте конину! Обогревайтесь и ешьте сами, отогревайте и кормите раненых!
— Дрова, ваше благородие? Где тут дрова? — хрипел старый унтер-офицер. — Один бурьян, да и тот под снегом.
— Ломайте плетни! Рубите сараи! — приказал Меркулов.
— Это же хозяйское добро! — возмутился вдруг Владимир Елагин. — Мы же не грабители!
— Молчать! — рявкнул злобно Меркулов, обернувшись к нему. — Видишь это? — он указал на замерзающего юнкера, который безуспешно пытался растереть свои посиневшие пальцы. — Вот твое хозяйское добро! Его жизнь! Я выбираю между жизнью моего солдата и каким-то хворостом! Уяснил, господин студент?
Елагин потупился. Хуторянка, старая казачка, вышла из хаты и молча, но тревожно наблюдала, как солдаты разбирают на дрова её забор-плетень. В ее глазах не было ненависти, лишь бесконечная усталость от бесконечной войны, сначала империалистической, а теперь вот гражданской - когда брат пошёл против брата, сын против отца. Елагин подошел к ней, сунул в руку несколько царских рублей – последнее, что у него было.
— Простите нас, матушка…
Казачка посмотрела на деньги, потом на него, и спрятала ассигнации в складки юбки.
— Бог вам судья, милые вы мои, — прошептала она и ушла в хату.
Тем временем красные шли по пятам. Отряд Гурова, усиленный матросами-черноморцами, двигался быстро, на легких подводах. Их было больше, они были лучше одеты и вооружены.
У станицы Лежанка авангард добровольцев наткнулся на заслон. Завязался бой. Это был не бой великих армий, а стычка горстки измученных людей с превосходящими силами противника. Юнкера, падая в снег, отстреливались от наседавших матросов. Поручик Меркулов, поднявшись во весь рост, повел своих офицеров в штыковую атаку. «Ура! За Россию!» — его крик был подхвачен десятком глоток и унесен ветром.
Владимир, прижавшись к колесу опрокинутой повозки, в ужасе наблюдал за происходящим. Он видел, как падал, сраженный пулей, юнец-гимназист, как хрипел, истекая кровью, старый унтер. Он не мог стрелять. Его парализовало. Вдруг рядом с ним упал раненый красный матрос, совсем молодой парень, с безусым лицом. Он смотрел на Владимира испуганными глазами и что-то шептал: «Мама… Мамка…».
Инстинкт взял верх. Елагин бросился к нему, пытаясь наложить повязку на страшную рану в груди. В этот момент на него наткнулся Круминьш. Латыш на мгновение замер, увидев эту картину: белый студент, помогающий красному матросу. Он резко сделал жест рукой – «прочь отсюда» – и бросился дальше, в гущу боя.
Бой стих так же внезапно, как и начался. Красные отступили, но дорога была оплачена десятками жизней. Добровольцы хоронили своих погибших товарищей в промерзшей земле. Меркулов, перевязанный, подошел к Елагину.
— Я видел, что ты делал. Глупость. Но… благородная глупость. Держи. — Он сунул ему трофейный наган. — В следующий раз стреляй. Сначала выживи, а уж потом будешь философствовать.
Ночью у костра Елагин снова писал в дневник, дрожащей от холода рукой и пережитого от увиденного:
«…Смерть здесь проста и будничная. В ней нет пафоса, только утилитарная жестокость. Падаешь – и все. Твоя история закончена. Мы воюем не с людьми, а с системой, с идеей. Но когда видишь глаза умирающего врага, ты понимаешь – что, это такой же простой человек, порой запутавшийся, порой испуганный, но есть и идейные от начала и до конца. Эти идеи порой убивают, и люди погибают, умирают. Кто прав? Мы, идущие умирать за прошлое? Они, убивающие за будущее? Степь молчит. Боги молчат. Остался только ветер да звезды, такие же холодные, как и эта война…»
Измученная армия шла дальше, оставляя за собой в степи кровавый след и черные пятна сожженных хуторов. Они шли на юг, к обещанному спасению, к Екатеринодару. Они еще не знали, что и там их ждет жестокое разочарование.
Екатеринодар. Призрачная Крепость
До Екатеринодара дошли, потеряв сотни людей. Изможденные, обмороженные, но не сломленные духом, добровольцы увидели на горизонте желанный город. Но вместо триумфальной встречи их встретили разрывы снарядов. Город был в руках красных. Кубанское правительство бежало. Надежда, ради которой они шли сквозь ледяной ад, рассыпалась в прах.
В штабе, разместившемся в сыром сарае на окраине города, царило мрачное отчаяние. Генерал Алексеев, постаревший на десять лет, молча, скорбно смотрел в гнилой пол. Генерал Корнилов, его глаза горели лихорадочным огнем, ходил из угла в угол, по этому гнилому и в местах развороченному полу.
— Измена! Трусость! — его голос был хриплым от простуды и злости. — Мы шли сюда, как к последнему рубежу! А они… они…, просто сдали город без боя!
— Что прикажете, ваше превосходительство? — спросил Меркулов, стоя в дверях. — Солдаты измотаны. Патронов на считанные бои. Артиллерии почти нет. Штурмовать?
— Штурмовать! — отрезал Корнилов. — Другого выхода нет. Либо мы возьмем Екатеринодар и получим ресурсы, либо мы все ляжем здесь. Россия смотрит на нас! История смотрит на нас!
Штурм начался на следующий день. Это было самоубийство. Неподготовленная, голодная армия пошла на хорошо укрепленный город. Цепь за цепью, офицеры и юнкера поднимались в атаку и как колосья пшеницы - «косилиcь» пулеметным огнем красных с городских валов. Снег вокруг Екатеринодара стал алым.
Владимир Елагин шел в одной из последних волн. В ушах стоял оглушительный гул, перед глазами – сплошная завеса из снега, дыма и крови. Он уже не чувствовал страха, только странную отрешенность. Он бежал, спотыкаясь о тела, падал, снова поднимался. Рядом с ним упал, сраженный, знакомый юнкер. Елагин наклонился над ним, но тот был уже мертв. В его руке был зажат маленький образок.
Вдруг наступила тишина. Приказ об отходе. Штурм захлебнулся. Потери были чудовищны. Добровольческая армия была на грани уничтожения.
В тот же вечер, 31 марта 1918 года, случайный снаряд с красной батареи разорвался на краю хутора, где в хате разместился штаб Корнилова. Генерал был смертельно ранен осколком в висок. Его последними словами были: «Скажите солдатам… что я любил Россию и готов за неё умирать раз за разом…»
Армия осиротела. Командование принял генерал Антон Иванович Деникин. Решение было одно – отступать. Уходить обратно, в донские степи. Вырваться из ловушки.
Отход был еще страшнее, чем поход на юг. Теперь к холоду и голоду прибавилось осознание полного поражения, гибели вождя. Но именно в этот момент произошло чудо. Дух армии не был сломлен. Скорбь по Корнилову сплотила оставшихся офицеров, юнкеров, солдат. Они шли, неся на руках своего раненого командира, затем хороня его тайно, чтобы его могилу не осквернили красные.
Их преследовали по пятам. Отряд Гурова, уверенный в легкой победе, наседал. В одной из арьергардных стычек группа добровольцев под командованием Меркулова попала в засаду. Они отбивались до последнего патрона. Раненый в ногу Меркулов прикрывал отход своих людей. Его взяли в плен.
Привели к Гурову. Тот ликовал.
— Ага! Царский сатрап! Ну что, погоны еще не снял, всё красуешься? Ничего скоро наденешь другое украшение – петлю на шею!
Меркулов, с трудом стоя на раненой ноге, смотрел на него с холодным презрением.
— Вешайте, комиссар. Я солдат. Я выполнял свой долг. А вы… вы… палач, Вы даже не можете меня расстрелять, как это бывает в тех или иных случаях. Вы сподобились и действуете, как бандит с большой дороги. Вот он действительно любит побаловаться вешаньем, а ещё ножичком по горлу. Не желаете петлю, мне заменить на ножичек, А? Придёт время - вас тоже когда-нибудь повесят и скорей всего, это будут свои же, такие же фанатики, как и Вы…
Гуров взбесился. Он выхватил револьвер. В этот момент в блиндаж вошел Круминьш.
— Товарищ комиссар! Плененного офицера сначала положено допросить, поговорить с ним! Он может рассказать ценные сведенья. И при том, что после разговора с ним, он может перейти на сторону народа, на нашу сторону!
— Довольно! — закричал Гуров. — Долой контрреволюцию!
Раздался выстрел. Меркулов упал.
Круминьш - молча и с сожалением, смотрел на распростёртое тело офицера, на такого же офицера, как и он сам когда-то был во время империалистической войны. Смотрел на искаженное ненавистью лицо Гурова. В его глазах читалось нечто большее, чем несогласие. Это было прозрение. Он видел, как идея свободы превращается в идею террора.
Добровольцы, понеся огромные потери, все же вырвались из кольца окружения и ушли в Сальские степи. Их было меньше тысячи. Изможденных, но непобежденных.
Эпилог
Прошло несколько месяцев. Гражданская война разгоралась все сильнее. Добровольческая армия, пополнившись, снова пошла в наступление и на сей раз взяв город Екатеринодар. Но это была уже другая армия. Ожесточённая, во многом утратившая тот рыцарский офицерский дух, с которым начинала свой Ледяной поход.
Владимир Елагин выжил. Он дошел до конца и стал свидетелем второго, успешного Кубанского похода. Сидя у костра в занятом городе Екатеринодаре, он перечитывал свой дневник. Он был полон смерти, отчаяния и холода. Но также он был полон невероятной силы духа, братства и верности.
Он нашел в себе силы дописать последнюю запись:
«…Мы выжили. Мы вернулись. Но мы уже не те. Ледяной поход отнял у нас последнюю юность, последнюю веру в простые решения. Он оставил нам лед и пепел в душе. Мы шли умирать за Россию, которую любили. А теперь мы идем убивать за ту Россию, которую, возможно, никогда не сможем построить. Мы стали солдатами без мира, рыцарями без короля. Мы прошли через ад, и частичка этого ада навсегда осталась в нас. Мы победили смерть, но проиграли самим себе. И пусть история запомнит не наших политических лидеров, не генералов, а тех юнцов, что замерзали в степи с именем России на устах. Они погибли не за царя, не за Учредительное собрание. Они погибли за честь. А честь – это последнее, что умирает. И, возможно, именно она – единственное, что останется от нас в вечности. Алый снег Кубани растает. Раны зарубцуются. Но память об этом походе, об этом суровом испытании воли и духа, будет вечно гореть холодной звездой – звездой последней надежды и вечного упрека всем, кто легко разбрасывается словами Россия, Родина, Честь, Долг, Справедливость.
«Кончена война, и кончены походы,
Снега растаяли, и просохли слёзы.
Но в сердце каждом – вечный Ледяной,
Где пали мы за честь свою и за тебя Россия, и, твой Покой..
Где каждый шаг – по совести и вере,
Где нет места ни труду, ни мере.
Лишь стужа, голод, братская рука, могила,
Да перед смертью выстраданная строка.
Мы не герои. Мы – печаль и боль,
Забывчивой истории невольная юдоль.
Но если завтра Русь, Россия будет вновь в огне,
Вспомни о нас. Вспомни всё. Встань во весь рост за неё».
Где-то далеко, на другом фронте, латышский командир Красной Армии, бывший царский капитан пехоты - Артур Круминьш, получив очередной приказ о расстреле группы пленных офицеров и солдат белой армии, молча и не сожалея об этом, положил на стол свой «Маузер» и вышел из помещения штаба армии. Он выбрал свою дорогу, дорогу возвращения в свою родную Латвию, к своей многочисленной семье. Так Ледяной поход, эта трагическая эпопея, изломала и переплавила судьбы всех, кто так или иначе прикоснулся и принял участие в нём. Он стал точкой отсчета, мифом, голгофой и символом. Символом конца одной России и начала другой России – жестокой, кровавой и беспощадной ко всем своим детям обоих сторон.
https://dzen.ru/id/6831c07336caa62da841ac34 - МОЙ КАНАЛ. ( Читайте, подписывайтесь, делайте комментарии, ставьте лайки, рассылайте ссылку на канал своим друзьям, знакомым, родственникам, распространяйте на всех площадках интернета).
