Пролог
Севастополь дышал октябрём 1920-го как раненый зверь – тяжело, прерывисто, предсмертно. Воздух, ещё недавно напоённый запахом миндаля и моря, теперь горчил пылью отбитых шоссе, махорочным дымом и тревогой. Золото листвы на бульварах казалось слишком ярким, почти вызывающим фоном для грядущей трагедии. В порту неестественно молчали краны, и эту тишину рвали басовитые гудки пароходов – нервный пульс отплывающей России.
В здании бывшей гостиницы «Кист», где теперь ютилась контрразведка Отдельного Корпуса Крыма, в кабинете с зашторенными окнами царил свой, особый мирок. Здесь пахло дешёвым табаком, дезинфекцией, старой бумагой и страхом. За столом, утопая в картах и сводках, сидел штабс-капитан Самуил Генрихович Туманов. Он был чужд этой военной круговерти: очки в стальной оправе, тонкие, испачканные чернилами пальцы, взгляд учёного, забредшего на поле брани. Он был мозгом невидимой войны, которую его сторона безнадёжно проигрывала.
Он открыл толстый кожаный журнал, разгладил ладонью страницу и вывел пером твёрдым, каллиграфическим почерком:
«Октябрь. Крым – это каменная бутылка, из которой мы выпили всё, кроме осадка чести. Пробка в ней – укрепления Перекопа и Сиваша. Красные методично раскачивают её, и я слышу, как стекло трещит по швам. Моя задача – угадать, с какой стороны хлынет ядовитый поток, и попытаться подставить чашу, чтобы спасти хоть несколько капель. Но яд уже здесь, внутри. Он разлит по улицам, он в шепоте на рынках, в молчаливых взглядах из-за штор. Я чувствую его каждым нервом. Мы играем в шахматы со смертью, и наш король уже под шахом. Остаётся лишь доиграть партию до конца, с достоинством, зная её исход. Игра продолжается…»
Он отложил перо, снял очки и устало потер переносицу. За окном, над Южной бухтой, медленно плыли в никуда чужие, безразличные облака.
Часть первая: ОСЕНЬ ПАУКА
Полковник Брусков, начальник севастопольской контрразведки, тяжело опустился в кресло, отчего оно жалобно заскрипело.
– Ну, Самуил, что скажешь нашему пророку? – его голос был хриплым, пропитанным дешёвым коньяком и цинизмом.
Туманов, не обращая внимания на фамильярность, положил на стол свежую листовку. Грубая серая бумага, кривая типографская вёрстка: «Солдаты и офицеры армии Врангеля! Зачем проливать кровь за помещиков и капиталистов? Бросайте оружие! Красная Армия ждёт вас как заблудших братьев!»
– Дешевая агитка, – фыркнул Брусков. – Наши казаки на них трубки раскуривают.
– Это – для трубки, – тихо сказал Туманов, доставая из папки аккуратно отпечатанный на пишущей машинке лист. – А это – для головы. Читайте.
Текст был иным. Сухие цифры потерь красных под Каховкой, выдержки из речей Ленина о мировой революции, анализ экономического положения Советской России. Без призывов, только факты. И подпись: «Союз офицеров-фронтовиков».
– Чёрт! – Брусков выпрямился. – Это уже серьёзно. Кто?
– Аналитик. Образованный. Идеалист, вероятно. Он не агитирует сдаваться. Он предлагает задуматься о будущем России после нас. Это опаснее.
– Найти его. Паутина твоя раскинута по всему городу. Шевели щупальцами, паук мой учёный.
В это время в дешёвом номере на улице Большой Морской «инженер Марк Ривкин», он же чекист «Александр», принимал гостей. Трое мужчин и две девушки смотрели на него с надеждой и страхом.
– Товарищи, – голос Ривкина был низким, металлическим, без эмоций. – Положение на фронте отчаянное для белых. Но Врангель – крепкий орешек. Наша задача – расколоть его изнутри. Сергей, твоя группа отвечает за железную дорогу. Любой ценой задержать отправку эшелона с боеприпасами на Ишунь. Наталья, твои девушки разносят эти листовки по офицерским общежитиям. – Он коснулся стопки аккуратных листков. – Пётр, твоя задача – порт. Узнать расписание и тоннаж пароходов. Анна и Виктор – связь и наблюдение за штабом. Запомните: мы – не террористы. Мы – хирурги. Наша задача – перерезать нервные окончания этой умирающей армии. Вопросы?
– А если… если вдруг попадёмся? – тихо спросила юная Наталья, бывшая гимназистка.
Ривкин посмотрел на неё холодным, почти стеклянным взглядом.
– Тогда вы станете героями революции. Или мучениками. Это одно и то же. Сознание великой цели исключает страх.
Часть вторая: ТЕНИ В ЗОЛОТОЙ ОСЕНИ
Поручик Арсений Волконский, лихой и порывистый, влетел в кабинет Туманова, гремя шпорами.
– Самуил! Опять эти гады, сволочи краснопузые подпольщики! Мой разъезд на Северной стороне обстреляли из засады! Двоих ранили! Эти… бандиты, они же в гражданской одежде!
– Успокойся, Арсений, – Туманов указал на стул. – Это не бандиты. Это система. Они бьют по тылам, сеют панику.
– Да я бы их в штыки! В открытом бою!
– Они не будут драться в открытом бою. Их война – это яд в колодце, подкуп часового, взрыв на складе. И мы её проигрываем.
В дверь постучали. Вошла сестра милосердия Лиза Орлова с папкой медицинских сводок. Увидев Волконского, она слегка смутилась. Туманов встал.
– Лиза Павловна, как ваши раненые?
– Плохо, штабс-капитан. Не хватает самого необходимого – бинтов, йода, хлороформа. Многие умирают от гангрены. – В её глазах стояла усталость, но не сломленность.
Волконский, вспыхнув, выпалил:
– А я вот думаю, не красные ли агенты в госпиталях работают? Чтобы наши солдаты помирали?
Лиза побледнела.
– Поручик, вы смеете?! Мы сутками не спим, пытаясь спасти хоть кого-то! Ваши обвинения – подлость!
– Арсений, извинись! – голос Туманова прозвучал неожиданно твёрдо. – Сестра Орлова и такие, как она, – это единственное, что ещё держит на плаву нашу честь.
Волконский, смущённо бормоча извинения, ретировался. Туманов и Лиза остались одни.
– Простите его, Лиза Павловна. Он молод. Он верит в штыковую атаку как в панацею.
– А вы нет, Самуил Генрихович? – она внимательно посмотрела на него.
– Я верю в цифры, – он показал на груду документов. – А они говорят, что штыковых атак уже недостаточно. Проиграна не битва, проиграна война идей. И мы за неё заплатили слишком высокую ценю. – Он взглянул на портрет отца Лизы, стоявший у неё на столе. – Как и вы.
Их взгляды встретились. В этом молчаливом понимании чужой боли родилось что-то новое, хрупкое, что не смело назвать себя надеждой.
Часть третья: СТАЛЬНЫЕ ВОРОТА
На перешейке Перекопа, у Турецкого вала, стояла неестественная тишина. Воздух звенел от напряжения. За рвами, бетонными колпаками дотов, в колючей проволоке в пять рядов, залитой водой, замерли «дроздовцы» - подчинённые полковника Потапова.
На эти рвы, доты, окопы, смотрел в бинокль комиссар Семён Громов с группой командиров на и делали рекогносцировку. Громов, бывший поручик, а ныне – яростный комиссар Красной Армии, он с профессиональной оценкой осматривал укрепления белогвардейцев.
– Ну что, Роман, как думаешь, возьмёшь? – кивнул он командиру полка Петухову на вал.
Бывший сержант, а ныне – комполка, хмуро усмехнулся:
– В лоб? Да мы тут все трупами уложим. Тут Фрунзе не зря своё слово держит. Говорит, что придумал, как и где этот укрепрайон можно обойти и взять без больших потерь красноармейцев.
– Он придумал, – раздался спокойный голос. Это говорил бывший есаул Данила Быстров, щурясь на белесую даль Сиваша. – Он будет не в лоб, а вот отсюда. Через гнилое море.
– Через Сиваш? Да это гибель! Там же броды только местные рыбаки знают! – возразил Петухов.
– А Фрунзе уже нашёл себе проводников, – мрачно сказал Громов. – И мы пойдём. Ценой любых потерь.
Рядовой Иван Безродный, слушая этот разговор, тоскливо смотрел на степь.
– Опеть на убой… – пробурчал он.
– Молчать! – рявкнул Громов. – Тебе светлое будущее строить, а ты ноешь!
– Я будущее строить хочу, а не костьми ложиться, – осмелился ответить Иван.
– Будешь! – в разговор вмешалась санитарка Соня Зорина. – Вот возьмём Крым, и всё кончится. И ты, Иван, домой вернёшься, и я учиться пойду. Потерпи немного.
– Легко тебе говорить, терпи, – проворчал Иван, но замолчал, смущённо глядя на её решительное личико.
В это время в штабе Фрунзе шло окончательное совещание. Михаил Васильевич был спокоен и сосредоточен.
– Товарищи, Врангель считает свои позиции неприступными. Он прав. Поэтому мы ударим там, где нас не ждут. Главный удар – через Сиваш. 51-я дивизия Блюхера – в лоб на Турецкий вал, отвлекая силы. А основные силы – через гнилое море, в тыл. Ишуньские позиции падут. Начало – кодовое слово «Икар».
Часть четвертая: ИКАР В ОГНЕ
В Севастополе Ривкин получил шифровку. «Икар. Начало. Активизировать план «Шторм».
Его группа сработала чётко. Ночью на железнодорожной станции грянул мощный взрыв. Взлетел на воздух эшелон с артиллерийскими снарядами. Огонь осветил небо над городом. Диверсия была настолько дерзкой, что вызвала панику.
Наутро разъярённый Брусков устроил в контрразведке разнос.
– Они у нас под носом! Паук ты мой учёный, где твоя паутина?!
Туманов, бледный, не спавший ночь, молчал. Он держал в руках клочок бумаги – обрывок листовки, найденный недалеко от места взрыва. Не агитка. Стих Блока. «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Искусный ход. Для своих товарищей – сигнал. Для него – вызов.
– Они здесь, – тихо сказал он. – И их возглавляет не просто фанатик. Он… интеллектуал. Он играет с нами.
Волконский, присутствовавший на совещании, рванулся к двери.
– Я найду их! Я буду прочёсывать каждый дом!
– Сядь, поручик! – прикрикнул Брусков. – Ты наткнёшься на засаду, угробишь всех своих, взятых с собой людей. Это их игра. А мы будем играть по-своему. – Он повернулся к Туманову. – Самуил, у тебя есть идеи?
– Есть, – Туманов поднял глаза. – Он образован. Значит, ищет себе подобных сподвижников и исполнителей. Надо искать не бандита, а человека с интеллигентными манерами, который слишком много спрашивает с подчинённых ему людей. Он так же может посещать библиотеку, музей, театр, учебные заведения, заводы, мануфактуры, издательства газет…, где найдёт тех или иных исполнителей в диверсионной работе у нас в тылу.
Тем временем Ривкин, под видом инженера, ищущего книгу по механике, и в самом деле был в публичной библиотеке. Он просматривал свежие газеты и вёл тихий, умный разговор с библиотекаршей, выспрашивая о настроениях в городе. Его холодный ум анализировал каждую деталь, каждую новую трещину в обороне белых. Его миссия была важнее жизни. Он был Икаром, готовым сгореть в пламени революции, лишь бы обжечь крылья орлам старого мира.
Часть пятая: ГНИЛОЕ МОРЕ
Ночь с 7 на 8 ноября 1920 года. Ледяной северный ветер гулял по мелководью Сиваша, поднимая зловонную пену. Вода, горько-солёная, с кристалликами льда, застывала на шинелях красноармейцев.
– Вперёд! За мной! – командовал Громов, первым ступая в липкую, засасывающую грязь.
За ним шли цепи. Люди шли по пояс в ледяной жиже, спотыкаясь о кочки, падая. Лошади увязали, орудия тонули. Это был ад.
– Братцы, холодно! – стонал Иван Безродный, пробираясь рядом с Семёном Летунковым.
– Держись, Ваня! – кричал Летунков, будущий доктор. – Представь, что это не Сиваш, а операционная! Стерильно, холодно!
– Ты с ума сошёл! – Но крик Летункова заставил его улыбнуться сквозь стужу.
Данила Быстров на коне вёл свой эскадрон в обход, по более твёрдым местам. Его казачья сноровка была тут как нельзя кстати.
– Не отставать! Крым за нами!
Их засекли. С белых укреплений ударили пулемёты. Осветительные ракеты взвились в небо, отражаясь в чёрной воде. Люди падали, исчезая в трясине.
– Вперёд! Не залёживаться! – командовал Громов, поднимая бойцов в атаку.
Это был не бой, это было избиение. Но они шли. Ценой чудовищных потерь, первые отряды и группы красноармейцев выбрались на берег Литовского полуострова и врукопашную смяли немногочисленные заслоны «дроздовцев». «Непроходимый» Сиваш был пройден. Стальные ворота Крыма были взломаны.
Часть шестая: СИВАШ. КРАХ ТВЕРДЫНЕЙ
На Турецком валу «дроздовцы» полковника Потапова дрались с отчаянием обречённых. Они отбивали лобовые атаки дивизии Блюхера, но из тыла уже доносилась канонада – это прорвавшиеся через Сиваш части красных, выходили к Ишуньским позициям.
Полковник Потапов, молчаливый и суровый, обходя окопы, видел усталость в глазах солдат.
– Ваше превосходительство, красные с тыла! Окружают! – доложил ему молодой офицер.
– Я знаю, – спокойно ответил Потапов. – Значит, будем драться на два фронта. «Дроздовцы» не отступают.
Рядом с ним, под огнём, отец Александр исповедовал раненого солдата.
– Держись, сынок. Господь всё видит.
– Батюшка, мы за Россию? – простонал солдат.
– За ту Россию, что в наших сердцах, сынок. Она не умрёт.
Но силы между Красной Армией и обессиленной Белой Армией, были слишком неравны и не сули ни чего хорошего для белогвардейцев. Под угрозой полного окружения поступил приказ отходить. Это был крах. «Дроздовцы», сбившись в стальной квадрат, с боем прорывались к железной дороге. Они отступали с гордо поднятыми головами, неся своих раненых. Их честь была спасена, но твердыня пала.
В Севастополе Врангель, уже зная о прорыве, отдавал чёткие, холодные распоряжения об эвакуации. Его знаменитый приказ «Не оставлять ни кого из людей пожелавшим покинуть Крым» был актом отчаяния и великодушия одновременно. Он понимал: война проиграна. Оставалось спасти людей.
Часть седьмая: РУССКИЙ ИСХОД
Порт Севастополя превратился в филиал ада. Тысячи людей штурмовали трапы пароходов. Офицеры, солдаты, раненые, женщины, дети, гражданские – все смешалось в едином порыве бегства.
Туманов и Волконский под свист случайных пуль организовывали погрузку. Рядом, у госпитального судна, Лиза Орлова помогала переносить тяжелораненых.
– Лиза, плывите с нами! – умолял Туманов.
– Нет, Самуил. Моё место – с теми, кто не может уйти. Они остаются. И я остаюсь.
– Но красные… они…
– Я сестра милосердия. Мой долг – помогать раненым и другим страдающим людям. Неважно, при какой власти. – Она посмотрела на него с бездонной грустью. – Прощайте, Самуил Генрихович. Храни вас Бог.
Они не поцеловались. Они только крепко пожали друг другу руки. Это было прощание уже двух Россий – уезжающей и остающейся.
На причале стоял Ривкин. Он наблюдал за отплытием последних пароходов. Его лицо было бесстрастно. Миссия выполнена. Крым пал. Но в его душе не было триумфа. Был лишь холод пустоты. Он видел не победу, а великую трагедию всего российского народа.
На одном из последних пароходов, «Херсоне», стояли у ограждения Туманов и Волконский. Они стояли как-то сгорбившись и молча, печально смотрели на удаляющийся берег, на купола севастопольских церквей, на огни, которые гасли один за другим.
– Прощай, Россия… – прошептал Арсений, и по его щеке скатилась слеза.
– Не Россия, Арсений, – тихо поправил Туманов. – Прощай, наша юность. Наша вера. Наша жизнь. Россия… она останется. Просто мы её больше не узнаем.
Эпилог
Константинополь. 1921 год. Убогий номер в районе Галата. Штабс-капитан Туманов, похудевший, в сильно поношенном костюме, дописывал последние страницы своих записок. Он нашёл работу учителя истории в русской гимназии. Дети эмигрантов с удивлением слушали его рассказы о стране, которой они не помнили.
Он встретил Волконского – тот, оправившись от ранения, бредил новым походом и ждал приказа, которого никогда не будет. Видел и спивающегося в дешёвых кабаках Брускова, который твердил одно: «Всех краснопузые - пересажали, всех кто не успел сбежать, Самуил. Всех». Слышал, что отец Александр умер от тифа в лагере для беженцев.
Однажды ему передали письмо. От бывшего однополчанина, который остался в Крыму, и рискнувшего написать. Тот сообщал, что Лиза Орлова жива, работает в севастопольской больнице. Что красный комиссар Громов, видя стойкость «дроздовцев», не дал расстрелять пленных офицеров. Что Иван Безродный добрался-таки до своей деревни и теперь бьётся с местным ревкомом за свой клочок земли.
Туманов отложил письмо. Жизнь продолжалась. Жестокая, странная, чужая. Его Россия осталась в прошлом. Но он был её живым голосом, её памятью.
Он дописал последнюю фразу:
«…Мы проиграли сражение за землю. Но, я надеюсь, мы выиграли сражение за память. Можно потерять всё – родину, дом, будущее – но нельзя потерять собственное достоинство. Перекоп пал. Крым был взят. Но последний солдат, ушедший в море с высоко поднятой головой, унёс с собой честь той, старой России. И пока я дышу, пока помню лица всех этих людей – солдат, сестёр, офицеров, казаков, – я буду верить, что она не исчезла бесследно. Она просто уплыла в тумане, как тот последний пароход, чтобы когда-нибудь, возможно, вернуться. А значит, наш полёт, полёт Орлов, обжёгших крылья о пламя гражданской войны, не был напрасным. Он был – прекрасен».
Он отложил перо. За окном Константинопольской ночи светили чужие звёзды. Те же самые, что светили над Перекопом. Он закурил папиросу. Ветер с Босфора подхватил пепел и унёс его в сторону дома - в сторону России.
