Мы кормили его, он сидел на шпале… А потом мой снайпер решил украсть его у войны

История одного мальчишки из Гудермеса, которую я не мог забыть долгие годы. О войне, сострадании и том, почему иногда самое доброе решение — это отказаться от доброты.

Я до сих пор помню запах ржавых рельсов, холодный осенний ветер, гулявший между вагонами, и тот странный покой перед бурей. Наш отряд стоял у железнодорожного вокзала в Гудермесе — городе, который тогда был как на ладони: разбитые дома, редкие прохожие, постоянное напряжение.

Мы жили в переоборудованных вагонах, как на заставе. Было несладко, но держались. А потом к нам прибились двое гражданских. Сначала — старик, потом — мальчишка лет одиннадцати. Звали его Алан.

Он сидел на шпале, молчал, наблюдал. Не просил еды, не тянулся за помощью. Просто был. Как часть пейзажа. Но со временем стал частью нашей жизни.

На вид Алан выглядел вполне славянином. Если бы встретил его в Рязани или Челябинске — ни за что бы не подумал, что он чеченец. Многие удивляются, но внешность у многих чеченцев часто неразличима от русской. Особенно у детей.

Но стоит им заговорить — и всё становится ясно.

Голос, интонации, особый акцент — это нохче, как они сами себя называют. Слово «нохчи» происходит от «нах», что значит «люди». То есть «народ людей». Это их самоназвание.

И этот говор невозможно спутать ни с одним другим на Кавказе. Услышишь — сразу узнаешь. Я тогда только начал понимать, насколько глубоко культура проникает в речь, в поведение, в отношения.

Старик и мальчик приходили каждое утро. Помогали по хозяйству: собирали дрова, мыли посуду, чистили территорию. Мы их кормили. В ответ — порядок, благодарность, молчаливая преданность.

Я запрещал допускать их внутрь боевых вагонов. Ни при каких условиях. Оружие, боекомплект, средства связи — святое. Но за пределами зоны хранения — пусть живут, пусть работают, пусть чувствуют себя нужными.

Старик был русским и явно был хорошо образован. Правильно поставленная, грамотная речь. Обращение строго на Вы. Вот только был очень потрепанным, неухоженным, хотя постоянно доставал из кармана расческу и приглаживал свою шевелюру.

Читал всё, что попадалось — даже наши старые газеты. Говорил, что раньше был «большим человеком» в Сочи, но проигрался в карты, скрылся... и оказался в Чечне. Жил случайными заработками. Теперь — наш помощник.

А мальчик… Мальчик просто хотел быть рядом. У него не было семьи. По его словам, родители уехали к родственникам и исчезли. Тётка — дальняя родня — не очень то его и любила. Он чувствовал это.

«Здесь спокойнее, — говорил он. — И интереснее».

С мальчиком больше всех общался Макс — один из наших снайперов. Ему самому то всего 22 года, а уже в глазах — усталость и ответственность. Они с Аланом частенько сидели вместе, решали задачки, читали книги. Макс учил его математике, рассказывал про Москву.

И вот однажды в мой "кубрик" заглядывает наш офицер:

— Палыч, Макс решил взять Алана с собой. Хочет усыновить. Говорит — не оставлю сироту.

Я сразу понял: это катастрофа.

Не потому, что Макс плохой. Наоборот — слишком хороший. А в войну доброта без понимания может обернуться трагедией.

Вызвал Макса. В купе плацкартного вагона посадил напротив и сказал:

— Ты знаешь, что в Чечне нет детских домов?

Он удивился.

— Да. Сироты есть. Но их никогда не бросают. Родственники возьмут, даже если ты пятым коленом дальше. У чеченцев круг родства — не как у нас. У них это не "троюродный дядя", а семья. Даже очень далёкая — всё равно кровь.

Я объяснил:

Тейпов в Чечне — более 160. Это как кланы. Общие корни, общая земля, общая судьба. Если ты встречаешь того, кто из твоего тейпа — ты обязан помочь. Это не вопрос выбора. Это закон крови.

— Представь, — говорю, — ты везёшь Алана в Москву. Под покровом ночи. В опломбированном вагоне. А потом? Усыновляешь? Как объяснишь в органах опеки, откуда взялся мальчик?

— Что, медведи воспитывали? — усмехнулся я. — Может, в тайге нашёл? Или у коровы отобрал? Му-у-у?

Продолжаю:

- А потом, как из-под земли, вырастут родственники мальчика. Разборки. И суду всё ясно.Ты, Макс - похититель детей на органы. Я - организатор киднеппинга, фактически руководитель вооруженной банды.

Ну и так далее и в том же духе живописую Максу не светлое будущее.

Макс сначала хмурится, потом — начинает улыбаться в ходе моего повествования.

И наконец произносит:

— Товарищ майор, я всё понял. Разрешите идти?

— Что понял?

— Что не надо искать приключения на свою задницу.

Я не стал запрещать Максу заботиться об Алане. Наоборот — сказал:

— Мы с тобой на следующей неделе поедем в комендатуру. Попробуем оформить что-нибудь. Может, найдём родственников. Может, хотя бы документы сделаем.

Но поездка так и не состоялась. Ну, не получилось. Дела-заботы-боевые выезды.

За несколько дней до нашего ухода — старик и мальчик исчезли.

Просто ушли. Без слов, без следа.

Может, почувствовали, что будет атака на город. Может, их кто-то нашёл. А может, они сами знали, куда идти.

Но мне что-то подсказывает: Алан не остался один. Его нашли. Потому что в этой культуре — детей не бросают. Ни при каких обстоятельствах.

Были ли на той войне «сыны полков»? Те, кто пытался спасти детей.

Думаю, да. Много. Потому что русский солдат, когда не стреляет, — по сути своей жалостлив. А при виде беззащитного ребёнка — особенно сентиментален.

Но важно понимать: помощь — это не только еда и тёплые слова. Иногда — помощь в том, чтобы не вмешиваться, не нарушать законы чужой культуры, не становиться «похитителем» в глазах целого народа.

Мы не стали героями в этой истории. Но, возможно, мы не стали и злодеями. И это уже победа.

Кто-то спросит: «А ты-то откуда всё это знаешь?»

Отвечу честно:

Ещё перед первой командировкой я заехал в Академию МВД. Кафедра психологии и педагогики. В 1993 году я получил там вторую специальность - практический психолог. И наши милицейские учёные свой хлеб ели не зря. Мне дали свежие материалы по чеченской проблематике — традиции, тейпы, менталитет.

Эти знания помогали мне не раз. Не в бою. А в таких вот ситуациях — когда сердце тянет сделать добро, а голова говорит: «Подожди. Подумай».

Война, дети и то, что остаётся в памяти

Я до сих пор не знаю, что стало с Аланом. Жив ли он. Есть ли у него семья. Вспоминает ли тех солдат у железнодорожных вагонов.

Но я знаю одно:

Даже в самой жестокой войне — есть место для человечности.

Но она должна быть мудрой.

Потому что доброта без понимания — опасна.

А понимание — начинается с уважения.

Нас сменили. При передаче дел, поделился с прибывшей командой - в городе явно что-то не хорошее намечается. И не ошибся.

Через месяц боевикам был сдан Грозный, а затем и Гудермес.

А застава на жд станции в Гудермесе оказалась в окружении в здании почтового отделения, больше похожего на огромный элеватор. С запасом продуктов на четыре дня и отключенным водопроводом.

СОБР и ОМОН не ушли из города с войсками. Ведь они не получили приказ на отход и держались полторы недели, пока город не вернули федеральные войска.