«Тени в Зеркале: Психологический Ужас Эдгара По-стиль»

В те безымянные осенние сумерки, когда ветер, подобный предсмертному хрипу титана, выл в трубах, а луна, вырванный из черепа глаз, истекала гнилым серебром над болотами, я, Эдмунд Рейнхардт, переступил порог особняка, ставшего моей могилой. Дом дышал: стены сочились плесенью, половицы стонали, как кости под прессом земли, а воздух был густым от запаха тлена, ладана и чего-то сладко-гниющего, будто в стенах тлела плоть.

В гостиной, над камином, где угли давно обратились в пепел, похожее на кожу обожженного, висело оно. Зеркало. Рама — черный дуб, вырезанный с дьявольской тщательностью: змеи, обвивающие черепа; часы без стрелок, застывшие на безвременье; серебряное стекло, не отражающее, а поглощающее свет, будто дыра в ткани мира.

Дядя писал: «Это глаз. Он смотрит внутрь. И не отпускает». Я смеялся, пока не встал перед ним. Лампа дрожала; тени плясали, как призраки казненных. Отражение не моргнуло, когда я моргнул. Оно ждало. Губы дрогнули в улыбке, которой не было на моем лице. В зрачках — колодцы, где что-то шевелилось.

Ночь за ночью я возвращался. Ноги несли меня сами. Зеркало менялось: руки — тоньше, ногти — желтые; лицо — провисшее, глаза — ввалившиеся, отражающие другую комнату: гниющие обои, камин с костями, паутина с мухами размером с голубя.

Я пытался разбить его. Топор отскочил, расколовшись; зеркало вздохнуло. В нем — дядя. Кожа лоскутами, глаза мутные, но видящие. «Ты уже внутри», — шепнул он без звука.

Сны перестали быть снами. Я просыпался в зеркале. Видел себя снаружи: мое тело зажигало камин, бросая в огонь мои дневники. Пламя пожирало бумагу — и меня. Отражение поворачивалось спиной и уходило, оставляя меня в серебряной пустоте.

Психологическая бездна

Сначала я думал, что сходил с ума. Но безумие было бы милостью. Это было пробуждение. Зеркало не искажало тело — оно разоблачало разум. Каждую ночь оно показывало мне не лицо, а мысль. Мою. Но не ту, что я знал. Ту, что я прятал.

В первый раз оно шепнуло: «Ты ненавидишь отца». Я вздрогнул — потому что это была правда, которую я хоронил с детства. На следующий день отражение показало мне мать, умирающую в луже собственной крови, и мою руку, держащую нож. Я никогда не убивал её. Но мысль была. Вспышка. В гневе. В тринадцать лет. Зеркало помнило.

Потом — хуже. Оно начало спрашивать. «Почему ты не спас её?» — и показывало, как я стою в дверях, глядя, как она режет вены. Я кричал: «Я был ребёнком!» — но отражение смеялось моим голосом, старше, холоднее: «Ты выбрал стоять».

Каждую ночь — новый грех. Новый стыд. Новый я, которого я не знал. Зеркало не лгало. Оно вспоминало. Всё, что я вычеркнул из памяти, оно возвращало. В деталях. С запахами. С вкусом крови на языке. С криками, которые я заглушал годами.

Я начал бояться себя. Не отражения — себя. Потому что отражение было честнее. Оно не притворялось. Не лгало. Не хоронило. Оно было мной. Настоящим. Без масок. Без оправданий. И оно ненавидело меня за ложь.

Я перестал спать. Потому что во сне я был там. В зеркале. И там не было времени. Только я и мои грехи. Они окружали меня. Мать. Отец. Брат, которого я предал. Жена, которую я убил в мыслях тысячу раз. Все они были живыми. И все они говорили.

«Ты — убийца».

«Ты — лжец».

«Ты — пустота».

И я соглашался. Потому что это была правда. Зеркало не мучило — оно освобождало. От иллюзий. От надежды. От меня.

Кульминация

Полночь ударила, будто молот по гробовой доске. Луна вломилась в комнату, залив все мертвенным светом. Я стоял перед зеркалом, ноги вросли в пол, будто корни в могильную землю. Руки мои — нет, его руки — тянулись к стеклу. Оно уже не было твердым. Оно дышало. Пульсировало. Втягивало воздух, как легкие умирающего.

В глубине — все они. Мать. Отец. Брат. Жена. И за ними — я. Тысячи я. Каждый — грех. Каждый — ложь. Каждый — правда. Их глаза — мои глаза. Их рты — мои рты. Они шептали: «ВОЙДИ. ТЫ УЖЕ ЗДЕСЬ. ТЫ ВСЕГДА БЫЛ ЗДЕСЬ».

Стекло распахнулось. Как пасть. Серебряная поверхность вздыбилась волной, и из неё хлынула тьма — густая, вязкая, с запахом сырой земли, крови и моих слёз. Она обвила мои лодыжки, холодная, как могильный ил, и потянула. Я не сопротивлялся. Зачем? Я хотел этого. Хотел правды.

Мои пальцы коснулись стекла — и оно впустило меня. Как в утробу. Как в могилу. Я падал. Сквозь лица. Сквозь крики. Сквозь собственные воспоминания, которые рвались, как плоть. Последнее, что я увидел — мое тело, выходящее из зеркала. Оно повернулось к окну. Улыбнулось луне. И заговорило моим голосом: «Теперь ты свободен».

А я остался. В серебряной клетке. Где нет лжи. Нет масок. Только я. Настоящий. Вечный. И он смотрит на вас.

Теперь, если вы пройдёте мимо особняка в полнолуние, не смотрите в окно. Там, у камина, стоит фигура. Она повернётся. И в её глазах — вы. Ваши грехи. Ваши тайны. Ваша правда. И она ждёт, когда вы войдёте. Потому что зеркало никогда не лжёт.