Незабываемый полет – 2. Чудесное спасение в Конго

Полковнику Петрову предложили работу по контракту военным советником в республике Конго. Трехлетняя командировка к завершению военной службы, которой он отдал 27 лет, стала бы значительным вкладом в повышение уровня благосостояния будущего пенсионера. И он согласился, хотя и платили нашим советникам африканцы всего 20-25% от заработка, к примеру, французского летчика, работавшего рядом с Петровым и получавшего 8000 долларов в месяц.

Аэродром в Конго расположен в пригороде столицы города Браззавиль. Петров, привыкший к четкой организации летной работы, полагал, что его задача состоит в том, чтобы научить всему этому местных коллег. К сожалению, он не осознавал ментальность местного руководящего состава, из-за чего между сторонами иногда возникали неглубокие конфликты. Так продолжалось до 4 июня 1993 года. Вот как вспоминает об этом сам Дмитрий Николаевич Петров:

«В день полетов небо затянули облака – не выше 300-400 метров нижний край. Утром подъезжаем к ангару, а навстречу командир эскадрильи: «Колонель (полковник), готовьтесь, будем летать». Здесь, в Браззавиле, мне как советнику при командире авиабазы – специалисту по боевому применению самолетов МиГ-21 – раз в три месяца приходилось поднимать в небо каждый самолет.

- Максим, - говорю командиру эскадрильи, - как при такой облачности летать, ты на небо посмотри…

- Ничего, разойдется…

Ладно, думаю, летать – так летать. За те семь месяцев, что я провел в Конго, меня и раньше словно проверяли. Похоже, и сегодня решили посмотреть: полетит русский или нет?

Перед полетом, как обычно, с авиационным инженером Виктором сами решили все проверить. Заглянули в кабину, кислород на нуле. Поехали за баллоном, привезли, заправили. Подходит ко мне местный техник: «Колонель, аккумуляторов нет». «А где они?» - спрашиваю. «На квартире…»

У меня интуиция развита. Чувствую, что-то назревает. Ладно. Идем на предполетные указания. Синоптик докладывает: «Облачность 7 баллов, нижний край 700 метров, видимость 7 километров». «Посмотрите на небо, - говорю, - какие 7 баллов на 700, когда все десять и нижний край не больше 350». А они стоят на своем. Справились о самочувствии, но предупредили, что лететь придется без медосмотра – врачей на месте нет. Прошу командира эскадрильи выдать мне пистолет, а он в ответ: «Колонель, зачем вам пистолет, вы же над городом летать будете?»

За всеми этими разговорами почему-то никто не обратил внимания на реплику командира батальона связи, который заявил, что за экраном радиолокационной системы посадки некому работать, нет специалистов. И меня эти слова тоже не насторожили.

Подхожу к самолету, а местные, из их аэродромной службы, керосин сливают. У них там тоже финансовые проблемы, денег по три и более месяцев не платят, а пищу готовят на примусах. Отогнал их, сел в кабину, запустил двигатель, вырулил. Взлетаю и на 350 метрах попадаю в десятибалльную облачность. Продолжил набор высоты и за облаками в пилотажной зоне выполнил задание на облет самолета (выполняется после проведения регламентных работ).

После доклада о выполнении задания я получил разрешение на выполнение захода на посадку. Выхожу на посадочный курс и начинаю снижение по глиссаде. При подходе к дальнему приводу (расположен в 4 километрах от торца взлетно-посадочной полосы) на связь выходит руководитель полетов и сообщает: «051, вам навстречу взлетает маленький. Займите зону ожидания». Даю 100% оборотов и ухожу в зону. Скрутил пару виражей, а руководитель полетов снова дает указание задержаться в этой зоне. Меня поджимает остаток топлива в баках, и я уже решаю, как действовать дальше.

Стал строить маневр выхода на аэродром и обнаружил, что стрелка радиокомпаса (АРК) ведет себя неустойчиво. Привод не работает или отказал АРК (выход в створ полосы при сплошной облачности возможен только при работающем АРК).

Лечу в горизонтальном полете, снижаться боюсь – рядом вершины сопок. И вдруг по-русски: «051, выходите на аэродром». Отвечаю: «Дайте курс». В ответ – сплошной радиообмен с другими экипажами по-французски.

Что делать? Я уже почти час в воздухе, керосин на исходе. Помощи ждать неоткуда, надо выбираться самому. Набираю 4000 метров и направляюсь туда, где заканчивается облачность. Знаю, реки текут с севера на юг, где-то рядом две асфальтированные дороги и железнодорожная ветка – словом, решаю выходить на аэродром по наземным ориентирам.

Осторожно снизился, вышел под облака, нашел речушку, решил лететь вдоль нее, а топлива по показаниям уже на пять-десять минут полета. Решил, что надо быть готовым ко всему. Подтягиваю плечевой и поясной ремни, чтобы при катапультировании не сломался позвоночник.

Решил, если встанет двигатель, буду катапультироваться на высоте 2000 метров. Там, где течет речка, есть жизнь и есть селение. Выйду на людей и потом доберусь с их помощью на базу. Только я об этом подумал, как самолет вроде как споткнулся: остановился двигатель. У МиГ-21 маленькие треугольные крылышки, много без двигателя не полетаешь, и все-таки держится машина, не падает. Здесь главное не допустить уменьшения скорости планирования меньше 450 км/час.

Но вот высота уже 2000 метров, надо прыгать. Я руки на ручки катапульты, собрался в комок, дергаю – вот сейчас даст под зад пиропатрон 20 единиц перегрузки, и я – в небе. Но что это? Пиропатрон не сработал. Смотрю, а на меня летит сопка. Я четко понимал, что в такой ситуации от меня ничего не зависит. И вдруг произошло чудо, двигатель запускается самостоятельно! Обороты выходят на 85%, и это позволяет мне и самолету перелететь сопку. Обратная сторона сопки была в густых зарослях тропического леса. У меня появился шанс выполнить аварийную посадку. Для этого нужно собраться и проявить все мастерство, что накопилось за долгие годы летной работы.

Сбрасываю фонарь, и тут двигатель снова вырубается, теперь я понимаю, что окончательно. В запасе ничего другого, как садиться на фюзеляж, нет. Это редко кому удается сделать на равнинной местности, а мне край как нужно выполнить эту посадку в самых тяжелых условиях. Это ШАНС, а значит действовать нужно решительно и быстро. Выпускаю тормозные щитки (они в нижней части фюзеляжа). Высота – ноль. Жесткое приземление. Самолет потащило по земле, развернуло со страшным скрежетом и – тишина.

Сижу в кабине и не верю, что жив. Оцениваю ситуацию. Голова – на месте, значит, жив. Пошевелил руками, потом ногами – двигаются. Отстегнул привязные ремни, пытаюсь подтянуться на руках, чтобы встать, но меня, как током, пронзает острая, нестерпимая боль по телу в области позвоночника. Кое-как, пересиливая боль, выкарабкиваюсь из кабины на крыло, а с него на землю, и отхожу от самолета, а он даже не горит. Керосин выработан до сухого остатка, гореть нечему.

Сел у самолета и начал размышлять. Искать меня не будут. У конголезцев даже поисковой службы нет. Надо выбираться самому. А прежде всего надо достать носимый аварийный запас (НАЗ), расположенный в парашюте, и подкрепиться. Открыл его и обнаружил: консервные банки вздулись – срок годности кончился, галеты разворованы, фляга оказалась без воды, а сахар на пятидесятиградусной жаре превратился в какую-то коричневую массу. Переносная радиостанция есть, но батареи не менялись с незапамятных времен.

Ладно, думаю, нужно из этой передряги выбираться. Вспоминаю уроки выживания. Без воды в жарких районах максимум 3-5 дней, без пищи – до 10. Вот и топай брат к воде. В ней твое спасение и жизнь. Снял противоперегрузочный костюм, защитный шлем, маску. Стало легче, только вот спина болит.

Первую сопку по пути к реке перевалил легко. Вторую – тяжелее. На третьей – спекся. Дыхания не хватает, сердце молотит, как скорострельный пулемет. Вот когда пришлось понять, для чего нужно поддерживать физический уровень. А почему, думаю, местные жители ходят медленно? И тут понял: привычные к жаре, они берегут силы. Пошел дальше уже медленнее, экономя силы. Очередная сопка, губы пересохли, язык стал как рашпиль.

Солнце повернуло к закату. На экваторе ночь наступает обвалом. Надо готовить место ночлега. Примял траву, запомнил, с какой стороны солнце село, и приготовился отдохнуть. Но не тут-то было. Представляю, как вскоре сообщат жене, что пропал без вести. И такая досада взяла, что хотелось волком завыть.

Наступила ночь. Дурные мысли в голову полезли. Вспомнилось, что в этих краях змей немало. Взошла луна, она там огромная. Как-то веселее стало, светлее. Час проходит, второй, и вдруг чувствую, на листьях стала появляться роса. Но как собрать? Пытался платком, но он не мокнет. Приспособился собирать на два вытянутых пальца. И так пока более-менее язык намочил, наступило утро. Отдохнул, называется.

Встал, огляделся. Вижу, вдали туман над речкой, значит, идешь ты правильно. До реки добрался быстро, а до воды не достать. Чем ближе к берегу, тем выше трава – жесткая, острая. Наконец, с большим трудом пробился к реке.

Все силы отданы. Пить хочется, не передать. А тут ручеек. Сырую воду пить в Африке нельзя. Но что делать? Опять вспоминаю курсы выживания. Достаю платок, сложил его вчетверо, чуть-чуть процедил набранной воды и выпил. Ограничиваю себя в количестве выпитого. Сразу много тоже нельзя. Умылся и полчаса блаженствовал. Но надо думать, что делать дальше. Выход остается только один – плыть по течению реки вниз.

Сломал две толстые сухие ветки у пальмы, связал их куском материи и получился, как у Робинзона на необитаемом острове, плот. Сажусь верхом на свой плот и думаю: теперь вперед и с песнями, до ближайшего населенного пункта. Речка небольшая, но быстрая. Прошел один поворот, второй, а не третьем – преграда. Русло реки перегораживает огромное дерево. Плотик мой переворачивается в одну сторону, а я – в другую. К тому же шнурки ботинок цепляются за какую-то корягу. Еле успел от них избавиться. Решил не испытывать судьбу, сбросил ботинки и поплыл дальше.

Проплыл минут пять, как меня поток выносит под очередное дерево. Их потом столько было, что уже не считал. Дальше решил преодолевать такие препятствия по берегу, да и держался в реке поближе к нему.

Вскоре река влетела в глубокий каньон. Слева и справа скалы, поросшие лесом, дикая, первозданная природа.

Весь день 5 июня я плыл по реке. Приближался вечер. Надо выкарабкиваться, а берега высокие. Но тут, к моему счастью, русло начало расширяться, и в небольшом затоне я увидел крохотный островок. Вылез туда и устроил на траве себе ложе. Прилег с надеждой, что усну, а уснуть не могу. По опыту знаю, что о летном происшествии уже доложили в Москву. И жене наверняка сообщили. И мысленно говорю ей: «Валюша, никому не верь. Жив я. Жив…» И, действительно, ей сообщили и предложили в Браззавиль не лететь. Но она категорически настаивала на полете.

В ночь с пятого на шестое я так и не сомкнул глаз. Лежу, мучаюсь, потихоньку перед глазами проходит вся моя летная жизнь. Лунный свет дает возможность увидеть незабываемой красоты ночной пейзаж, и вдруг я замечаю, что небо начинает темнеть. Тучи закрыли небо почти мгновенно и вокруг засверкали молнии. В ущелье раскаты грома были просто оглушительные. И где-то в час ночи на меня обрушивается не дождь, а стена воды. Мгновенно я промокаю до нитки. Дождь льет час, второй, а конца ему не видать. Вспоминаю физику, в воде должно быть теплее, но лезть в реку ночью боюсь, унесет. Поток воды в реке на глазах начинает увеличиваться.

Стою на берегу, начинает бить озноб. В голову невольно приходят способы для согревания. В первую очередь – костер, но в моем случае это исключается. Значит, второй способ – выпить чего-нибудь горячего. А где его взять? Оказывается, есть в моем собственном организма, это – моча. Впервые в жизни я пью собственную мочу и согреваюсь.

Наступило шестое июня. Взошло солнце и вместе с ним пришло тепло. Я вошел в воду и поплыл к очередным испытаниям в своей судьбе. Плыл с очень редкими остановками на берегу практически весь световой день. Целых десять часов в воде. Я уже был весь ободран о деревья. Плыл в одном комбинезоне, носки пришлось сбросить. В них набирался песок, и они тянули на дно. Нужно было экономить силы.

Сколько придется еще так плыть, мне было неизвестно. И снова приблизился вечер, надо было искать место для ночлега. Ночевать пришлось в зарослях камыша, можно сказать, в воде – берег здесь оказался неприступным. Ночь прошла в полузабытьи, сна как такового у меня снова не получилось.

Наступил четвертый день. И опять я в реке целый день. Руки, ноги, лицо и все тело набухли, и это очень мешало мне плыть. Река уже вышла на равнину, и мне было легче выбраться на берег. Здесь я нашел пару ананасов. Один съел в качестве ужина, а второй оставил на утро. Осмотревшись на берегу, я нашел единственное удобное место для ночевки. Им оказался след от лодки, которую здесь вытаскивали на берег. Тут и расположился. И снова ночь без сна. К полуночи замерзли ступни ног. Согревался так, как учили на курсах выживания. Встану с нагретого телом места, постою на теплой земле, согрею ступни и снова ложусь, и так до утра.

День 8 июня оказался самым для меня удачливым. Обследование берега свидетельствовало о присутствии здесь предметов жизни человека. Посмотрел на часы – они выдержали весь мой путь, ни разу не подвели – около полудня. Поплыл по реке и почти сразу же услышал стук топора. Выхожу на берег в мокром комбинезоне, ободранный, в крови, на голове бог знает что, и вижу двух африканок. Я обрадовался, иду к ним. А они оторопели от неожиданности, но не убегают. Я им на французском: «Парле ву франсе?» Слышу в ответ: «Уи». Мне чуть-чуть полегчало на душе. Я продолжил объяснять по-французски, кто я и что со мной случилось. Удивительно, но они меня поняли и повели в деревню.

Когда мы достигли деревни, навстречу нам высыпала экзотическая группа людей, вооруженных кто чем: мачете, копьями и луками. Стало немного не по себе, но виду не показываю. Назвал фамилию браззавильского начальника штаба базы, он пользовался у местных жителей большим авторитетом.

Угостили они меня водой, которую лишь из уважения пригубил, а вот апельсин и ананас съел с удовольствием. Привели меня в какую-то хижину, показали чистую постель, и я тут же впервые уснул. Поздно вечером за мной приехал лейтенант полиции и где-то к 4 утра 9 июня мы с ним добрались до небольшого городка Джамбала. Как выяснилось, я оказался в 140 километрах от Браззавиля. Далеко меня занесло, подумал я.

Утром Президент Конго прислал за мной вертолет. Такое, оказывается, бывает не только в кино. Когда вертолет подлетал к браззавильскому аэропорту, мне сказали: «Колонель, посмотрите вперед». На посадку заходил Ту-154. «Ваша мадам в этом самолете. Может сядем прямо на перроне? Вы – из вертолета, а она – из самолета, вот будет встреча!» «Да вы на меня осмотрите», - говорю. Я по-прежнему оставался в грязном комбинезоне и пляжных тапочках, подаренных жителями деревни.

Наш посол Анатолий Сафронович Зайцев устроил небольшой прием по случаю моего благополучного возращения. Наибольший интерес проявлял ко мне посол США. Он просил дать эксклюзивное интервью для американской прессы. Говорил, что мне хорошо заплатят, и я стану богатым человеком. Здесь же на приеме мне предложили подписать договор на сценарий фильма о том, что со мной произошло. Но кто-то из нашей свиты шепнул на ухо: «Не соглашайтесь…», во мне тут же сработал менталитет советского гражданина и я отказался».

После всех этих приключений Петров заболел. Жестокая малярия надолго приковала его к постели. Эту трудность помогла преодолеть его любимая женщина, его Валюша, разделявшая с ним все тяготы и лишения тяжелого воинского труда.

Случай с нашим летчиком поистине уникальный. Никто до него не сажал сверхзвуковой истребитель с остановленным двигателем на вынужденную посадку, тем более в горной местности. А какие волевые и личностные качества он проявил! По мнению летчиков, он заслуживал представления на звание Героя России.

Но, к глубокому сожалению, у высокого военного руководства не хватило понимания, что на таких примерах можно воспитывать курсантов летных училищ и всех молодых людей нашей страны.

Статья написана по материалам книги В. И. Торубарова «Каче 100 лет».