Знаковая бессмыслица: «Москва — Петушки»

Эта повесть или, по определению автора, поэма могла бы быть красочным описанием наступления белой горячки или, по-научному говоря, алкогольного делирия. Полному отождествлению мешает то, что по сюжету главный герой Венечка Ерофеев пьёт почти до последних страниц не переставая. Но в последних главах у него уже бесспорные галлюцинации.

Пламенел закат, и лошади вздрагивали, и где то счастье, о котором пишут в газетах? Я бежал и бежал, сквозь вихорь и мрак, срывая двери с петель, я знал, что поезд "Москва - Петушки" летит под откос. Вздымались вагоны — и снова проваливались, как одержимые одурью… И тогда я заметался и крикнул:
— О-о-о-о-о! Посто-о-ойте!… А-а-а-а-а!…
Крикнул и оторопел: хор Эриний бежал обратно, со стороны головного вагона прямо на меня, паническим стадом. За ним следом гнался разъяренный Евтюшкин. Вся эта лавина опрокинула меня и погребла под собой…
А кимвалы продолжали бряцать, и бубны гремели. И звезды падали на крыльцо сельсовета. И хохотала Суламифь.

Автор этой странной эпопеи, взахлёб обозначенный литературной критикой как то ли "великий русский писатель", то ли "последний русский писатель", писателем был самодеятельным, то есть не состоящим ни в каких писательских ассоциация и нигде близко к литературе не трудоустроенным.

Скриншот страницы книги Лекманов О. А. и др. "Венедикт Ерофеев: посторонний"

Кратко об авторе. Венедикт Васильевич Ерофеев, родился в 1938 году в посёлке Нива-3 под Кандалакшей в Мурманской области пятым самым младшим ребёнком в семье начальника железнодорожной станции. О том, что его детство попало на самые тяжёлые и голодные годы, заострять внимание нет смысла. Его отец Ерофеев Василий Васильевич в 1945 году попал под суд и был приговорён к 5 годам лишения свободы, как пишется в различных биографических источниках, за антисоветскую пропаганду, выразившуюся в ненужных разговорах с сослуживцами и подчинёнными. То есть, относился к так называемым репрессированным согласно терминологии ХХ съезда КПСС, реабилитирован в 1990 году, когда младший сын уже стал знаменитым не только у самиздатовской аудитории. В связи с тяжёлым материальным положением мать семейства Ерофеева Анна Андреевна (в девичестве Гущина) поехала в Москву к родственнице. Малышей она оставила на попечение старших дочерей. Старший сын к тому времени оказался за решёткой по банальной уголовной статье для подобных тяжёлых времён — кража. Так Венедикт Ерофеев и его брат Борис оказались в детском доме, где провели оставшиеся годы детства и отрочества и после возвращения матери из Москвы, а отца из мест заключения. В пионеры отказался идти категорически, соответственно и в комсомол не попал.

Рассказывает Тамара Гущина: «Однажды, помню, вызывает меня заведующая детским домом, я прихожу, она говорит: "Убедите вашего младшего брата, он категорически отказывается вступать в пионеры". Я говорю: “Венечка, ну почему ты не хочешь-то? Все же в пионеры вступают…" Он — голову вниз и отвечает: "А я не хочу!"» Это, конечно, был тихий бунт не против советской пионерской организации, а против коллективизма как такового.
(из книги Лекманов О. А. и др. "Венедикт Ерофеев: посторонний")

Среднюю школу окончил с золотой медалью, что в те времена было нелегко, в конце 1940-х - начале 1950-х могли и оставить на второй год, и исключить из школы и в выпускном 10-м классе. А платное обучение в 8, 9 и 10 классах отменили только в июне 1956 года. Потом 4 попытки получить диплом о высшем образовании: филфак МГУ (1955-1957), Орехово-Зуевский (1959-1960), Владимирский, Коломенский пединституты, везде отчислен за академическую задолженность. Кем только не работал: разнорабочим, грузчиком, бурильщиком в геологической партии, сторожем в медвытрезвителе, снова грузчиком, рабочим ЖКХ стройтреста, рабочим поточной линии кирпичного завода, и опять грузчиком на мясокомбинате, монтажником кабельных сетей, лаборантом паразитологической экспедиции, редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ, сезонным рабочим в аэрологической экспедиции, стрелков ВОХР. Биография почти как у Максима Горького, но Максим Горький мог себе позволить из босяков перейти в писатели, поскольку были времена жестокого царского гнёта. А вот при народной советской власти такое быть уже вряд ли могло.

Поэма "Москва-Петушки". Книга эта автобиографична, хотя в полном смысле автобиографией она не является. Вся эта история автобиографична целиком, образно. И главный герой — Венечка Ерофеев, полнейший тёзка писателя Ерофеева В. В., и повествование ведётся от первого лица.

Элемент протестности, очень характерный, чтобы как-то оправдать свою собственную пустоту, здесь тоже присутствует. Хотя и вяло-ироничный, в отличие от соцреализма и созвучного ему диссидентства.

Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало — и ни разу не видел Кремля.
Вот и вчера опять не увидел, — а ведь целый вечер крутился вокруг тех мест, и не так чтоб очень пьян был: я, как только вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декохта люди ничего лучшего еще не придумали.

Сюжет её, на первый взгляд, прост до примитивизма. Как-то утром после попойки в чужом подъезде чужого дома в чужом районе Москвы проснулся главный герой Венечка Ерофеев. Теперь перед ним встали 2 задачи: опохмелиться и добраться до Курского вокзала, чтобы уехать на электричке в Петушки. Петушки — это городок во Владимирской области, пути до не него на пригородном электропоезде меньше 3-х часов при всех остановках в пути следования. Вся поэма разбита на очень короткие главы, озаглавленные как отрезки пути к электричке и во время следования по маршруту. Одна совсем короткая потом, что по его собственному комментарию автор убрал из неё всю матершину.

Серп и Молот — Карачарово.

И немедленно выпил.

Собственно говоря, герой пьёт всю дорогу. И чем дальше, тем чуднее становятся и его мысли, и его попутчики. Заканчивается всё почти мистически: главного героя поэмы настигают некие четверо, убегая от которых он оказывается наконец-то около Кремля, попасть к которому он не мог до этого ни разу, живя в Москве.

Ну, а по пути следования автор-главный герой умудряется бесконечно иронизируя кое что рассказать о своей последней трудовой стезе бригадира, откуда был снят по нелицеприятным обстоятельствам.

Я сказал им: "Очень своевременная книга, — сказал, — вы прочтете ее с большой пользой для себя". Что ж? они прочли. Но, вопреки всему, она на них сказалась удручающе: во всех магазинах вермут был забыт, международный аэропорт Шереметьево был забыт, — и восторжествовала "Свежесть", все пили только "Свежесть".
О, беззаботность! О, птицы небесные, не собирающие в житницы! О, краше Соломона одетые полевые лилии! — Они выпили всю "Свежесть" от станции Долгопрудная до международного аэропорта Шереметьево!

Если кто не помнит, то" Свежесть" в этом тексте — дешёвый отечественный одеколон. Вольные цитаты из Библии перемежаются с абзаца и в стилистике русской классики, тут же современный разговорный язык и проскакивающая время от времени матерщина. Однако, присутствует здесь и доля романтизма, и даже какой-то сказочности.

Потому что на шестой день размок уже настолько, что исчезла грань между рассудком и сердцем, и оба в голос мне затвердили: "Поезжай, поезжай в Петушки! В Петушках — твое спасение и радость твоя, поезжай."
"Петушки" — это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех — может, он и был — там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…"
"Там каждую пятницу, ровно в одиннадцать, на вокзальном перроне, меня встречает эта девушка с глазами белого цвета, —белого, переходящего в белесый, — эта любимейшая из потаскух, эта белобрысая дьяволица. А сегодня пятница, и меньше чем через два часа будет ровно одиннадцать, и будет она, и будет вокзальный перрон, и этот белесый взгляд, в котором нет ни совести, ни стыда. Поезжайте со мной — о, вы такое увидите!…"
"Да и что я оставил — там, откуда уехал и еду? Пару дохлых портянок и казенные брюки, плоскогубцы и рашпиль, аванс и накладные расходы, — вот что оставил! А что впереди? Что в Петушках на перроне? — а на перроне рыжие ресницы, опущенные ниц, и колыхание форм, и коса от затылка до попы. А после перрона — зверобой и портвейн, блаженства и корчи, восторги и судороги. Царица небесная, как далеко еще до Петушков!"
"А там, за Петушками, где сливается небо и земля, и волчица воет на звезды, — там совсем другое, но то же самое: там в дымных и вшивых хоромах, неизвестный этой белесой, распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев. Он знает букву "ю" и за это ждет от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква "ю"? Никому: вы и теперь-то ее толком не знаете. А вот он — знает, и никакой за это награды не ждет, кроме стакана орехов.
— Помолитесь, ангелы, за меня. Да будет светел мой путь, да не преткнусь о камень, да увижу город, по которому столько томился. А пока — вы уж простите меня — пока присмотрите за моим чемоданчиком, я на десять минут отлучусь. Мне нужно выпить кубанской, чтобы не угасить порыв.

Восторженные советско-постсоветские критики с умилением наперебой указывают на каламбуры в поэме Ерофеева В. В. по библейским мотивам. Даже такая странная идея родилась, что де герой этого ироничного произведения едет к Богу, а в конце становится жертвой четырёх всадников Апокалипсиса. Правда эти "всадники" действуют пешком и больше похожи или на бандитов, или на сотрудников НКВД из фильмов про сталинские репрессии. Вот до чего доводит "самое лучшее в мире образование". И к Богу у Венечки Ерофеева получается в стиле "хочется чего-нибудь духовненького".

Так, ёрничая и кощунствуя, Ерофеев вершит своё странствие. Ибо он не кто иной, как странник, ищущий рай в пространстве внешнем, но обретающий лишь пустоту внутри себя. Он ищет причину того, он страдает, но упрёки обращает к Богу.
Вовсе не социально-политическое обличение — смысл поэмы Ерофеева. Содержание её — религиозное по духу своему.
Поэма Ерофеева — произведение богоборческое. Автор судит Творца, обвиняет Его и своею судьбою выносит Ему приговор без обжалования.
Появление произведений с подобным настроем души возможно лишь в обезбоженном пространстве.
(Дунаев М. М. Православие и русская литература. Том VI — Венедикт Ерофеев)

Вещь эта в полном смысле постмодерновая, смешивающая в одну кучу бытовую мелочёвку, о которой так подробно повествуют посторонним те, кто до зрелого возраста сохранил умственную отсталость, и вполне серьёзные рассуждения об основах мироздания. О похожем разрешённом и даже рекламируемом в СССР образце постмодерна XVI века на канале можно прочитать здесь на канале. Отличает их помимо эпохи и страны создания ещё и то, что касательно естественных отправлений у Ерофеева больше внимания уделено икоте, а по поводу одной из любимых тем Франсуа Рабле есть такой вариант:

Да. И он был совершенно прав. Я знаю многие замыслы Бога, но для чего он вложил в меня столько целомудрия, я до сих пор так и не знаю. А это целомудрие — самое смешное! — это целомудрие толкова лось так навыворот, что мне отказали даже в самой элементарной воспитанности.
Например, в Павлово-Посаде. Меня подводят к дамам и представляют так:
— А вот это тот самый знаменитый Веничка Ерофеев. Он знаменит очень многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит, что за всю свою жизнь ни разу не пукнул…
— Как! Ни разу! — удивляются дамы и во все глаза меня рассматриваю — Ни ра-зу!
Я, конечно, начинаю конфузиться. Я не могу при дамах не конфузиться. Я говорю:
— Ну, как то есть ни разу! Иногда… все-таки…
— Как! — еще больше удивляются дамы. — Ерофеев — и… странно подумать!… "Иногда все-таки!"
Я от этого окончательно теряюсь, я говорю примерно так:
— Ну… а что в этом такого я же… это ведь — пукнуть — это ведь так ноуменально… Ничего в этом феноменального нет — в том, чтобы пукнуть…
— Вы только подумайте! —обалдевают дамы.
А потом трезвонят по всей петушинской ветке: "Он все это делает вслух, и говорит, что это не плохо он делает! Что это он делает хорошо!"
Ну, вот видите. И так всю жизнь.

Венедикта Ерофеева в отличие от Франсуа Рабле больше увлеклась тема рыгания. Но его творение и форматом поменьше, чтобы всё охватить.

Такой постмодерн — это именно мешанина, а не эклектика. Со времён грехопадения Адама и Евы этот постмодерн появляется время от времени под разными наименованиями, пытаясь свою абсурдность выдать за современность, оригинальность и социальную направленность, а то и за некое философское или даже мистическое откровение. Кстати, "Москва-Петушки" — это не единственное произведение Венедикта Ерофеева, но, пожалуй, единственное, которое можно как-то увязать с литературой.

Венедикт Ерофеев в последние годы жизни после операции на горло. Фото с сайта "Википедия"

И в завершение. При всей своей оригинальности, Венедикт Ерофеев как реальный, так и книжный — это вполне себе советский типаж. Ну, разве что графомания делает его сколько-нибудь отличным. Во всяком случае, таких типов в советской реальности было куда больше, чем лубочных энтузиастов. И даже его стыдливо-ёрническое обращение (на воинствующего атеист не похож) к христианскому колориту совсем в духе СССР последних десятилетий с модой на иконы, празднованием Пасхи и Рождества и декларацией своего атеизм одновременно. Как в одном из популярных хитов Владимира Высоцкого:

Мы успели.
В гости к Богу
Не бывает опозданий.
А что там ангелы поют
Такими злыми голосами?
Или это колокольчик
Весь зашёлся от рыданий?
Или я кричу коням,
Чтоб не везли
Так быстро сани.

Так что, вопреки восторженным спичам критиков Венедикт Ерофеев писателем был, прямо скажем, на троечку в лучшем случае. Но как интересная иллюстрация к воссозданию образа эпохи брежневского СССР его поэма "Москва-Петушки" весьма кстати. Как и, например, мультик той поры "Ёжик в тумане". Показателен и странный жест Ерофеева за несколько лет до смерти — в Москве креститься в католической конфессии.